Почти исповедь

После премьеры спектакля «Участь Электры»

1.11.2012

Этот спектакль о любви. А то, что я скажу дальше, вам не понравится. Я знаю, люди не хотят переживаний: слишком манкой стала легкость бытия, с желанием которой живет сейчас большинство. Она навязывается, льется с экранов, страниц журналов, газет, дешевых книг, витает в воздухе и, кажется, так глубоко въелась в мозги, что думает за нас самих. Избегать неприятных ситуаций, ощущений, разговоров – стало одной из черт нашего времени. Живи легко, не напрягайся и, ради бога, не заводи серьезных разговоров! (К тому же, мужчины не выносят женских слез). Герои О’Нила тоже не хотят испытывать неприятное. Они хотят любить и жить только для себя. Никто из них не становится на место другого – даже очень близкого человека. Этот спектакль о любви, но о любви мучительной, разрушающей, убивающей себя саму – той, которая не в силах преодолеть зло. Но я … полюбила этот спектакль. Да, я ужасно хочу света. И после этого спектакля я хочу его еще больше. Но самое главное, чего я хочу после трех с лишних часов, проведенных в зрительном зале, – я решительно хочу света в самой себе!

Несчастные

Света хотелось не из-за густого мрака. Черный дом-лабиринт, настоящий склеп – который не расцветили ни белое платье Лавинии, ни белые цветы, украшающие дом Мэннонов в самом начале спектакля, – опустошает своим пространством душу, потому что в нем живут несчастные люди. Даже любящие, они не счастливы.

Когда-то Эзра и Кристина любили друг друга, но первая брачная ночь разрушила надежду на счастье. Прошло более двадцати лет, и в ее жизни появилась настоящая любовь. «Если бы ты была женой человека, которого ненавидишь, ты бы меня поняла», – с укором бросает она дочери. Но та не поймет – они не близки друг другу.
 
У Лавинии, рожденной в ненависти и лишенной материнской ласки, нет никого, ближе отца. Эзра заменил ей мать и стал единственным любимым мужчиной, которого она не променяет ни на кого на свете:
– Я нужна отцу, – говорит она влюбленному в нее с детства Питеру.
– Но у него есть жена…
– Но ему нужна я, – Лавиния хочет, чтобы все оставалось так, как было. Как есть.

Но на отцовскую любовь претендует изменница-мать – ведь с войны он спешит именно к ней. Она же отнимает у дочери и надежду на личное счастье. Адам Брант, так романтично целовавший Винни при луне, без памяти влюблен не в нее, а в Кристину. К тому же, он – шантажист и обманщик, урожденный Мэннон, и приходит в их дом ради мести за свою незаконнорожденность. Мстить ее любимому отцу!

Любовь брата – Орина – принадлежит тоже Кристине. Когда он родился, Эзра был на войне, и вся нереализованная материнская и супружеская любовь Кристины досталась Орину, который ответил взаимностью. Эта любовь давно перешла границы материнской и сыновней любви, исковеркав жизнь обоим. Теперь Кристина не может безнаказанно отдать себя другому мужчине, а Орин – не умеет и никогда не сможет полюбить другую…

Другая – серенькая правильная Хейзел – никогда не станет соперницей. Это ясно с первого взгляда. Кристина – единственное яркое пятно в этом аскетичном черно-белом спектакле. Она как ослепительная вспышка в своем чудном изумрудном платье, с роскошными ниспадающими по плечам волосами – нарушает спокойствие мертвого дома. Она одна здесь живет полной жизнью, любит, любима, притягивает любовь. Она мечтает покинуть эту семейную «усыпальницу», построенную когда-то на ненависти и не принесшую никому счастья. Бежать – бежать отсюда с человеком, в котором есть все, чего никогда не было в Эзре…

А все остальные… только ждут и мучаются, мучаются и ждут. Лавиния не просто ненавидит, она завидует матери, ведь та отняла у нее все надежды на любовь. Еще никто не совершил преступления, но возмездие уже ждет своего часа. Оно витает в воздухе.

Сюжет этой пьесы заимствован автором у античной трагедии. Прототип Лавинии –  Электра, мстящая матери Клитемнестре за убийство Агамемнона-отца. Все решение спектакля – сдержанная игра актеров, строгое, уходящее ввысь пространство декораций – все подчинено выбранному автором жанру. В спектакле нет наигранных страстей – там, где страсти переходят границы допустимого, их заменяет сценография и… музыка. Музыка, которая с первых сцен погружает в роковую стихию спектакля, передавая эмоциональную интенсивность происходящего, потом долго не оставляет тебя, занимая твое собственное внутреннее пространство. С первых нот ты понимаешь, что ни у белого платья Лавинии, ни у белых цветов в руках Кристины нет шансов нести свет. Все это – уже траур, который, как считает автор, очень Электре к лицу.

В доме холодно не только потому, что мрачно и скупо. Здесь никто не искренен друг перед другом. Герои, будто в древней греческой трагедии, надели маски. Но мы зримо обнаруживаем их лишь перед смертью каждого обреченного не жить. Этот художественный прием режиссера, который не стоит здесь раскрывать – поистине жуткое зрелище, расставляющее точки над i и делающее сюжет еще более душным. Оно же шокирует нас явным приближением конца, которое невозможно предотвратить. И настоящий животный ужас – ужас перед потусторонним, так бессовестно показавшимся нам, – нарастает в сердце в этот краткий промежуток, предшествующий очередному убийству.

Никто не мог поступить иначе

Первым не станет Эзры – его отравит собственная жена. Лавиния докажет убийство и раскроет брату глаза на измену матери, подталкивая его осуществить правосудие. «Ты, мама, мой потерянный остров», – с горечью выкрикнет Орин, и второй жертвой возмездия станет Адам Брант, застреленный им в спину. Кристина, узнав о смерти возлюбленного, тоже выберет смерть. «Может, я, совершил самоубийство?» – подумает вслух Орин, но будет поздно. Каждый из них стал жертвой собственной слепоты – хотел любви для самого себя, и не мог простить счастье другому, в котором не будет его самого.

Со смертью матери умирает прежняя Винни, давая жизнь той, что пряталась внутри «маленькой девочки». Острова, о которых грезили все, кого уж нет, те желанные острова, где нет этих призрачных мертвецов, где можно познать любовь без греха – эти острова теперь только их с Орином. И оба они отправятся туда. Но никто из них больше не станет счастлив.

Орин, лишенный опоры в материнской любви, страстно привязывается к сестре: «Ты, кажется, не осознаешь, что ты для меня значишь… с тех пор как мы убили мать!» Он – один из всех испытывает угрызения совести за совершенной ими грех. Он даже готов простить матери ее измену, принимая ее право на любовь. Но о покаянии Орин говорит назидательно и, как будто бы насмехаясь над такой возможностью: «… ты рассчитывала избежать возмездия? Не получится! Признание и покаяние. Только так можно очистить душу!» Своим «не получится!» он выносит приговор им обоим: они не видят необходимости каяться, а значит, не видят возможности… жить.

– Зачем нам они? – говорит Орин о Хейзел и Питере, друзьях их детства, по-прежнему любящих их и мечтающих связать с ними жизнь.
– Их любовь поможет нам забыть прошлое, – уверена Лавиния. Но Орину страшно, он не готов пойти в самостоятельное плавание. И он придумает, как привязать ее к себе – мучающийся терзаниями содеянного, напишет книгу о преступлениях их семьи, чтобы проследить, с какого момента за их спинами появляется злой рок, а главной героиней сделает сестру, потому что из всех преступников она самая интересная…

Но Лавиния не винит себя – во всем виноваты призраки. Огромные черные портреты мертвецов никогда не оставляют их, появляясь на стенах то тут, то там, путешествуя по лабиринтам дома так, что ты никогда не уверен, где и когда они возникнут вновь. Но Лавиния надеется уйти от ответственности перед собой и Богом: она всего лишь выполнила свой долг перед взирающими на нее со стен предками – «Правосудие свершилось!»

Лавиния возвращается в новую жизнь, облачившись в новые одежды цветов… своей матери. Она очень изменилась, как будто в нее вдохнули свежие силы. Еще больше стала похожа на мать с ее любовью к жизни, жаждой страсти и женской притягательностью. Даже волосы – роскошные вьющиеся волосы, собранные изумрудной закололкой, так же маняще спадают с плеч. «Как будто ты украла у нее душу», – говорит Орин. И еще – она готова выйти замуж, ведь она еще не жила по-настоящему. Выйти замуж за Питера, который очарован ею и по-прежнему влюблен: «Ты должна ходить в цветных платьях, Винни!»

И она будет ходить в цветных. Но Орин не даст им пожениться, как и она не позволит Орину связать свою жизнь с Хейзел – нет, не любя его, а боясь, что он раскроет семейную тайную – их страшную тайну, которую так хочется похоронить. Одна из самых потрясающих сцен спектакля – сцена с рукописью. Почти статичная, но такая внутренне напряженная и надломленная, когда рушатся все надежды Орина, когда он умирает в очередной и… последний раз, отказываясь от призрачного, но возможного счастья с Хейзел (ведь он так хотел, чтобы она забрала его отсюда – его и его рукопись). Но сестра обменивает его счастье на обещание тоже не выходить замуж и не покидать его… Теперь того Орина, которого любила Хейзел, больше нет. Он умер, оставшись под властью своей сестры, с которой их связывает какое-то… нечеловеческое право друг на друга.

Но и когда Орина – доведенного Лавинией до отчаяния и безумства – по-настоящему не станет, счастье все равно не будет возможно. Не потому ли, что никто не думал здесь друг о друге – боялся лишь за себя и не выбирал средств в борьбе за место под солнцем… Вернее, под белой круглой луной. Разве может эта безжалостная любовная история происходить днем? Здесь всегда ночь и всегда полнолуние – время людей, ходящих по острию ножа. Круглая луна – как рок, как замкнутый круг, который не под силу разомкнуть никому из них. Сила страсти погибших героев была такова, что сила настоящей любви, промелькнувшая в этом спектакле, не смогла ее победить. Лавиния, блестяще сыгранная Марией Рыщенковой, которой оказалась под силу такая большая, колоссальная роль, уходит со сцены с мертвецкой маской на лице. Ее смерть будет долгой и мучительной, она запрется в этом доме мертвых, и никогда больше не увидит эту луну. Но она никогда и не выйдет из-под ее власти, добровольно входя в замкнутый круг, чтобы закрыть туда путь другим и охранять его – погубившего столько душ – до самого своего конца. Но – отчаиваться нельзя, невозможно, исключено! Слышите? Отчаяние – еще больший грех!

Вырваться из круга, в котором мучительно тяжело жить

О’Нила и читать, и смотреть страшно, потому что всем его героям мучительно тяжело жить. Мучительно тяжело, если вдуматься, жить и каждому из нас. Кто из нас не сидел на полу в углу своего звеняще пустого дома (как жутко сидел раздавленный и лишенный любви Орин в огромном и пустом черном пространстве сцены), и не выл без звука о своей несложившейся жизни? Но когда проходит очередная полоса отчаяния, в этом хаосе мыслей, людей и поступков мы все-таки ищем выход. И в каждой истории О’Нила, какой бы глубоко печальной и отчаянной она ни была, есть маленький лучик света. Да, он маленький, его можно и не разглядеть, но разве не так бывает и в жизни – обыкновенной, нашей с вами жизни? Чтобы разглядеть выход, нужны усилия. Чтобы встать с колен и направиться к выходу, нужны иногда неимоверные, нечеловеческие усилия. И только один из тысячи встанет и пойдет на этот свет, а все остальные не захотят, не смогут, застрелятся, убьют тех, кто мешает им жить, отвернутся и замкнутся от других на своем острове необитания.

Таким лучиком света представляется мне Орин Мэннон, очень точно сыгранный Евгением Редько. Кажется, художник, делавший буклет спектакля, тоже разгадал эту его волю к спасению. Во всяком случае, шляпа в портрете Орина выглядит предметом абсолютно неземного происхождения: она прочитывается и луной, преследующей всех героев этой жуткой истории, и одновременно светящимся вокруг его головы нимбом – словно утверждая, что если бы он не убил себя, то мог бы выйти из этого порочного круга – и показал бы выход всем нам. Но он – тоже не смог…

Да. И мне ужасно хочется позитива! Мне ужасно хочется надежды, потому что и мою любовь предавали, топтали, топчут и предают. Но, может быть, этот спектакль всколыхнет и тех, кто эту надежду отнимает у нас – у меня, у Лавинии, Орина, у Питера и Хейзел? И, может быть, благодаря этому спектаклю, я посмею надеяться, что тот, кто однажды предал меня в любви, наконец, покается и очистит душу?

А еще в конечном счете я поняла желание автора и режиссера не оставлять в этом спектакле надежды, потому что выхода – такого, каким мы себе его представляем – и вправду может не быть! И что, несмотря на это, вернее, терпеливо принимая такой исход, нужно жить, и благодарить Бога за такую возможность – учиться жить без ответной любви, но при этом непременно любить самому. Любить не для себя – что же это за любовь, в которой ты не жертвуешь собой? – а страдать и молиться за счастье другого. И, может быть, этот урок терпения и смирения перед своей судьбой сможет заставить нас с вами крепче стоять на ногах? И, в конце концов, станет поводом искать свет внутри себя, свет, который осветит наш собственный путь, и, однажды набрав силу, укажет путь другим.

Так или иначе, я благодарю за этот урок. Режиссера Алексея Бородина. Художника Станислава Бенедиктова. Художника по костюмам Валентину Комолову. Музыкального оформителя Натали Плэже. Режиссера-ассистента Инну Савронскую. Исполнителей ролей: Лавинии – Марию Рыщенкову, Кристины – Янину Соколовскую, Орина – Евгения Редько, Эзры – Сергея Насибова, Сэта – Олега Зиму, Бранта – Алексея Веселкина, Питера – Дениса Шведова, Хейзел – Ирину Таранник, а также Наталью Чернявскую, Ульяну Урванцеву, Людмилу Цибульникову, Анну Дворжецкую, Виктора Цымбала, Андрея Бажина, Андрея Сорокина, Александра Пахомова, Тараса Епифанцева, Виктора Потапешкина, Владимира Василенко, Владислава Погибу. И всех, кого не было видно на сцене – всех создававших этот спектакль и вложивших в него свою душу.

Ольга Бигильдинская