Максим Керин: «Хочу привести Кириллова к свету»

«Шатов. Кириллов. Петр» вернулся на сцену РАМТа

11.04.2016

Премьера спектакля «Шатов. Кириллов. Петр» состоялась в апреле 2012 года. Просуществовав на сцене три сезона, он был приостановлен в связи с серьезной болезнью артиста, исполняющего одну из главных ролей. А недавно театр принял решение о восстановлении этого спектакля в репертуаре и о вводе в него новых актеров. 7 апреля его вновь сыграли на Маленькой сцене.

Основу спектакля составляют несколько глав третьей части романа Ф.М.Достоевского «Бесы», в которых сконцентрированы ключевые идеи всего произведения. Особенность инсценировки, составленной режиссером спектакля Александром Дорониным, является отсутствие персонажа Ставрогина: все его ждут, все о нем говорят, а он не появляется. Однако «справляются и без него» – говорит актер Максим Керин, исполняющий роль Кириллова в новой версии спектакля. Предлагаем интервью с артистом накануне премьеры.

– Максим, как Вы попали в этот спектакль?

– Ко мне подошел Саша Доронин, режиссер этого спектакля, сказал, что хочет его восстанавливать после долгого периода «неиграния» и предложил сыграть Алексея Нилыча Кириллова.

– Насколько сложно было работать под руководством своего коллеги-актера? 

– Мы с Сашей давно знакомы, вместе играем в спектаклях, очень хорошо друг к другу относимся. Приятно, что как у режиссера у него нет позиции «только так и никак иначе». Мы вместе пытаемся разобраться в материале, насколько это возможно. И, надо отдать ему должное, он по максимуму пытается услышать и понять.
Мне кажется, никогда не насытишься Достоевским, потому что его мир неисчерпаем. На каждой репетиции начинаешь открывать какие-то новые вещи, находить подводные камни. Жаль, что мы ограничены временем: его, к сожалению, нет на то, чтобы еще пожить Достоевским.

– В чем особенность ввода в уже готовый спектакль? Есть ли возможность построить роль по-своему или необходимо строго следовать созданному ранее рисунку?

– Конечно, от вводов ничего хорошего не ждут никогда, потому что уже есть рисунок спектакля, мизансцены. Но нужно сказать спасибо режиссеру, в этом смысле он не деспот: он пошел от меня, моей философии этого персонажа. Мы долго разговаривали о том, как я вижу Кириллова и куда хочу его вести. Саша согласился со мной, и мы начали чуть-чуть менять каркас, рисунок роли, чтобы он отвечал моим мыслям. Ведь вкладывая их в персонажа, я и сам становлюсь этим человеком. Мне кажется, самая главная особенность Кириллова – и я практически нигде этого не видел раньше, ни в театре, ни в кинематографе, – что он, несмотря на свои ницшеанские убеждения по поводу сверхчеловека, верит в Бога. Я хочу это показать и привести его как раз к свету.

– На что Вы в первую очередь опираетесь при работе над образом героя? Где ищете вдохновение?

– У Федора Михайловича. В его текстах все очень выверено, несмотря на мысль, которую не с первого раза поймешь. Мне кажется, Достоевский – автор, очень болеющий за человека и находящий себя в каждом из своих героев. Кто бросится судить любого из них? О чем собственно и «Бесы». Поэтому мне очень интересно препарировать моего персонажа: что ж это за человек такой, в какой момент у него в судьбе случился перелом, почему он жизнь свою отдает на этот алтарь, ради чего отдает.

– Вы близки со своим персонажем?

– Слава Богу, нет. Кириллов думает об убийстве и в любом случае придет к нему. Несмотря на это, поддерживает прекрасную физическую форму – отжимается, делает упражнения, принимает контрастные ванны – и в этом весь абсурд: человек, заботящийся о своем здоровье – самоубийца. Это не тот человек, который убивает себя, потому что жизнь осточертела, а человек, который убивает во имя идеи. Это самая страшная вещь. Я абсолютно уверен, что любая идея есть бесы, которыми становится одержим человек. И мне кажется, Достоевский в этом романе дает ответ на вопрос, какой идеей можно увлечься, а какой – нет.
Когда мне нужно было в училище делать реферат по философии, я наткнулся на труд Ницше «Человеческое, слишком человеческое». Читал и понимал – меня это увлекает, там есть какое-то здравое зерно, но при этом поддаваться этим влияниям я не могу. Об этом «Бесы» и есть! Если у тебя есть вера, ты уже спокойно смотришь на все остальное. Да, тебя может чуть-чуть шатать, и это нормально. Но у тебя есть фундамент. Грубо говоря, у тебя есть дом, куда ты можешь в любой момент приехать.

– А Вам самому свойственен поиск своего места в иерархии человек-бог?

– Да, как и любому человеку, который задумывается над этим. Но вся моя жизнь до сего момента складывается так, что я убежден в существовании Бога, и поэтому мне легче, я знаю свое место и знаю, что это верно.

– Как Вы считаете, насколько страшно или наоборот душеполезно для людей существование таких героев, сомневающихся в вопросе веры в Бога?

– Театр – это механизм, направленный на создание созидательной энергии, не разрушительной. Каждый человек, занимающийся этим, должен иметь, в первую очередь, совесть – перед собой, перед людьми и перед Богом. Не подвергать свои мысли сомнению и нести их в массы – значит сеять разрушительную энергию, не давая ответов на вопросы. А у Достоевского есть ответ. В этом разница между хорошей и плохой драматургией и прозой.
Существование таких героев абсолютно необходимо. Я убежден в том, что каждый человек сомневается. Это же фраза Достоевского, что «дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». На то и существует литература, искусство, культура, чтобы находить отклик, чтобы человек понял, что сомневаться нормально, чтобы задумался об этом. А еще лучше – если это произведение даст ему возможность поковыряться беспощадно в себе самом. Мне кажется, в этом и есть разговор с Богом, очень честный разговор. И Кириллов, кстати говоря, очень честно сам с собой разговаривает.

– Читающий актер всегда примеряет на себя персонажей того или иного произведения. Мечтали когда-нибудь его сыграть?

– Не могу сказать, что мечтал, но Кириллов мне был интересен. У него есть философия, в которой он абсолютно убежден. Хочет доказать, что Бога нет, но при этом у него и лампадка зажжена, и образ Спасителя есть. И, конечно, он не выдерживает с точки зрения нервного, психологического и психического состояния. Он доводит себя, что даже Верховенский говорит: «Вас съела идея».
И замечательно, что в конце романа есть старец Тихон, который говорит, что единственная идея, которая имеет место быть – это идея Бога, потому что она направлена на созидание, а не на разрушение. Но к сожалению, никто из героев романа не может прийти к этому – не успевает.

– Есть ли для Вас принципиальные различия в спектаклях большой и малой формы? Безусловно, актер волнуется перед любым выходом на сцену. Но тем не менее, страшнее выходить на такой вот интимный контакт со зрителями?

– Мне кажется, театр сам по себе давным-давно отошел от понятия большой сцены в смысле эстетики формата, от декламирования, от того, что если большая форма, то надо гипертрофировать каждый жест. Есть вещи, которые действительно работают на ближнего зрителя, но при этом я убеждаюсь, что и на большой сцене можно так же воздействовать. Это уже вопрос сценографии, режиссуры, состояния актера и его возможностей. Есть какие-то технические вещи, что называется «громче, выше, сильнее», но это всегда есть, это законы физики. Мне кажется, разница только в этом.

Малая форма, конечно, предполагает более интимное общение и с партнерами, и со зрителями. Но в театре самый важный вопрос – это вопрос обмена энергией со зрителем вне зависимости от формата. На малой сцене меньше возможностей с точки зрения сценографии, но при этом возникает человечность, ощущение, что зритель находится в пространстве спектакля. Мне кажется, «Бесы» выигрывают в плане камерности. А то, что нет возможности позволить себе схалтурить, потому что это сразу будет заметно, то халтуру видно и на большой сцене. Поэтому я бы не делил эти понятия.

– Насколько актеру, который берется за ту или иную роль, важна история этого произведения на сцене? Смотрите, что делали до Вас Ваши коллеги?

– Нет, стараюсь не смотреть. Меня это сбивает. Мозг так устроен, что начинает сразу анализировать. Мне кажется, актер вообще не может смотреть как зритель – вы в этом смысле счастливые люди. Хотя иногда ловишь себя на мысли, что ты увлечен и смотришь бессознательно – и в этот момент радуешься. Но чаще смотришь и понимаешь всю кухню.
Конечно, если в какой-то работе играет очень талантливый человек, я как зритель безумно хочу это увидеть. Но в случае с ролью – это моя история, а он играл свою. В этом и разница. Я вижу себя в этом и проецирую это на себя.
У нас есть такой прием – я в предлагаемых обстоятельствах. У персонажей Достоевского есть определенные черты характера, которые создают весь образ, и мы принимаем их на себя, пытаемся дорасти до них, стать выше, больше, а не упрощать их под себя. И уж тем более не копировать чье-то решение роли.

– Вы говорили о том, что мечтаете поработать с Достоевским. Эта работа приблизила хотя бы немного Вашу мечту к осуществлению?

– Большое счастье, что появилась возможность прикоснуться к Достоевскому, читать, проживать и работать с его произведением, потому что каждая запятая, каждое многоточие, каждый знак всегда у него что-то значат. Было бы преступлением – не использовать эту возможность.
Конечно, у нас большая мечта, чтобы этот роман был перенесен на сцену полностью – в нем огромный духовный фундамент. Но эти главы – спрессованный сгусток энергии, и в них есть идея, о которой мы хотим рассказать зрителю.

Мария Семенова
Ольга Бигильдинская