Янина Соколовская: «Выход на сцену – это постоянный рост»

13.12.2015

Справка: Янина Соколовская в 2003 году окончила курс Р.Ю.Овчинникова в Театральном институте (ранее училище) им. Б.Щукина, в 2006 году была принята в труппу РАМТа. За это время сыграла в 10 спектаклях, 6 из которых идут в текущем репертуаре театра: «Rock'n'roll» (Кандида), «Берег утопии» (Любовь Бакунина, Натали Герцен, Мария Огарева, Терезина, Мэри Сатерленд), «Чехов-GALA» (Змеюкина), «Участь Электры» (Кристина), «Цветы для Элджернона» (Алиса Кинниан). В последней премьере театра – спектакле Марины Брусникиной «Кот стыда» Янина выходит в нескольких ролях.

Если попытаться описать, какое первое впечатление на тебя оказывает эта актриса, то наиболее точным будет глагол «пленяет». Ее яркость и стать иногда играют с ней злую шутку – кажется, что и играть она должна лишь сильных, уверенных в себе героинь, что часто лишает Янину возможностей проявить себя в других амплуа. Однако два ее последних спектакля разрывают шаблонное представление – оказывается, Яна Соколовская может сыграть и «синий чулок», и некрасивую одинокую женщину, от которой даже кошки уходят. Мало того, Янина признается, что играя мисс Кинниан, играет себя. И все же, несмотря на то, что ее легкость – «лишь видимость», она не останавливается перед трудностями и постоянно двигается вперед. Ведь в ней есть стержень, так необходимый и в профессии, и в жизни.

– У Вас очень красивое имя. Почему Вас так назвали?

–  Тешу себя мыслью, что меня назвали в честь польской принцессы Янины. Хотя мама нигде этого имени не слышала: ей просто нравилось имя Яна, но с отчеством Михайловна оно не звучало, так появилась Янина.

– А Вас часто называют полным именем?

– Только чужие люди. В училище меня всегда Яшей звали. Миша Шкловский и Маша Рыщенкова, тоже учившиеся в Щукинском, но на год позже, принесли это имя сюда, и теперь я его в театре тоже слышу. Это близко мне, а Янина – очень официально: хочется сразу выпрямить спину.

– Яна, почему Вы выбрали эту профессию?

– Она сама меня выбрала. У моих родителей классические специальности: мама – медик, папа – инженер. Вроде бы не люди искусства, но мама очень эмоциональна и артистична, что, видимо, передалось и мне. Когда мне было 6 лет, мама узнала о наборе в танцевальный коллектив при Большом детском хоре имени Попова. Я прошла все туры конкурса, попала туда и с танцевальной группой участвовала во многих грандиозных концертах в «Олимпийском», в «Рождественских встречах» Аллы Пугачевой, выступала с Софией Ротару. Мы много ездили по разным странам: в 9 лет я попала на фестиваль в Алжире, потом в Турцию, Германию, Испанию. Первое отделение в наших концертах было классическим: полонез, мазурка, а второе – танцы народов мира. В каждую страну мы приезжали с их танцем.

– Успевали учиться?

– Когда мне было лет 12-13, я перешла в только-только открывшуюся школу № 1113 на Пушкинской. Там учились ребята из ансамблей Моисеева, Пятницкого, нашего коллектива – то есть все те, кто с раннего детства работал и пропускал школу. В этой школе были гуманитарные классы, где преподавали историю искусств. Преподаватели все про нас понимали, относились к нам снисходительно, но после всех наших выступлений спрашивали с нас серьезно. Там учились Коля Басков, девочки из группы «Лицей», Артем Михалков, молодые журналисты. Но учась в ней, я вдруг поняла, что как-то все протанцевала.

– Но Вы решили продолжить танцевальную карьеру?

– Из детского коллектива я и три мои подруги перешли в Государственный ансамбль танца России. Там я увидела уже профессиональных танцоров, их жизнь. Я еще застала тот золотой период, когда танцы были актуальны, когда мы еще собирали залы Чайковского. Танец был выражением эмоций, им можно было сказать что-то важное, и люди хотели его видеть и слышать. Но именно тогда мне стало страшновато. На этом перепутье я поняла, что мое будущее – это пенсия в 35 лет, сломанные колени, отсутствие ребенка. Но также я поняла, что и знаний как таковых у меня нет. И мама сказала мне, что идет набор в Московский государственный университет им. Маймонида, и там есть филологический факультет. Английский я с детства знаю очень хорошо – видимо, из-за того, что мы часто ездили, приходилось как-то общаться. Когда я пришла брать вопросы к экзамену по русскому и литературе, оказалось, что экзамен уже завтра. Из 50 вопросов я знала только один – поэзию Серебряного века. Он мне и попался! Я отвечала самозабвенно, читала наизусть Ахматову, Цветаеву, Пастернака. Экзаменаторы думали, наверное, что я ко всем вопросам так хорошо готова. Мне поставили отлично и сказали, что я прирожденный педагог. В итоге я поступила на филфак в 15 лет и была там младше всех.

– Разница в возрасте чувствовалась?

– Да, первые два года было очень тяжело. Я ложилась в 4 утра, вставала в 7, пытаясь догнать своих однокурсников. Мне было очень стыдно, что я не могла с ними разговаривать, потому что даже не понимала, о чем они говорят.

– Вы подтянулись?

– Да, за два года мы встали на один уровень, но, закончив третий курс, я поняла, что это все же не мое. В итоге, конечно, я окончила вуз, и одновременно с госэкзаменами поступала в театральное.

– К тому времени это было уже осознанное решение?

– Да, в какой-то момент я поняла, что выходить на сцену, улыбаться, показывать свои эмоции через танец – это здорово, но мне этого мало. Хотелось слов, чтобы выразиться. Я всегда стремилась отдавать, и теперь казалось, что мне есть что отдавать. Понимание этого сформировалось только к театральному училищу. Я  поняла, что это то единственное, чем хочу заниматься всю жизнь. Но я пока не понимала куда идти. Узнала, что все зависит от мастера, который набирает курс, поэтому ходила в разные училища, чтобы проверить программу. Во ВГИКе набирал Алексей Владимирович Баталов, там меня сразу взяли на второй тур. А в «Щуку» я ходила на подготовительные курсы. И там замечательный педагог Валентина Петровна Николаенко, увидев меня, сказала очень важную вещь: «То, что ты такая, спасибо Господу Богу и твоим родителям, все остальное зависит от тебя». В итоге я поступила в Щукинское на курс Родиона Юрьевича Овчинникова. Мне повезло, он набрал достаточно взрослых ребят – средний возраст был 20-23 года.

– Возраст мог помешать Вам попасть в театральное?

– Конечно, ведь любят молоденьких. А я поступила в 20 лет, в сентябре мне исполнялся 21. Мы смотрели на молодых – они не боялись ошибаться, а мне было стыдно сделать что-то неправильно, я чувствовала, что не имела на это права. А еще первое время у меня сохранялась танцевальная привычка: я выходила на сцену и сразу начинала улыбаться под недоуменные взгляды педагогов. Ломать уже сложившийся характер было тяжелее, чем если бы мне было 15-16 лет.

– Вы часто вспоминаете учебу в училище?

– Очень часто. Танцы и филфак дали мне очень многое, и, конечно, повлияли на мое становление. Но театральное училище – это совершенно новый мир, другая ступень. Вспоминаю его с невероятным трепетом. Это было настоящее, осознанное. С мастером нашего курса Родионом Юрьевичем мы очень ладили. Он помог мне раскрыть свои внутренние возможности: в частности, открытый темперамент, который пригодился мне в роли Марии Стюарт в дипломном спектакле, где режиссером были Овчинников и Любимцев. Когда ты приходишь в театральное училище, ты не всегда понимаешь, что такое амплуа. И самое страшное, когда твой внутренний мир не совпадает с твоей внешностью. Вот и я не понимала, почему не могу играть Джульетту или Татьяну Ларину, ведь я их так тонко чувствую.

– Говорят, что когда набирают на курс ребят, то набирают маленькую труппу. Какое у Вас было амплуа?

– Сначала просто героиня, потом уже и социальная, и характерная.

– Что Вы еще сыграли в училище?

– Роль, с которой я пришла в этот театр, – Женю Комелькову в спектакле «А зори здесь тихие…», несколько ролей в «Старом-старом сеньоре…» по Маркесу, Лидию в «Варварах» Горького.

– Яна, чему период учебы Вас научил?

– Это был период становления. Артист безусловно должен являться личностью, и процесс учебы помогает максимально раскрыть все его стороны. Многие вещи, которые нам даются на пути, мы либо берем, либо пропускаем. Нам же, на самом деле, очень многое дается, просто мы не всегда это замечаем.

Наверное, еще училище научило меня трудолюбию. Я начала любить то дело, которым занималась. Если раньше с трудом вставала на пары к 8 утра, то теперь я бежала в училище. Для меня счастье заниматься любимым делом.

– А Вас не пугало, что в этой профессии придется чем-то жертвовать?

– В тот момент я не понимала, что придется жертвовать, тогда было несложно полностью отдаваться профессии, вся моя жизнь была там: любовь, подруги. Мы проводили все время в училище: спали, готовили отрывки, работали, общались, – были самодостаточными. Очень хотели, чтобы из нашего курса получился театр. Но когда ты поступаешь, проходишь бешеный конкурс, никто не говорит о том, что то же самое предстоит пройти еще раз по окончании учебы.

– Страшно ли это было – выходить из училища в свободное плавание?

– Это был шок, к которому я не была готова вообще. Мы думали, на дипломные спектакли будут ходить режиссеры. А оказалось, что нужно самим договариваться и ходить на показы, что к этим показам нужны какие-то отрывки, и отрывки из дипломных спектаклей не самое лучшее. Я растерялась. А потом половина театров нам сразу отказало, так как им не нужны были новые артисты. Мне очень хотелось в «Современник» – казалось, что это женский театр, и он мне близок. Но нас там даже не стали смотреть. Хотя у нас был очень сильный курс, без преувеличения, но многие ребята не устроились, ушли из профессии.

– Куда Вы показывались?

– В РАМТ, в Театр Ермоловой, Станиславского, «На Таганке», в Ленком, но там сразу сказали, что берут только танцующих и не очень ярких.

– А в РАМТ Вам хотелось попасть?

– У меня с этим целая история связана. Мой отчим какое-то время работал режиссером-документалистом, потом занялся рекламой и озвучкой. И, как оказалось, у него работали артисты нашего театра: Женя Дворжецкий, Нина Игоревна Дворжецкая, Алексей Веселкин, Юльен Сергеевич Балмусов. И как-то, когда я еще на филфаке училась, нас пригласили в РАМТ на «Отверженных». После спектакля родители пошли в гримерку к Юльену Сергеевичу, и я с ними. Идя за ними по узким коридорам, я случайно вышла на сцену. В тот момент разбирались декорации, летела пыль, но мне это не помешало ощутить какое-то волнение. У меня была с собой монетка, и я ее бросила. Как в воду бросают, чтобы вернуться. Было мне лет 16 тогда. И я забыла об этом. А когда мы пришли показываться сюда с курсом и поднимались по большой лестнице к Черной комнате (тогда еще репзалу), я вспомнила, что бросала монетку и поняла, что теперь просто обязана вернуться на эту сцену. Меня сразу не взяли, сказали оставить телефон, дали телефон Виктора Александровича Цымбала – завтруппой, попросили ближе к зиме позвонить.

– Вы позвонили?

– Нет.

– А чем занимались в это время?

– Меня начали приглашать в какие-то работы. В Центре им. Мейерхольда Паша Сафонов поставил спектакль «Ивонна, принцесса бургундская», в котором я была занята. А потом подвернулись съемки «Убойной силы», которые проходили в ЮАР в течение трех месяцев. Но конечно все это время я понимала, что мне не хватает сцены. В тот момент Алексей Владимирович Бородин, зная, что Саша Устюгов ставил в Щукинском училище дипломный спектакль «А зори здесь тихие…», предложил перенести его на сцену РАМТа и посвятить шестидесятилетию войны. Но, разумеется, поставить его с артистами РАМТа. Женю Комелькову – роль, которую я играла в училище – в театре исполняла Рамиля Искандер, но за неделю до сдачи спектакля у Рамили возникла проблема с ногой, а спектакль был очень сложный физически, так как надо было бегать, драться, танцевать. И тогда Саша предложил меня, боясь, что за неделю эту роль никто не освоит.

– Рисунок спектакля был другой?

– Похожий, но декорации немного другие. Смерти героев обыграны иначе в силу технических возможностей. Но то главное, что Саша вкладывал, – все осталось, и все это было мне знакомо. Просто теперь предстояло сыграть с новыми партнерами.

– Знаменитый советский фильм Вам помогал в работе над ролью или напротив?

– Впервые я посмотрела его еще до того, как мы собирались делать «А зори здесь тихие…». Потом, когда начали разбирать в училище тему войны, конечно, пересматривали все фильмы. Очень больно их смотреть. Когда ты глубоко погружаешься, узнаешь, через что прошли эти люди, пропускаешь их страдания через себя, чтобы потом прожить жизнь этих людей на сцене. Так что это не мешает. Наоборот.

– Вы играли премьеру?

– Нет, я играла сдачу спектакля. И речь шла о том, что я сыграю только в этот раз. Но после сдачи спектакля Алексей Владимирович предложил мне играть его в очередь с Рамилей, чему я была невероятно рада.

Для меня этот спектакль в училище был очень важным: он был нашей первой самостоятельной работой на курсе, нашим детищем. Мы все были на равных, пока Саша не взял на себя ответственность постановщика и не собрал все в единое целое. Все вместе мы шили костюмы, декорации, искали песни. Это было очень трепетно, волнительно.

В начале сезона, когда я уже играла «А зори…» в паре с Рамилей, Алексей Владимирович решил задействовать меня в «Береге утопии», а потом и в «Золушке».

– Вам в «Береге утопии» сразу дали большую роль?

– Да, Любу Бакунину в первой части, в третьей – Терезину. Позже добавилась Натали Герцен во второй части.

–  Вы все роли репетировали одновременно или последовательно?

– Конечно, репетиции мы начали с первой части, дольше всего с ней сидели, искали подход. Но сначала Бородин прочитал нам трилогию. Мы ничего не поняли.

– Вы тоже?

– Я вообще ничего не поняла. Еще попробуй запомни всех героев: Люба, Александра, Татьяна, Варенька, кто там что говорит. Я – просто сидела и млела от того, что имею отношение к этому. Сама, думаю, потом все прочитаю. Я поняла, что у меня роль Любы, что ее там много, и все. Читки в кабинете у Бородина – это тоже целое событие, таинство: приходишь в кабинет к художественному руководителю, и там происходят репетиции.

– Этот спектакль помог Вам влиться в труппу?

– Конечно, это самый большой спектакль, в котором заняты почти все артисты, и мы все в нем тесно связаны. Но первый настоящий контакт с театром произошел, конечно, благодаря «Зорям». Я благодарна девочкам – Тане Матюховой, Даше Семеновой, Нелли Уваровой, Ульяне Урванцевой, Маше Рыщенковой, Вере Зотовой, Рамиле Искандер – и, конечно, Алексею Анатольевичу Блохину за их благосклонность и помощь.

В «Золушке» я подружилась с Наташей Чернявской, мы с ней в паре репетировали Мачеху. Сложный момент – понять, что такое два состава. В училище ты одна играешь свою роль, а здесь столько вопросов сразу: кто первый идет, как надо играть – точно так же, как партнер, или иначе, так как я по-другому чувствую? В процессе этой работы Наташа стала мне самым близким человеком в театре и остается им по сей день.

– Это важно, что не случилось конфликта.

– Профессия учит проходить через такое. В ней очень ценно смирение. Есть люди, которые, кажется, вообще лишены зависти, собственничества. Но мы живые люди, и все равно в какой-то степени в нас это присутствует. Но вопреки всему мы с Наташей поддерживали друг друга. Я благодарна театру за такую подругу. Очень сложно найти настоящих друзей в нашей профессии, потому что всегда конкуренция, и это нормально. И чтобы соперничество не перешло в ревность, ненависть и зависть, надо работать над собой, стараться сохранить дружбу.

– Яна, Вы играли премьеру «Берега утопии»?

– Нет, я была на последнем месяце беременности, но участвовала в финальном прогоне, так как Ира Таранник, которую ввели на эту роль вместо меня, в это время играла в дипломном спектакле в «Щепке». И чтобы не нарушать ход репетиций, Алексей Владимирович вызвал меня, и я с огромным животом ходила по сцене. В октябре была премьера, а в ноябре я родила. Но ровно через 3 месяца уже играла спектакль. Мне было очень просто входить в спектакль потому, что я репетировала эту роль, доводила ее до ума. Волновалась ужасно, но это был мой рисунок. Чего не скажешь о Натали Герцен, на роль которой мне впоследствии пришлось вводиться.

Я благоговела перед ролью Натали. Но вводиться на такую роль – это прекрасный ад. Не из-за большого объема, а потому что в спектакле задействовано много народу, и ты все время боишься не забыть ничего, не испортить. У меня практически не было прогонов, в субботу спектакль, а в пятницу я только вышла на сцену. Голос дрожал, было страшно! Нелли, вместо которой я вводилась, все время была со мной за кулисами, встречала, направляла, потому что я вообще ничего не слышала от волнения. Самое главное было сыграть первую сцену. И как только ее сыграла, начала получать удовольствие от того, какая потрясающая это роль.

Вообще, это мой любимый спектакль, я его люблю смотреть, люблю играть в нем любую роль, люблю его слушать. В нем совпало все: Стоппард, Бородин, театр, артисты, постановка, отношение друг к другу. У меня катарсис после этого спектакля.

– Какие роли Вам нравится играть, и как Вы над ними работаете?

– Я очень люблю спектакли, которые основаны на исторических событиях. Играть тех, кто действительно существовал, жил. В училище у меня была роль Марии Стюарт, и я читала, что писали о ней Шиллер, Цвейг, исторические хроники, чтобы понять, какой она была на самом деле. Мы очень подробно разбирали эту роль, но так происходит и с каждой ролью. Когда «Участь Электры» репетировали, Алексей Владимирович принес нам книгу, вообще не имеющую отношения к теме, но ему показалось, что там есть дух, который подходит стилю спектакля.

Люба Бакунина из «Берега утопии» была любимой дочкой папы. Она похоронена в имении Прямухино, прямо у левого флигеля. И, несмотря на то, что во время войны там все разграбили, чувство присутствия сохранилось. В этом имении есть музей, где находятся письма, фотокарточки, картины, рояль, на котором играли сестры Бакунины. А еще там есть стихотворение, которое уже ослепший отец нацарапал в память о Любе. Мы ездили туда со всеми участниками будущего спектакля, да еще с самим сэром Томом Стоппардом и режиссером Алексеем Бородиным. Поездка произвела на меня неизгладимое впечатление. Все эти ощущения, которые ты собираешь, работая над ролью, дают невероятную силу.

– Вы стараетесь сделать исторические персонажи похожими на их прототип?

– Внешнее сходство иногда не так важно. Важно понять время, в котором они жили, представить поступки, которые они могли или не могли совершить, то, что могло быть в их голове. Через все это возникает личность: например, тонкая нежность Любы, невероятное желание жизни, абсолютное неверие в то, что все заканчивается. Или Натали Герцен, которая вдруг понимает, что ее муж, ее идеал изменил ей, да еще и сказал ей об этом сам. А она жила только этими отношениями, в ее жизни не было ни философии, ни революции. Женщины жили любовью, домом, семьей. Это Миша Бакунин настраивал сестер на чтение Жорж Санд, Фихте и Канта. Они были абсолютно в теме всего. А Натали Герцен – возвышенная, высокопарная, но в этом ее настоящность. Когда я репетировала эту роль, я прочитала «Былое и думы», которые никогда бы в жизни не открыла. Такая литература обогащает. Остается бэкграунд, который потом играет в спектакле.

Есть роли, которые тебе легко даются, когда хватает внутренних ресурсов, а есть роли, когда надо где-то черпать, роли, на которых ты растешь. Можно, конечно, расти в теории: на чтении, при просмотре изобразительного искусства, слушая музыку, посещая театр, но профессионально расти можно только, когда выходишь на сцену. И я очень благодарна Алексею Владимировичу за такие кардинально разные роли, в том числе за Кристину в «Участи Электры».

– Ваш персонаж очень яркий. Даже если бы у Вас были просто внешность и платье, над которым искусно поработал художник, Вы бы все равно были в центре внимания. И все-таки что должно быть в артисте, чтобы удерживать внимание зрителя на большой сцене?

– Стержень. Актер должен быть личностью. Чтобы убедительно сыграть роль, нужно полностью оправдать своего героя. А иногда ту же Кристину очень сложно оправдывать. Когда я говорю от ее лица, то абсолютно уверена, в том, что я права. Ведь когда мы в жизни отстаиваем свою позицию, то убедительны настолько, что от нас невозможно оторвать глаз. Репетиции специально проводятся для того, чтобы у актера была абсолютная вера в то, что он делает и в правду того, что говорит. Ты должен знать, понимать, для чего и почему поступаешь именно так. И тогда человек в зале тоже понимает меня, а иногда и становится на мою сторону.

– Интересно, что в этом спектакле не возникает неприязни ни к одному из героев, хотя люди и ведут себя не очень красиво по отношению друг к другу. Трудно играть высокую трагедию?

– С этим жанром очень сложно работать в плане проживания. Но, мне кажется, нам удалось сыграть трагедию. Уже в самом начале спектакля чувствуешь, что что-то произойдет, появляется ощущение рока, висящего над семьей Мэннонов. Знаю, что не все зрители принимают этот жанр, но это естественно. Мне интересно, как бы я сама его приняла как зритель. Во всяком случае, играть в нем очень интересно и, главное, для меня роль Кристины – возможность профессионального роста.

– Вам удается посмотреть со стороны хотя бы кусочек спектакля, в котором играете?

– Смотрю сцены перед своим выходом, чтобы почувствовать темп и ритм спектакля и правильно туда войти. Если нужно – разрушить, или наоборот поддержать атмосферу. «Берег утопии» смотрю с осветительского этажа.

– За «Приглашение на казнь» сложно было браться?

– Михаил Палатник сделал замечательную инсценировку, сохранил все нужное, те невероятные подробности, которые Набоков так потрясающе описывает. Готовить роль было сложно, но когда ты любишь дело, которым занимаешься, оно приносит тебе удовольствие.

– Чем Вам был дорог этот спектакль?

– Этот спектакль, впрочем, как и роман, говорит о личности, о которой мы так много с вами рассуждаем. И о том, что не каждый человек пойдет против толпы. Проще в ней затеряться и не выделяться. А пока будут существовать такие люди, как Цинциннат, не все потеряно в нашем мире. Что касается моей Марфиньки, то она из тех, кто останется в толпе, так и не дотянувшись до Цинцинната. Но жизнь с таким человеком все равно не проходит бесследно. И что-то в ней, может быть, прорастет. Ах, если б знать…

– Сложно работать с разными режиссерами?

– Иногда сложно, но это интересно. Это необходимо для развития в профессии, для того, чтобы найти в себе новые грани, которые может открыть в тебе режиссер. Очень хотелось бы встретить режиссера, который навязал бы тебе свое видение, заставил бы тебя делать что-то кардинально новое.

– Вы являетесь заложницей своей красоты в профессии?

– Наверное, но я этого не ощущаю. Это как данность, с которой я живу. Но вот, например, сейчас в спектакле «Кот стыда» Марины Брусникиной об одной из моих героинь говорят, что у нее «слишком однозначное лицо, как дверь в сортир» и «для человека слишком маленькие глаза». Когда Бородин предложил меня на эту роль, Брусникина удивилась: «Соколовская? Она же такая красавица!» На что Алексей Владимирович ей сказал: «А Вы знаете, какой она уродиной может быть?!»

– Но это у Вас первая подобная роль?

– В РАМТе – да, но в училище, конечно, приходилось разные роли играть. Типаж в театре важен не так, как в кино. В театре на первом месте перевоплощение, в кино же попасть в типаж – пятьдесят процентов успеха картины.

– Вам важно выглядеть красивой на сцене?

– Как и любой женщине, но это не является самоцелью. Хотя в Кристине в «Участи Электры» это важно. Мне это помогает: платье, прическа, глаза подчеркивают образ, играют на него. В «Цветах для Элджернона» наоборот нужно убрать яркость, чтобы она не мешала воспринимать образ и спектакль в целом, поэтому художник подобрал для меня серо-коричневые костюмы. А художники по гриму выпрямляют мне волосы для придания образу простоты.

– Есть ощущение, что эта роль для Вас – очередной профессиональный шаг, другая палитра, глубина. А еще кажется, что это единственный спектакль после «Зорей…», где есть человеческая история, чувства. Не высокие чувства, а человеческие, которые присущи любой женщине. Вам лично чем близка эта история?

– Не знаю, насколько близка эта история, но она мне дорога и важна тем, что в ней говорится об очень душевных, настоящих, сложных вещах, от которых в реальной жизни мы часто закрываемся. Что касается моей героини, она мне очень понятна и в поисках образа я не далеко от себя ушла. Меня часто воспринимают неправильно из-за внешних данных: яркая, высокая, статная, и в училище тоже думали, что я вся такая самодостаточная, балованная, гордая. А на самом деле не все так. Единственным сложным моментом было увидеть в Чарли мужчину и полюбить его. Но педагог из колледжа для особых детей, куда мы ходили с Максимом (М.Кериным, исполнителем роли Чарли – прим. ред.) во время репетиций спектакля, посоветовала мне посмотреть на него другими глазами, как на совсем другого человека. И это сработало.

– Вам интересен был опыт работы с Юрием Грымовым? Он ведь все-таки не театральный режиссер.

– Конечно, интересен. Да, он не говорил театральным языком, но производил впечатление человека, который знает, чего хочет, и было реально здорово и интересно с ним работать. Юра очень общительный, деятельный, у него куча идей. Он не дал нам всю инсценировку сразу: давал по страничке и просил играть этюдным способом. Это было как бы чуть-чуть кино. Помню, что я летела на эти репетиции, и не только потому, что было интересно и здорово, но и потому, что я познакомилась с Максимом и была ошеломлена от глубины этого человека и его профессионализма. Помню, я всем тогда говорила: «Ребята, у нас такой парень в театре!» Это такой актер, с которым испытываешь счастье партнерства. Были сложные периоды, как, например, переход из аудитории, где мы репетировали, на сцену, потому что в огромном пространстве легко потеряться, а у нас с ним такая камерная история случилась.

– Хотелось спросить про ваше материнство. Это здорово, что в РАМТе актрис не ставят в такую ситуации, что они вынуждены выбирать между ребенком и сценой. Тот период, когда Вы не были заняты в театре из-за появления дочери нельзя ведь считать простоем?

– Очень хочется отдаваться на сто процентов и профессии, и семье, но это невозможно. Когда ты здесь и сейчас, все сосредоточено на этом. Это не значит, что у меня нет «второго плана»: позвонить, узнать, все ли нормально. Мне повезло – у меня сильный, надежный тыл: мама, папа, бабушка, дедушка помогают, у нас большой дом, где мы все живем. И, наоборот, ребенок – это спасение, счастье. В нашей профессии бывают периоды, когда в театре нет работы, нет съемок в кино. И вроде бы повод скиснуть, но есть ребенок, который в тебе очень нуждается. И ты поворачиваешься к нему и становишься абсолютно мамой. Ты не замечаешь, как проходят дни, и вдруг звонят: новое распределение. И уже на съемках или репетициях мучаешься, как он там уже две недели без тебя. Но ты понимаешь, что он с самыми родными людьми, и это тебя успокаивает.
И помогает тебе стопроцентно погружаться в работу.

– Бывает период простоя в профессии. Как Вы себя поддерживаете, чтобы не останавливаться в развитии?

– Это сложно. Я обязательно хожу смотреть спектакли в других театрах, читаю, смотрю кино. Провожу больше времени с дочкой. Прокручиваю в голове свои роли, ищу в них новое, живое. Благо, я работаю в репертуарном театре, и сколько-то спектаклей в месяц у меня есть. Выход на сцену – это постоянный рост. Если ты не устаешь работать, с каждым спектаклем открываешь что-то новое.

– Вы хотели бы, чтобы дочка стала актрисой?

– Это будет ее выбор, мир меняется так быстро, столько всего становится ненужным. Неизвестно, что будет с кино и театром, когда она вырастет. Может, нас заменят герои 3D или 5D. Придется думать о новой профессии. И мне тоже.

– А если ее сегодня позовут в театр?

– Конечно, соглашусь, потому что в театре особая атмосфера. Женя хочет играть и в «Береге утопии», и учит партию Ассоль. А по поводу профессии не знаю, посмотрим. Ей и медиком хочется быть, как мои мама и бабушка.

– Яна, Вы не жалеете, что эту профессию выбрали?

– Не жалею, я люблю ее. Да еще и место оказалось моим. Когда меня не взяли сразу в РАМТ, мне показалось, что это не мой театр. Но когда попала сюда, то была приятно удивлена атмосферой, тем, как приняли меня артисты и какая сильная здесь труппа. Мы все друг друга поддерживаем, и это чудо. Совершенно не жалею. Меня многое, как человека, болеющего театром, в нем цепляет. Мне нравится и отдавать, и получать. Когда зрители на поклонах встают, испытываешь невероятное ощущение.

– Что за последний год Вы посмотрели или прочитали настолько запоминающегося, что могли бы порекомендовать?

– Была на «Гамлет. Коллаж» у Жени Миронова. Получила огромное удовольствие, хотя я больше люблю театр, который трогает. Тогда я перестаю видеть, хорошо или плохо играют, и становлюсь простым зрителем. А если мне скучно, я начинаю задумываться, почему так играют, почему такая декорация, костюмы. Этот же спектакль потряс мой разум. Вместо сцены придуман куб, в котором актер работает. Он один играет все роли. И этот куб трансформируется, превращаясь в то сад, то в залы Эльсинора. Гениально придумано. А перечитывала я классику: «Евгения Онегина» Пушкина, Гоголя, Цветаеву – во мне потребность была. По профессии читала замечательные книги режиссеров Каца, Эфроса. У меня очень много вопросов в профессии – не меня в ней, а о том, что происходит в театре, в кино, о ценностях, которые меняются, размываются.

– Вы часто плачете? Вы впечатлительный человек?

– Стала часто плакать, да. Причем не от плохого, а от хорошего. Когда хочу поделиться тем, что меня восторгает, начинаю рыдать. Смотрю иногда и думаю: как это талантливо, – и опять в слезы. Даже сегодня, вспоминая училище – видимо, оттого, что так мне было там хорошо и больно возвращаться к этому даже в воспоминаниях.

– Глядя на Вас на сцене или при личном контакте, создается ощущение, что в Вашей жизни не присутствует понятие «преодоление».  Вы легко движетесь в рисунке спектакля. Часто ли приходится преодолевать?

– Конечно. Эта легкость – лишь видимость. Много бытовых мелочей, личного недовольства собой. Актерская профессия – сложная, и расстройств хватает. Бывает, что не нравится, как сыграла – тогда расстраиваюсь очень сильно. А иногда одна сцена в спектакле сыграна так, что я счастлива – из-за одной сцены!

– У Вас есть цели, к которым Вы стремитесь в профессии и в жизни?

– Конечно, есть и цели, и мечты, и фантазии – наверное, несбыточные. Конечно, есть роли, которые хотелось бы сыграть. Есть люди, с которыми хотелось бы познакомиться, пообщаться и поработать. Хочется, чтобы дочка выросла интересным, интересующимся человеком. Чтобы люди вокруг были настроены на созидание, а не на разрушение. И чтобы не было войны.

Мария Четырина
Ольга Бигильдинская