Хроники всеобщего бедствия

«Ленинградские сказки» Филиппа Гуревича в РАМТе

26.04.2024

На Большой сцене РАМТа состоялась премьера спектакля Филиппа Гуревича «Ленинградские сказки» по одноименному пятикнижию Юлии Яковлевой. Детство его героев – Тани, Шурки и Бобки – приходится на страшное время 1930-1940-х годов. Испытания эпохи дети преодолевают, спрятавшись в сказку.

Жанр спектакля заявлен как «мистическое путешествие». Оно начнется в родном городе ребят, осажденном Ленинграде, продолжится в эвакуации, а завершится возвращением и попыткой устроиться в послевоенном времени. Но пережить все тяготы и вновь собрать распавшуюся во время войны семью, окажется, можно будет лишь оказавшись по другую сторону реальности...

Идея побега детей от войны в фантастическую страну не нова и явно отсылает нас к «Хроникам Нарнии» Льюиса. Созвучными оказываются и сказочные персонажи, которые встречают детей «по ту сторону»: Белая колдунья в Нарнии и Бог Óдин (Татьяна Курьянова, Алексей Блохин) в Стране игрушек. В это странное потустороннее царство герои попадают, когда находятся на грани смерти, которая в период блокады и эвакуации подстерегает их всюду.

Чтобы отвлечься от страха и голода в разрушенной бомбежкой квартире, Бобка (Алексей Бобров) начинает разговаривать со своим плюшевым мишкой (Алексей Гладков). Тот и забирает его вместе с сестрой и братом в неведомую страну, где правит Бог войны Óдин. Желание поговорить с теми, кто несет ответственность за разрушение и смерть, реализуется в форме страшной детской сказки. В ней двуликий бог разговаривает с детьми на равных и как будто пытается объяснить им законы неправильного мира, находя в нем подобие справедливости. Но этой мифической «правды» детская психика не принимает.

О необходимости сближения мистического и реального, обусловленной спецификой детского восприятия, режиссер рассказывает: «Ребенок, которому сложно принять страшное в себя, придумывает этот мир игрушек, мир сновидений и смерти, мир Óдинов, которые там повелевают. Таким образом он осмысляет то, что его детское сознание не может вместить».

Филипп Гуревич умеет превращать обыденные бытовые предметы в элементы современной сказки. В этом спектакле его талант раскрывается в полной мере. Узнаваемые приметы советского прошлого смешиваются в нем со сказочными деталями магического сюрреалистичного леса. На деревьях его подвешены бесхозные атрибуты счастливого детства – велосипеды и скворечники, а за желтым плюшевым занавесом до поры до времени скрываются добротный рояль, диван и платяной шкаф.

«Затея пространства спектакля в том, что герои попадают в лес изначально, но это и пространство плюша, потому что это мир игрушек, а советская игрушка – это плюшевый мишка. И мы придумали, что плюш является паразитирующей [материей], миром смерти, который постепенно забирает мир бытовой. И в этом есть конфликт двух пространств», – рассказал режиссер.

Дети – герои спектакля по-разному воспринимают пространство выдуманного мира. Шурка (Владимир Зомерфельд), относящийся к внешнему миру с подозрением, в сказке будто снимает присущую своему возрасту броню скептика и вновь становится доверчивым – ведь Óдин, по его мнению, единственный, кто может помочь заново собрать разрушенную репрессиями и войной семью. Его подростковый период наполнен спонтанными решениями, эмоциональными всплесками и неизбежными ошибками. Но, по сути, он – наивный смельчак, которому предстоит понять, что семья состоит не только из родных по крови людей и что ради близких можно пожертвовать многим.

Таня, которая на пару лет старше Шурки, привыкла быть ответственной, слушать взрослых и принимать на веру их обещания. Однако шахматная партия с Óдином надламывает в ней то наивно-детское начало, которое позволяет убегать от страха в пространство сказки. Одна из финальных сцен первого акта, где дети навсегда прощаются с родителями, задает тон главной теме спектакля: вопреки собственному страху и отчаянию, ребята заново соберут пазл разрушенного семейного мира, потому что любовь окажется сильнее боли.

Для обозначения пространства в спектакле важна цветовая символика. Основная цветовая гамма сказки – желтая, тогда как реальность – преимущественно серая. Художники спектакля (Анна Агафонова, Антон Трошин) здесь следуют тезису автора книги о том, что все ленинградцы ходят в сером, будь то безразмерная серая шуба жены-генеральши, строгое платьице Тани или школьный костюм Шурки. Световая партитура спектакля (художник по свету – Павел Бабин) держит и развивает ту же линию. В частности, мир сказки, окрашенный в золотые цвета, иногда приобретает инфернальную красно-желтую окраску, сумеречно-сизым подсвечивается зловещий блокадный Ленинград. Игру со светом прочитываешь так: то, что происходит на сцене – плод детского воображения.

Фантастическими существами смотрятся и многие взрослые из первого акта: жена генерала в огромной шубе, которая дарит Шурке плюшевого мишку (Александра Аронс); безлицые и безглазые жители Ленинграда, стоящие в очереди за хлебом; соседка, пытающаяся объяснить детям, что значит клеймо «враг народа»... Почти все актеры, которые играют ленинградцев, заняты сразу в нескольких ролях, так в спектакле появляется мотив вечного Колеса Сансары – одни герои будто возрождаются в других, и жизнь продолжается.

Распад семьи, который является одной из основных тем спектакля, начался еще задолго до сценической истории. Родители Тани, Шурки и Бобки стали жертвами сталинских репрессий, и ответственность за них взяли родные дядя и тетя. Но дядю Яшу (Константин Юрченко) призывают на войну, а тетя Вера (Виктория Тиханская), работая в госпитале, заболевает тифом и умирает в эвакуации. Мальчики остаются одни, на грани жизни и смерти, в холодной ленинградской квартире. Таня же, оказавшись с эвакуированным госпиталем в Бухаре, попадает на передовую.

Второй акт посвящен открытию детьми реального, несказочного мира. Наших героев проводят по «кругам» нечеловеческих испытаний с беспристрастностью и методичностью Вергилия из «Божественной Комедии» Данте. Самой томительной частью спектакля становится ожидание чуда возвращения домой, которое понимается ими как возвращение в прошлое. Но красивой сказке о прошлом дядя Яша, потерявший на войне жену, предпочитает простую мораль – «будем жить дальше».

Эту же мораль усваивает и Бобка, который отчаянно хочет вновь обрести семью. Он по-сыновьи сближается с хозяйкой дома, приютившей мальчиков в эвакуации, – Лушей (Нелли Уварова). И начинает задавать старшему брату неудобные вопросы: о том, как устроена жизнь, почему умирает младенец Луши, что будет с ее мужем, выжил ли дядя Яша, когда вернется Таня. Шурка отвечает прозаичным, совсем не сказочным молчанием.

В третьем акте герои спектакля одерживают личную победу над разобщенностью. В начале действия сцена представляет из себя аскетичное неживое пространство, где вроде бы закончилась война, но праздновать это не с кем: даже соединившись под одной крышей, персонажи разделены внутренне – слепой взаимной обидой, надеждами на не случившееся чудо возвращения в прежнюю жизнь. Но постепенно сценическое пространство очищается от элементов волшебного мира, и подвешенные еще в первом акте к деревьям велосипеды наконец-то находят практическое применение: ведь нужны они для того, чтобы ездить. В этой простоте решений – спасение: одинокие и разобщенные, через быт все члены семьи начинают заново отстраивать счастье мирной жизни.

Принятие неотвратимости изменений и невозможности вернуть прошлое приводит к тому, что повзрослевшие за войну дети понимают: жизнь многомернее и красочнее выдуманного ими фантастического мира. И что «любовь иногда побеждает». Любовь и вправду побеждает зло, несправедливость и болезненное чувство ностальгии (предстающее в спектакле в виде метафор – например, камня, привязанного к ноге дяди Яши). В финале дети в последний раз смотрят на зрителей в то время, как смотрит на них и Óдин, намекая, что жизнь теперь только в их руках, а не во власти мифического плюшевого царства.

Нина Дымченко

Фото Сергея Петрова