Венская утопия

Премьера спектакля «Леопольдштадт» на Большой сцене РАМТа

27.06.2023

Продолжая многолетнюю традицию сотрудничества с Томом Стоппардом, РАМТ представил на своей сцене последнюю пьесу прославленного британского драматурга. «Леопольдштадт», поставленный Алексеем Бородиным, объединяет в себе противоречивую атмосферу имперской Вены и Холокоста, мастерски переплетая судьбы конкретных людей с трагедией целого народа. Их жизни отражаются в зеркале драматических перипетий европейского континента первой половины XX века.

Не каждому драматургу везет найти свой театр. Особенно если этот театр находится в другой стране. Дружба сэра Тома Стоппарда и РАМТа началась в 2007-м, когда в репертуар Большой сцены вошел монументальный «Берег Утопии» - театральный роман о судьбах русской интеллигенции, комментировавший политические преобразования Российской империи второй половины XIX века. Затем был «Rock’n’Roll» – взгляд оксфордского профессора и бывшего чешского студента философии на турбулентное время в Чехословакии – на исторической родине драматурга – с 60-х годов до Пражской весны. Следом в театре поставили «Проблему», где Стоппард, уйдя от политико-исторического комментария, уделил внимание внутреннему содержанию человека и поиску разницы между душой и сознанием. И вот на сцене РАМТа – ожидаемо и долгожданно – появилась его последняя пьеса «Леопольдштадт». «У нас замечательный творческий контакт с Томом Стоппардом. Наш театр он считает своим. Эту грандиозную пьесу он прислал мне сразу, как написал ее, еще до премьеры в Лондоне», – рассказал режиссер.

Кажется, что по масштабам описываемых событий и количеству действующих лиц «Леопольдштадт» даже превосходит «Берег». Начинается действие в канун 1900 года. Три семьи, чье фамильное древо на протяжении всей пьесы будет состоять из стольких ветвей и поколений, что запутаться в хитросплетениях будет совсем нетрудно, собираются в большой квартире богатого торговца Германа Мерца (Евгений Редько). Грядущее столетие обещает стать реформаторским и радужным, где людей будут оценивать по заслугам, а не происхождению. В традиционный еврейский клан уже проникает мультикультурность, жесткие нормы традиций уступают место вариациям в духе нового времени. Для детей Германа в доме наряжена елка, на которую с неодобрением косится его мать Эмилия (Лариса Гребенщикова). Сын крестился, чтобы быть принятым в венском обществе. В свою очередь его жена-католичка Гретль (Виктория Тиханская) всеми силами старается показать многочисленной родне супруга, что готова соблюдать еврейские обычаи, преувеличенно интересуясь каждым новым термином, отчего часто попадает впросак. Среди членов семьи – врачи, ученые, музыканты – опора венской интеллектуальной элиты, которая, несмотря на образование, воспитание и капиталы, борется за то, чтобы чопорное австрийское государство признало в них равных.

Мерц возлагает большие надежды на коренные изменения в обществе и сознании людей. Он с некоторой наивностью полагает, что его происхождение со временем не будет иметь значения, недооценивая консерватизм в настроениях австрийской столицы, перетекающий в антисемитизм. Герман не подозревает, что для его потомков и родственников невозможность попасть в аристократический жокейский клуб окажется наименьшей из проблем. Семья пройдет сквозь две мировые войны, февральское восстание 1934 года, аншлюс, «Хрустальную ночь», концлагеря, на каждом этапе кого-то теряя. В 1955-м – в год провозглашения независимости Австрии окажется, что большинство ветвей древа обрублено: уцелело лишь три человека.

Обилие персонажей в первой сцене спектакля заставляет все время думать о том, кем приходятся друг другу эти люди, из-за чего есть риск потерять нить разговоров. И здесь достаточно принять за аксиому, что все собравшиеся в гостиной Германа считают друг друга близкими родственниками. Для людей с современным мышлением такая степень родства, как «невестка моей невестки», будет весьма сомнительной (чем и успокаивает себя Гретль, уведя кавалера у Ханны (Дарья Семенова)), а уж возможность того, что их дети или внуки будут общаться между собой – практически невероятной.

Точное родство в клане Мерцев-Якобовицев («замужняя» фамилия сестры Германа Евы (Анна Тараторкина)) действительно не имеет особого значения. Каждый из них олицетворяет сотни и тысячи людей одинаковых судеб первой половины XX века. Будь то Герман, за большие деньги подделавший документы о рождении сына (вот когда «пригодилась» интрижка Гретль), чтобы признать его гоем и не отдавать семейное дело, и все равно покончивший жизнь самоубийством, «как многие состоятельные евреи после аншлюса». Или его племянница Нелли (Александра Розовская), до последнего отказывающаяся покидать родителей даже перед угрозой выселения в гетто. Или совсем уж дальняя родственница Мина (Дарья Рощина), дочь Ханны, которая с поразительным пониманием согласилась на развод со своим мужем, стоявшим перед выбором – она или его банк.

Время действия пьесы охватывает более полувека, и, несмотря на название, даже не происходит в Леопольдштадте. Этот район, попавший в заголовок, – сосредоточение еврейской диаспоры с XVII века – был слишком простым для Германа Мерца, обладающего столь большим состоянием, что его звали на охоту к принцу Роттенбергу. Судя по реакции на этот факт любовника Гретль, чистокровного австрийца Фрица (Даниил Шперлинг), это говорило о чрезвычайном богатстве. Квартира Мерца «с высокими потолками» располагается в престижном месте, недалеко от Рингштрассе, где многие годы до распада Австро-Венгерской империи проживала венская элита. В интерьерах его дома царит набиравший в ту пору силу и популярность модерн: в резной геометрии мебели угадывается параллель с архитектурными элементами зданий Вены и других европейских городов. Их стиль дышит новыми веяниями и прогрессом, вызывающе контрастирующими с наскучившим традиционализмом. Работа над сценографией «Леопольдштадта» стала последней для главного художника театра Станислава Бенедиктова и была завершена его другом и коллегой Виктором Архиповым и Лилией Баишевой. В постановке активно задействован поворотный круг, который, вращаясь, показывает зрительному залу не только разные места действия, но и – в доме у Мерца – создает эффект шумной гостиной, где все вместе, но в то же время не мешают слышать друг друга. Над сценой парит золотое кольцо с похожим на древнееврейские письмена орнаментом, вращающееся в противоположную сторону, будто размалывая человеческие судьбы в жерновах истории.

Стоит только сгрудить мебель, поначалу так вольготно расставленную по квартире, на одну половину круга и тем самым превратить просторную комнату в пространство для вынужденного совместного проживания множества людей, как вся воздушность модерна теряется. Зияющими проемами деревянные столы и стулья угрожающе подчеркивают ставшее шатким положение семьи в 1920-е и почти давят обитателей своими острыми углами в 1930-е. К концу спектакля на сцене остается лишь камин и ажурная четырехгранная конструкция из двустворчатых дверей – не то кабина лифта, не то открытая всем четырем ветрам телефонная будка – портал между прошлым и настоящим. Несмотря на пережитое горе, квартира Германа до конца является константой для Мерцев-Якобовицев, их последним приютом перед высылкой в гетто Леопольдштадта и местом первой встречи выживших спустя много лет.

Персонажи спектакля – будь то герои 1899, 1924 или 1938 годов – словно сошли со старых фотографий цвета сепии. Немногочисленными цветовыми акцентами сценографии служат лишь зеленая шаль Гретль, в которой она позирует для своего портрета – авторства, ни много ни мало, Климта; узнаваемые орнаменты художника красного и золотого тонов в квартире ее любовника и австрийский флаг, из которого Нелли выпарывает белую полосу.

Только Роза (Мария Рыщенкова) – когда-то самая маленькая в семье Мерцев-Якобовицев – из всех участников первой сцены дожила до финала. Теперь она берет на себя обязанности старшей, которые когда-то исполняла ее бабушка Эмилия – беречь историю семьи и своего народа, трагедия которых стала куда более реальной, чем сказания о бегстве евреев из земли египетской. Теперь на ней лежит задача сохранить в своих племянниках – выжившем в концлагере Натане (Александр Девятьяров) и Лео (Иван Юров), воспитанном в Англии отчимом – память о той счастливой и процветающей семье и о том, что с ними сделал фашизм. И пусть у нее нет фотоальбома, какой был когда-то у Эмилии, в ее силах восстановить фамильное древо и поименно назвать всех, кто когда-то наполнял жизнью и радостным смехом их теперь пустую квартиру, попытаться вернуть в семью реквизированный нацистами портрет Гретль, обнаруженный Натаном на выставке в Бельведере, а главное – напомнить Лео о том, кто он есть на самом деле.

В последней сцене спектакля воспоминания Розы начинают обретать цвет. Вместо пастельных фигур со старой фотографии перед ее глазами возникают ярко одетые в честь празднования Песаха родственники. Но не только те, кто встречал новый век за праздничным столом, заполняют сцену: перед нами предстают все поколения семьи. Под мерное перечисление своих имен они по очереди уходят в столп света, пока у одинокого камина снова не останутся трое, по сути, чужих друг другу людей. Но это воспоминание свяжет их навеки, будет помогать или мешать жить дальше, даст возможность переосмыслить и заново обрести себя. Но уже за пределами пьесы.

«Это сага, очень растянутая по времени. Нужно было в нее погружаться, чтобы понимать, что стоит за этими словами, – рассказывает Мария Рыщенкова о работе над пьесой, которая по своему историческому и культурному контексту может показаться непростой для неподготовленного зрителя. – Мы изучали праздники, которые отмечаем во время действия, традиции, исторические факты. Текст пьесы очень плотный, насыщенный. Зрителю, я думаю, будет очень нелегко, но у Стоппарда можно что-то не понять вначале, но потом обязательно где-то найдешь ответ. Поэтому при всей сложности работать с его текстами великое счастье».

Формат семейной саги на фоне истории – не новый прием драматурга. «Он умеет вскрыть исторический пласт, концентрируясь на частной жизни какой-то группы людей, в данном случае семьи. Здесь в каком-то смысле существует арка к “Берегу Утопии”: мечтания и идеалы сталкиваются с реальностью. И столкновение это очень сложное, совершенно трагическое», – поделился своим видением философии драматурга Алексей Бородин. Но все же «Леопольдштадт» является еще и глубоко личной историей, во многом связанной с детством Стоппарда.

Родившись в Первой Чехословацкой республике, будущий писатель уехал с родителями в Азию накануне оккупации, а после Второй Мировой оказался в Великобритании и узнал о своих корнях лишь в зрелом возрасте. Похожими фактами биографии наделена судьба Лео – Леонарда Чемберлена, урожденного Леопольда Розенбаума. «Когда я пришел в театр, раз пятнадцать посмотрел “Берег Утопии”, – рассказал Иван Юров, – и думал, какое было бы счастье в таком спектакле выносить хотя бы стул. В этой пьесе мне повезло сыграть самого Стоппарда. Леонард Чемберлен – это как бы шифр, который очень перекликается с его биографией. Мой персонаж вырос в абсолютной свободе. И когда он возвращается домой и знакомится со своими родственниками, он искренне не может понять, почему они хотят его окунуть во весь этот ужас. Я для себя решил, что для него главным вопросом будет “А почему я не прошел через эту мясорубку?”».

В квартире близ Рингштрассе, которую вернули Розе, как ближайшей родственнице Германа, больше нет ни Мерцев, ни Якобовицев. Но они будут жить, пока жива память о них. В звуках детского смеха и рояля, вкусе шоколадного торта бабушки Эмилии, даже в маленьком шраме от разбитой чашки на руке Лео будут жить призраки потерянных в страшных обстоятельствах родных и близких. Ради Германа Роза будет возвращать портрет Гретль. Ради своего дяди математика Людвига Якобовица (Александр Доронин), научившего его играть в «колыбель для кошки», сломленный и озлобленный Натан будет изучать динамические системы и пытаться жить дальше. Ради погибшей во время блица Нелли Розенбаум, оставившей в гетто Леопольдштадта родителей, чтобы дать шанс сыну, Лео, скорее всего, уже никогда не будет скрывать свое истинное происхождение. Сохранение памяти о прошлом проложит ему дорогу в будущее. Возможно, то самое, о котором мечтал Герман Мерц накануне нового 1900 года.

Анна Родионова

Фото Марии Моисеевой