Поэтика изгнания

Лекция филолога Татьяны Марченко о литературе русского зарубежья

19.12.2024

9 октября 2004 года стартовал новый сезон Молодежного образовательного проекта «ТЕАТР+». На этот раз его программа «Посланники русского зарубежья» приурочена к премьерам спектаклей «Усадьба Ланиных» и «Лето Господне». Первая встреча проекта была посвящена литературе представителей русской эмиграции первой волны. Лекцию «Поэтика изгнания» прочла доктор филологических наук, заведующая отделом российской культуры Дома русского зарубежья им. А.И.Солженицына Татьяна Марченко. Открыл проект художественный руководитель РАМТа, режиссер спектакля «Усадьба Ланиных» Алексей Бородин: «Я горжусь тем, что два потрясающих писателя Иван Сергеевич Шмелев и Борис Константинович Зайцев оказались у нас в одном сезоне. И мне кажется, это очень правильно и здорово, что сейчас мы вдруг обращаемся к ним: что для них значил русский язык? Что значила Россия? То, что они оказались вне своей земли, – трагическая история, которая вместе с тем показывает их потрясающую силу духа». Предлагаем вам фрагменты стенограммы лекции.

Фрагменты стенограммы с дополнениями лектора

Алексей Владимирович удивительным образом снял с языка именно то, с чего я хотела начать – вот именно со слова, ибо нет более национального искусства, чем литература. Художники, музыканты, актеры, режиссеры, уезжающие в эмиграцию, вливаются в мировое искусство, хотя их творчество, разумеется, несет и печать национальных традиций. Литература приходит к аудитории других стран и народов, оставаясь национальной. Это наше достояние, как сам язык.

Уже больше трети века я занимаюсь литературой русского зарубежья и должна сказать, что вначале было много пролито слез над страницами изданий эмиграции. Литература русского зарубежья все еще существует как фантом. Многие книги не вернулись на родину и не были изданы здесь. Мы до сих пор публикуем архивы, они неиссякаемы. Культура русской послереволюционной эмиграции была культурой письменной; «унесенная Россия» отразилась не только в книгах, но и в дневниках, письмах, воспоминаниях… Что-то неизбежно навсегда утрачено. Поэтому мне так радостно, что здесь присутствует Алексей Владимирович, связывающий нас напрямую с нашей русской эмиграцией через один из ее центров – Харбин (Алексей Бородин родился 6 июня 1941 года в городе Циндао в семье русских эмигрантов первой волны, затем жил некоторое время в Харбине – прим. авт.).

РАМТ обратился к художественному наследию русского писателя, который полвека прожил в Париже. Когда процесс исследования зарубежья только начинался, я познакомилась в Париже с Натальей Борисовной Зайцевой и ее прекрасным мужем Андреем Владимировичем Соллогубом. Это получается через одно рукопожатие с Борисом Константиновичем Зайцевым. Его голос я слышала, мой научный руководитель Олег Николаевич Михайлов записывал в Париже его рассказы, эти записи хранятся в Российской государственной библиотеке – Ленинке, совсем недалеко от Исторического музеем, директором которого был тесть писателя. Выстраивая эти связи, я лишь хочу подчеркнуть: литература русского зарубежья – часть единой русской литературы.

В 1933 году весь мир облетела весть о получении Нобелевской премии по литературе Иваном Алексеевичем Буниным. Это было первое присуждение награды русскому писателю. То, что пережила русская эмиграция, стало воистину «невыдуманным национальным праздником», как писала Бунину одна из его корреспонденток. Поздравления неслись со всего зарубежья, переживавшего «зимнюю Пасху»: «как будто мы были под судом и вдруг оправданы». За Буниным не было ничего: ни академий (хотя он был до революции почетным членом Императорской Санкт-Петербургской академии), ни каких-либо издательских концессий, организаций, которые обычно продвигают своего писателя. Его едва-едва успели перевести на шведский язык, чтобы шведы узнали этого незнакомца, когда он приехал в Стокгольм. Этот праздник русской эмиграции показал, что она существует, она живет, есть зарубежная Россия, и у нее есть признанная во всем мире литература. Впервые лауреатом самой престижной и известной международной литературной премии стало лицо без гражданства.

Перенесемся на 700 лет назад: в XIV веке именно эмигрант стал основоположником новой европейской, мировой литературы, изгнанник из родной Флоренции, в которой что-то не поделили гвельфы и гибеллины. Я думаю, никто в этой аудитории сейчас не скажет, что не поделили две противоборствующие партии. Вот так же пройдут столетия и уже наши потомки забудут, за что рубились белые и красные. И вот, с тоской озираясь на прошлое, в чужой стране Данте пишет свое самое знаменитое сочинение, которое стало краеугольным камнем и фундаментом всей нашей литературы, – «Божественную комедию». Возвращаясь к слову: Данте становится основоположником итальянского литературного языка. У русской эмиграции была другая миссия: русские изгнанники уносили не только пыль на сапогах, главным в их багаже были язык и память.

Историческая справка: в 1917 году большевики берут власть, в 1918-м начинается Гражданская война, создается Красная армия и Белая добровольческая армия на юге России. Одними из первых писателей уезжают Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна Мережковские. Любопытно, как они убегают из Петрограда. В 1914 году известия о начале Первой мировой застали их за границей. Они возвращаются очень сложным путем, потому что во время войны нужно быть на родине. Но к 1919 году уже многое становится ясно, и Мережковский записывает в дневнике: «Я должен был прославлять мучеников русской свободы перед лицом свободы убийц». Он написал пьесу о декабристах. «И если бы те пять повешенных воскресли, их повесили бы снова при Ленине, так же, как при Николае I», – отмечает писатель. Сначала литературно-семейная пара попыталась выехать на лечение, но их категорически не пустили. Тогда Мережковский получил мандат для чтения лекций красноармейцам и краснофлотцам по истории и мифологии Древнего Египта. Декабрьской ночью Мережковские сумели покинуть Петроград и выехать в Варшаву. Получив аудиенцию у главы только что созданного польского государства, где Мережковский пытался уговорить Пилсудского (польского военного и политического деятеля – прим. авт.) нарушить перемирие и идти маршем на советскую Россию. Но миссия была провалена, и они выехали в Париж. Это были единственные русские изгнанники, которые приехали в Париж и открыли дверь собственной квартиры: гонорары за издания книг Мережковского в переводах на европейские языки позволяли приобрести свою квартиру во французской столице. Томас Манн позже вспоминал, что именно Дмитрий Мережковский открыл для него «святую русскую литературу».
Чуть позже перебирается в Париж и Александр Иванович Куприн. Это одна из самых горьких историй литературной эмиграции: вот кому не надо было оказаться за границей, так это горячо любимому и ценимому русской публикой Куприну – известному красноармейцам, которые умели читать. И вот он снова надел военную форму, бросил построенный им в Гатчине собственный дом и стал служить своим золотым пером Белой армии, вступил в армию Юденича, воевавшую на северо-западе России и отступившую после разгрома в Эстонию. Писателя терзало то, без чего не обходится ни одна революция – террор обеих противоборствующих сторон, страшные эксцессы гибели людей, разрушения привычного уклада, человеческой деградации и падения нравов на фоне деклараций и лозунгов о справедливости и равенстве. К тому же, он совершил удивительно наивную, романтическую попытку идеалиста: обратился к Ленину с идеей создать общий, беспартийный, не расколотый идейно орган печати. Ильич, разумеется, отказал; Куприн стал в этом «поединке» (вспомним название его повести!) на противоположную сторону.

В России полыхает Гражданская война. В 1920 году белые терпят сокрушительное поражение по всем направлениям. Казачий поэт Николай Туроверов, сражавшийся в Добровольческой армии, написал стихотворение об этом времени. Невозможно забыть строку: «Двадцатый год, прощай, Россия!». Именно с момента эвакуации Черным морем разбитой белой армии и гражданского населения – беженцев – начинается русский исход. Хорошо известны и другие строки Туроверова: «Уходили мы из Крыма / Среди дыма и огня; / Я с кормы все время мимо / В своего стрелял коня». Уходили не только из Крыма, уходили из Одессы, из Новороссийска. Блистательный публицист, золотое перо Деникинской армии, уезжает из Одессы Иван Алексеевич Бунин: «Я один в Черном море, – напишет он позже, вспоминая болтающийся в зимней мгле пароходик, набитый русскими людьми, – всему конец, и России конец, и всей прежней жизни». Бунин пробирается из Константинополя через всю Европу – как бы мне хотелось, чтобы нашелся какой-то хороший кинематографист, который снимет эту потрясающую эпопею, как едет Бунин – через Балканы, Софию, Белград, Вену и Париж, почти не оставив записок об этом личном трагическом маршруте русского бега (вспомним «Бег» М.А.Булгакова).

Константинополь ненадолго стал центром русской эмиграции. Турция тоже переживала не лучшие времена: Османская империя пала, Ататюрк строил новое государство. Оккупационные английские и французские власти – бывшие союзники России по Антанте – предпочитают избавиться от русских эмигрантов, от массы военных. отправлять дальше. Кто-то оказывается в Африке. Не литератор, но хорошо известный как иллюстратор русской литературы, замечательный художник Иван Билибин оказался в Египте. Все дальше и дальше отбрасывают русских, предлагают им уехать в Латинскую Америку. Но кто-то оказывается во Франции. Франция – единственная страна, наша союзница по Первой и Второй мировой войне, которая принимала без всяких обязательств: «Приезжайте, делайте, что хотите, живите, как хотите, помогать не будем». Англия не принимала эмигрантов совсем, и там оказалось очень немного русских по своим собственным связям. Например, лидеры кадетской партии. Так, П.Н.Милюков, будущий главный редактор главной газеты русских за рубежом «Последние новости», оказался поначалу и не случайно именно в Англии. Кадетом был отец писателя Владимира Владимировича Набокова – Владимир Дмитриевич Набоков; он погиб при покушении правых монархистов на Милюкова (в 1922 г. в Берлине, еще одном центре эмиграции), а его сын Владимир, будущая мировая знаменитость, получил возможность учиться в Кембриджском университете. Берлин же был первое время «печатным станком» эмиграции, там работало множество русских издательств. После Первой мировой войны курс немецкой марки был низок, из большевистской России можно было легко выехать и также легко въехать тем, кто не был открытым врагом советской власти. Именно в начале 1920-х гг. в Берлине существовала иллюзия единства русской литературы, уже, увы, безнадежно расколотой на советскую и эмигрантскую.

1921 год был ознаменован двумя страшными потерями для русской литературы. Это год, когда был расстрелян Николай Гумилев и умер Александр Блок. Начало Первой мировой войны застигло Гумилева в Англии. Он кинулся в Россию, где сидеть сложа руки, конечно, не мог. Его расстрел, предсказание своей гибели в мистической, пророческой «Балладе о заблудившемся трамвае» («В красной рубахе, с лицом, как вымя, / Голову срежет палач и мне…») страшно потрясли не только его близких, но и всех писателей, всю русскую интеллигенцию уже советской России. Каждый задумался о своей судьбе, о каждом сказанном и написанном слове. Александра Блока, сразу активно включившегося после Октября в активную культурную работу, в издание Всемирной литературы, инициированной М.Горьким, но постепенно терявшего лучшие надежды на обновление страны, жестоко не выпустили за границу, хотя ему остро требовалось лечение.

Похороны Блока становились одним из последних впечатлений о России для многих, кто уезжал из страны в то время, даже не предполагая, что навсегда. Прощается с Блоком и уезжает Алексей Ремизов, первоначально оседает в Берлине.
1922 год ознаменован окончанием Гражданской войны и временной амнистией. Наверное, многим известно понятие «философский пароход» (понятие это образное, по высланной на двух пароходах интеллигенции, среди которой неожиданно много оказалось философов). Перестали сопротивляться последние части белых на Дальнем Востоке, что-то еще вспыхивало, но, в целом, война была завершена. Видимо, этим и обусловлена некая передышка. Арестованных выпускали, предлагали покинуть страну. Например, Борис Зайцев, который должен был попасть на этот «философский пароход», просто выехал немного раньше. Летом ему удалось получить разрешение на выезд на лечение. А Иван Шмелев только весной 1921 года вернулся из Крыма, где он прожил всю Гражданскую войну, где был расстрелян и, неизвестно, где и как похоронен его единственный сын Сергей. С этой кровоточащей раной писатель приезжает в Москву, но понимает, что в «уплотненной квартире», с властью, лишившей его сына, в условиях диктатуры большевиков существовать не сможет. Ивану Шмелеву также удалось выехать из России в декабре 1922 года.

Все, кто бежит, уезжает, изгоняется из России в конце Гражданской войны, сначала оказываются в Берлине, так как это временный перекресток на пути. Именно поэтому в 1921-1922 годах – пока еще существует русский Берлин – нельзя говорить о том, что складывается литература русского зарубежья. Есть писатели, которые живут в России, есть те, кто уехал, и те, что умудряются ездить туда-сюда. Маяковский, например, спокойно приезжает и выступает, а Сергей Есенин издает за рубежом книги, которые привозят в Россию. Еще существует этот книгообмен, нет окончательного разделения, размежевания писателей. Но немецкая марка начала укрепляться, жить стало дороже, поэтому писатели стали разъезжаться. Кто-то вернулся в Россию навсегда, кто-то отправился в Париж, как Алексей Ремизов. И как Алексей Толстой. Это уникальная фигура в русской литературе, «красный граф», вернувшийся в советскую Россию, осознав, как нелепа жизнь эмигрантов в Париже, как бессмысленно быть русским писателем на чужбине – да и невыгодно. Поэтому, не успев стать белоэмигрантом в полном смысле слова, А.Н.Толстой в финале приводит героев своей романной эпопеи «Хождение по мукам» на встречу с Лениным и Сталиным.

В 1923 году Бунин вызывает Ивана Шмелева в Париж. Отношения были не безоблачные, но потрясение от личного горя, которое пережил Шмелев, заставляет Бунина хлопотать. «Визу в Париж достать очень трудно, но мне удалось», – признается писатель. То есть он сразу подчеркивает, что в Париже уже сложилась русская литературная среда, и в ней есть мэтр, глава русской литературы в изгнании, и это – Бунин. Шмелев едет, в Париже живет племянница его жены, вышедшая замуж за французского учителя москвичка. Но лето этого года Шмелев проводит у Бунина, на вилле в Грассе – крошечном городке в горах над Каннами. Там Шмелев пишет эпопею «Солнце мертвых». Пожалуй, в тот момент это единственный писатель, который активно пишет. Конечно, чрезвычайно плодовит и Алексей Николаевич Толстой, но тот пишет с прицелом вернуться на родину, а это совсем другая история. Практически все критики и литераторы откликаются на книгу Шмелева – рукоплеща или ожесточенно критикуя. Ясно одно: пути отрезаны, после такого описания красного террора в Крыму вернуться назад в советскую Россию невозможно.

В Париже уже начинает складываться главный центр русского зарубежья. Как в России по отношению к столице – все провинция, так и в русском зарубежье. Есть страна без территории, без правительства, это зарубежная Россия. У нее есть одна столица, и это Париж. Правда, у эмигрантов есть своя церковь, есть школы и газеты, и даже есть свой паспорт – нансеновский. Название не должно обманывать: русские изгнанники сами разработали и осуществили ратификацию собственного удостоверения личности, с которым, не будучи гражданином какой-либо страны, можно было путешествовать по миру.

Переломный момент наступает в 1924 году: в январе умирает Ленин. Это серьезное потрясение не только для советской России, но и для всего мира. Все ждут, куда и как повернется ситуация. У русских за рубежом есть надежда, что их позовут обратно и все наладится. В 1920-е годы никто не считает себя эмигрантом. На «философский пароход» все садились с советским паспортом. Например, писатель Михаил Осоргин, философ Николай Бердяев так и жили во Франции «большевизанами» – с советским паспортом. Хотели вернуться в Россию и верили в скорое возвращение. Но… почти 20 держав мира признают Советский Союз. Он утвердился как новое государство, утвердилась власть, и те, кто оттуда уехал, должны решить, кто же они и как им жить дальше. «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…»

В этот же период произошло событие эмигрантского масштаба – вечер под названием «Миссия русской эмиграции», где Бунин произнес свою знаменитую одноименную речь, состоялся через несколько недель после похорон «вождя мирового пролетариата» у стен древнего Кремля. Выступил в том числе и Иван Шмелев, назвав свой доклад «Душа Родины». Тогда и случилось зарождение литературы русского зарубежья и эмигрантского сознания, о котором сами писатели еще не вполне догадываются. Они только идут по этой незнакомой, зыбкой почве и думают о том, каков путь русской интеллигенции в эмиграции. Все газеты откликнулись на это событие. Но, конечно, Бунин, глубоко беспартийный человек, никакого пути не предлагал. У него было свое кредо, которое сложилось в годы Гражданской войны в Одессе. Он говорил о тысячелетнем пути России, о белом воине и о Сергии Радонежском, не поучая и не призывая, а лишь выразив общие для эмиграции боль, растерянность, надежды. В 1927 году в русском зарубежье Павел Милюков формулирует вслед за Буниным миссию русской эмиграции: «Поддержать преемственность и вновь завязать надорванную нить традиции».

Но вернемся к 1925 году, когда выходит произведение, которое в каком-то смысле является «Божественной комедией» для литературы русского зарубежья, хотя, конечно, масштабы несоизмеримы. Это повесть «Митина любовь» Ивана Бунина, кажущаяся очень простой, на первый взгляд. Она начинается так: «В Москве последний счастливый день Мити был 9 марта», – по этой фразе я могу читать целую лекцию. Подобный эффект имеет и фраза: «Я ехал на перекладных из Тифлиса», которой начинается «Герой нашего времени». Во-первых, высказывание обращено к памяти, к прошлому, к Москве и России. Это не современный Париж, который окружает Бунина. В «Митиной любви» проявляется исключительный бунинский дар – галлюцинативно точно и ярко воссоздавать мир ушедшей России. Во-вторых, дата. 9 марта – Бунин точно называет этот день, напоминая о Жаворонках. А Жаворонки – это праздник сорока мучеников Севастийских, очень почитаемых православной церковью, которые в III веке были замучены за веру на льду озера Севастийского. Главное событие Гражданской войны – Ледяной поход. Именно о нем Бунин говорил в своей речи «Миссия русской эмиграции». А еще он говорил о могиле белого воина, затерянной в бескрайних русских степях, и в зале сидел Иван Сергеевич Шмелев, у которого сын был расстрелян и похоронен где-то в степях Крыма. В-третьих, вечная борьба танатоса с эросом в бунинской прозе периода эмиграции, гибель его героев и особенно – его прекрасных героинь, это тоже новое качество литературы. Вспомним, что писал Бунин в начале эмиграции: «всему конец»; эмиграция начинается с конца, по Бунину – с гибели его страны. Шмелев эту программность «Митиной любви» почувствовал с невероятной чуткостью, мгновенно уловил, каким должно стать назначение писателя. Но, понимая, что надо «познать душу родины», вернуться в прошлое, воссоздать его в слове, он – отец расстрелянного сына – не хочет говорить о гибели, он хочет писать о детстве, о молодости, о любви, о строительстве Москвы и «красно украшенной», богатой, могучей, обильной России – России прошлого.

Я все еще говорю о старших писателях, уже сделавших себе имя до революции в России. Но была и молодежь. Были те, кто прошел Гражданскую войну совсем юным, например, Гайто Газданов или Леонид Зуров, который жил в семействе Бунина и успел повоевать именно в той самой Северо-Западной армии, в которой служил и Александр Куприн. Вспомним и поэта Антонина Ладинского: подпоручиком Белой армии он оказался в Египте, перебрался в Париж, писал стихи, во время Второй мировой войны всем сердцем желал победы своей стране – России, вернулся в Советский Союз и стал автором исторических романов, написав бестселлер «Анна, королева Франции». Были те, кого привезли детьми или подростками родители. Из них возникло «незамеченное поколение». С ними все было в порядке, было оно вполне замечено – поэты, прозаики. Но им самим казалось, что они какие-то лишние, потому что их участь была существовать между двух культур – русской и французской. Французы дивились русским самоварам и черному хлебу, хотя и захаживали поесть в русские рестораны. У молодежи, которая пыталась и учиться, и работать, средств на рестораны не было. Многочисленные литературные объединения заседали в кафе на бульварах, где кофе был дешев, а сидеть за столиком можно было неограниченное время. Сколько историй, каждую из них можно развернуть по-своему на целый роман.

Были и писатели постарше. Это выдающийся поэт русской эмиграции Георгий Иванов, автор многих стихов, вошедших в состав золотой фонд русской поэзии. И его собрат по перу, но в большей части известный нам как критик Георгий Адамович. Если бы сказать Адамовичу и Бунину, что они были близки в творчестве и писали, по сути, об одном и даже в схожих образах, они бы иронически рассмеялись. Они были в ложных отношениях писателя и критика, уважали друг друга, но в творчестве считали себя ни в чем не совпадающими. Между тем показательна строка из стихотворения Адамовича 1936 года «Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?»: «Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг». Это же флаг поверженной Белой армии. А в 1938 году в рассказе «Поздний час» Бунин вспоминает о реках и городах, которые объединены тремя цветами: белым, синим и красным, и удивительными красками рисует ночную Сену, подобную реке Стикс в городе мертвых. В ней отражаются бело-сине-красные огни, это все те же поверженные русские флаги. Автор словно не замечает, что это и цвета французского флага. Для него это цвета лишь русского штандарта.

Но… может быть, это и французские флаги, ведь дело идет к мировой войне. В 1939 году началась Вторая мировая. В Париже закрываются все русские газеты и журналы, многие вынуждены уезжать. Начинается новое русское беженство: бегут масоны (многие русские писатели ими были), бегут евреи. Кому-то удается уехать в Новый Свет, эмигрировать в Америку, а кому-то везет меньше, и он погибает в нацистских лагерях. Кто-то, как Бунин, живет на юге Франции, где писатель пережил всю войну и ночью по английскому радио слушал сводки о том, что происходит на родине.

Кажется, что все совершенно мрачно. В 1942 году умирает в эмиграции, далеко не первой в своей жизни, «анархист в душе» Михаил Осоргин. И после войны издается книга – его письма друзьям, которую назвали «В тихом местечке Франции». Это итог «освободительного русского движения», сокрушение гуманизма и идеалов, которые были у русской интеллигенции со времен декабризма, а, может быть, раньше, со времен Радищева, затем у Герцена, народников, революционеров всех мастей. И вот Осоргин – один из этих революционеров, эсер, позже называвший себя анархистом. Он уходит из жизни как свидетель гибели мира.

А вот Бунин сидит у себя на юге Франции и пишет «Темные аллеи». Как Боккаччо во время свирепствовавшей чумы писал свой «Декамерон», полный рассказов о любви. В общем-то, не все потеряно. Русская литература зарубежья продолжает существовать, но она уже никогда не возродится, не будет такой, как после Первой мировой войны.

Собственно, остались межвоенные два десятилетия, даже чуть меньше. В нашей русской традиции не принято называть это межвоенным временем, потому что Первая мировая война в советской историографии как-то растворилась. Сразу после Первой мировой мы переходили к революции, Гражданской войне, а потом уже к Великой Отечественной. Именно в эти два десятилетия развивалось творчество таких писателей, как Гайто Газданов, который писал и в 1950-60-е годы, как Борис Зайцев, продолжавший активно работать в Париже. В 1960-е годы его поклонник выдвигал его на Нобелевскую премию по литературе, а завистливый Бунин успел написать о том, что «Берберова поехала в Стокгольм, наверное, агитировать за Борю, а его так хвалят, как даже, наверное, Сталина не хвалят в советских газетах».

Частью литературы русского зарубежья в 1920-30-е годы также становится Владимир Набоков, наступающий на пятки Бунину. К слову, тогда нет фамилии Набоков в литературе русского зарубежья. Это мы его так называем. Потому что для него важно, что Набоков один – его отец, деятель кадетской партии. А он – писатель Владимир Сирин. Он написал девять романов на русском языке и несколько десятков превосходных рассказов. П.Бицилли писал о нем: «В эмиграцию выдвинулся писатель, который, несомненно, – столь могуче его дарование и столь высоко формальное совершенство, – войдет в русскую литературу и пребудет в ней до тех пор, пока вообще она будет существовать. Это – Сирин». Он тоже вынужден был с семьей эмигрировать в Америку и просил Бунина дать рекомендацию, которая имела вес. Шагнув через океан, Сирин стал Набоковым и под своим родовым именем вошел в мировую литературу.

Были и жили, конечно, писатели, которые создавали русскую литературу и в других странах, на других континентах. Например, поэтесса Ларисса Андерсен, представительница восточной ветви русской литературы в Шанхае. Живя среди иностранцев, она писала: «Я всю жизнь пишу только на родном языке, это то же самое, что танцевать при пустом зале». Она знала, о чем говорит, на жизнь она зарабатывала в молодости именно танцовщицей. Но сказанное ею верно для всех писателей-эмигрантов. Пишущие на русском языке, они имели в виду одного читателя – русского. Того, к которому они мечтали вернуться хотя бы книгами: «Вернуться в Россию – стихами».

Подводя итог, надо сказать, что эмиграция, верившая в великую судьбу России, воспринимала ее как «утраченный рай». Тот же Бунин описывал снег на Родине как самоцветное сияние. Сохранить традиции, сохранить родной язык – вот что было важно. Никаких не было стратегий выживания, главное – выжить. И просто заниматься своим ремеслом – быть писателем. Примем же с благодарностью их творчество – это наше наследие.

Подготовила Мария Ефимова

Фото Екатерины Моневой

Программа проводится при поддержке Дома русского зарубежья им. А.И.Солженицына.

Видеозапись лекции.