Миссия шута

Встреча с творческой группой спектакля «Мим»

28.07.2023

30 января в 19:30 в Черной комнате РАМТа состоялась встреча с творческой группой спектакля «Мим» под названием «Миссия шута». В ней приняли участие режиссер Филипп Шкаев и артисты Антон Савватимов (Мим), Иван Забелин (Теодо), Тарас Епифанцев (Филипп), Евгения Белобородова (Принцесса), Константин Юрченко (Танко), Владислав Погиба (Тилло, Антоний) и Павел Хрулев (Судья, Солдат). Предлагаем вам фрагменты стенограммы встречи. Автор и ведущая проекта – Ольга Бигильдинская.

Фрагменты стенограммы

Ольга Бигильдинская: В нашем театре случился удивительный феномен: молодой режиссер ставит спектакль по «сказке для среднего и старшего школьного возраста», который вдруг становится одновременно и высказыванием, и художественным явлением. Это плодотворная почва для нашего проекта, потому что снова есть о чем поговорить. Первый вопрос традиционно к режиссеру: Филипп, как Вы пришли к этому материалу? Литература для подростков входит в круг Вашего чтения, или Вам кто-то ее порекомендовал?

Филипп Шкаев: Литература для подростков входит в круг моего чтения. Просто не надо ее игнорировать, она бывает интересной, тем более что сейчас издается масса интересных вещей. Я увлекаюсь медиевистикой, и когда наткнулся на эту книгу, меня привлекли как раз Средние века. Кстати, в чем прикол...Я уже говорил об этом на первой репетиции – она толстенная, и в ней очень подробно описывался быт. Я из-за этого книгу и взял, но когда мы подошли к постановке, все эти подробности стали не важны, не в этом была суть. Но изначально это был мой личный интерес, я эту книгу даже по предзаказу купил.

Ольга Бигильдинская: Что подтолкнуло Вас к постановке?

Филипп Шкаев: Прочитал и подумал: это круто, можно поставить. Я не знаю, как это работает на самом деле, ну правда. Увидел потенциал.

Ольга Бигильдинская: Пройдемся по сюжету и посмотрим, какие темы обнажает этот материал. Но перед этим я задам такой вопрос... В прошлом сезоне мы обсуждали «Василиссу», и у нас был вопрос, почему сегодня взрослые люди читают сказки и ходят на сказки? Даже сейчас наша аудитория в основном взрослая. Почему сказки для взрослых стали знаком нашего времени? Это инфантилизм общества, и люди хотят укрыться от реальности или, наоборот, сказочным языком поговорить о серьезных проблемах в реальности?

Константин Юрченко: Мне кажется, наоборот, это не инфантилизм. Сказка в современном мире – выражение свободы мысли, в сказке все как будто бы можно, там нет никаких правил, кроме тех, которые задает автор. Там нет законов и запретов. Вся литература идет сейчас по пути усложнения, как будто бы все уже было и нужно изобрести что-то новое, все становятся графоманами, увлекаются хитросплетениями сюжета, наваливают слишком много тем. Сказка же выкристаллизовывает что-то основное, очень понятное, а всем людям хочется чего-то простого и понятного, нормальной, здоровой логики: кто хороший, кто плохой, где начало, где конец, без всяких длинных ходов. Сейчас у всех мало времени, чтобы наслаждаться литературным словоблудием, а современная сказка – в ней как-то меньше отсылок, абстракций и аллегорий, чем в привычных, классических сказках, где, если не знать мифологии, можно и запутаться. В современной сказке все просто, понятно и, несмотря на средневековые бытовые детали, все очень современно.

Антон Савватимов: А разве не в этом есть инфантилизм? Как попроще и попонятнее.

Константин Юрченко: Мне кажется, инфантилизм только в том, чтобы не читать книжки – там в Фейсбуке (запрещенная соцсеть – прим. ред.) только что-то.

Филипп Шкаев: Если Вы говорите о сказке применительно к «Миму», мне кажется, что это вообще же не сказка. Там есть какие-то маячки – короли, принцессы, замки, легенда о драконах, – но на этом все и заканчивается. Там нет сказочных структур, по сути. Обычная история. Мы же не говорим, что «Игра престолов» – это сказка. Было бы странно это называть сказкой, и здесь так же.

Ольга Бигильдинская: Коротко пройдемся по сюжету. Итак, нам дано: два королевства – Монфиль и Винландия. Их короли Филипп и Теодо ведут четырнадцатилетнюю войну. С чего она началась? Народ, который воюет, уже даже не помнит, из-за чего. Но как раз эту историю рассказывает в спектакле король Филипп. С чего началась война?

Тарас Епифанцев: Конфликт. Мой герой поступил не так красиво. Я в кожаный мешок поместил труп брата Теодо и отправил в Винландию на ослиной упряжке. Я убил брата Теодо в борьбе за женщину.

Иван Забелин: Они соперничали за одну женщину. Филипп женился на этой женщине, а труп моего брата прислал полуразложившимся мне в кожаном мешке. И труп до сих пор лежит в подвале этого замка.

Тарас Епифанцев: Я поступил как негодяй!

Ольга Бигильдинская: В какой момент?

Тарас Епифанцев: Я уже не помню этот момент. То ли 15 лет назад я стал негодяем, то ли меня в принципе так воспитывали и я был негодяем.

Ольга Бигильдинская: А Ваш персонаж – хороший человек, или не очень?

Тарас Епифанцев: Режиссер хотел его сделать не очень хорошим человеком...

Филипп Шкаев: …но обаяние Тараса…

Ольга Бигильдинская: Тарас, А войну можно было предотвратить даже после этого убийства?

Тарас Епифанцев: Любую войну можно предотвратить – что в этом сюжете, что в любом другом. Мне так кажется, я могу ошибаться. Я думал, что Теодо меня простит – это было мое заблуждение. А мог ли он простить? Это лучше спросить у Теодо, Ивана Забелина. Я понадеялся, а он меня не простил. Я сделал плохо по отношению к нему и его семье.

Ольга Бигильдинская: Вы же могли или извиниться, или не посылать труп, по крайней мере. Но прошло уже много лет кровавой войны...

Тарас Епифанцев: Но есть все-таки вопрос, на который я не могу ответить. Даже если бы я попросил прощения и покаялся, воевали бы тогда Винландия и Монфиль или нет? Я этого знать не могу. То есть, какой шаг к перемирию я мог бы сделать, я понимаю. Но сам по себе мой красочный поступок говорит о том, что во мне должно быть нелицеприятного. Какой там уже покаяться... Но в итоге я не могу сказать точно, если бы я покаялся, смог бы ли я предотвратить военный конфликт.

Ольга Бигильдинская: Иван, то, что начал делать Теодо, получив посылку, и что стало происходить дальше – это месть, которая длится много лет? Или за это время выросли уже и цели, и амбиции у короля Теодо?

Иван Забелин: Это именно месть, самое злое, черное чувство, которое владеет человеком и доводит его до безумия. Все эти годы он лелеет план мести лично Филиппу, не королевству и не людям. Мы знаем, что люди власть имущие превращаются в тиранов и перестают думать об обычных людях – для них существует только конкретная цель. А [у моего персонажа] цель одна – отомстить Филиппу через сына. Для меня очень важны те главы в романе, где мы видим, что Теодо – абсолютно нормальный человек, который любит свою семью, своих детей, и это замечает принц Флорин, который приходит на каждый обед, чтобы развлекать принцессу и других ее братьев и сестер. Он замечает это и приходит к Миму с вопросом: «Что такое? Я не могу понять. Теодо – злодей, тиран и убийца, но я вижу, как он любит свою жену и детей, я вижу в нем нормального человека». Этот диссонанс, который возникает у принца, очень важен для меня. Это то, что и дает понять – это просто месть.

Ольга Бигильдинская: В тексте есть очень интересная деталь: монфильцы уверены. что король Винландии «лысый, безумный и вонючий толстяк, страдающий плоскостопием», а принцесса винландская рассказывает, что с малых лет ей внушали всякие ужасы о соседях: «Когда я была маленькой, ваш замок казался мне ужасным местом – мрачной преисподней со змеями, пауками и отрубленными головами на зубцах. Рассказывали, будто твой отец – страшный длиннобородый король, пожирающий маленьких детей». Так было в романе. У меня вопрос: почему они это делают? Почему нельзя просто рассказать о настоящих причинах начала противостояния? Но они сочиняют мифы друг про друга и посылают друг другу проклятья?

Иван Забелин: Я сомневаюсь, что Теодо, когда получил труп своего брата в кожаном мешке, вышел к народу и сказал: «Пойдемте мстить за него!» Он же король и понимает, как управлять толпой. И, конечно, это будет то, что всех объединит: [информация, что] в другом королевстве живут страшные люди, убийцы и каннибалы, которые хотят утащить ваших детей ночью. Все как в прекрасном мультике «Красавица и чудовище»: они поднимают всю деревню, чтобы всем вместе убить чудовище – самое безобидное существо, которое живет в замке. Но Гастон показывает его клыки, пугает, что он съест детей и так далее. Чтобы воздействовать на толпу и применяли все эти ухищрения, как всегда. Мы говорим, что там враг, они говорят – что там. Вот и идут стенка на стенку.

Ольга Бигильдинская: Итак, Теодо, который хочет отомстить, приглашает сначала Филиппа, а потом его сына на так называемый «большой праздник мира», чтобы якобы отпраздновать победу. Это ловушка. На этом празднике обнаруживается, что монфильцев взяли в плен. В той же сцене мы знакомимся с главным героем этой истории, Шутом. На самом деле все, что делает Шут – его шутки, его облик не веселят никого из зрителей, облик его зловещий. И первое, что он делает, съедает мирный договор. Я боюсь спросить, он из настоящей бумаги?

Антон Савватимов: Это рисовая бумага.

Ольга Бигильдинская: Я хочу выразить большую благодарность режиссеру за тот ход, который он придумал в отношении этой истории. История правда страшная, это ужастик. Но в постановке есть некое отстранение, немножко интерактива, шутовские песенки, что снимает градус напряжения. Однако образы шутов – и Мима, и маленького шута, принца Флорина, которого подарили Миму – это два трагичных образа. Вопрос у меня такой: кто и как придумал, что Мим будет не в шутовском колпаке, а в цилиндре, что у него не будет костюма с бубенчиками, а будет драконья шкура и рисунки на теле? Кто придумал именно такой образ и почему?

Антон Савватимов: Все придумал режиссер.

Филипп Шкаев: В спектакле же нет никакой визуальной стилизации, глупо было бы его одевать в костюм. Я сейчас пытаюсь вспомнить, как это получилось... Мим – это как Джокер, человек, измученный временем, которого окунули в кислоту, и так далее. Я очень часто беру образы из массовой культуры и комиксов, наверное, это считывается по визуалу спектакля. Какие-то образы кочуют. В рисунках [на теле] отображена его история. Смайлик мы вообще придумали во время пробы грима. Просто была идея образа – человек, который за время своего существования в неволе изменился до неузнаваемости. Татуировки – конечно, дань зэковской культуре, и изначально я приносил даже какие-то эскизы заключенных французских тюрем, какие-то паутины с надписями на французском.

Антон Савватимов: Да, и надписи на английском и французском мы оставили. Очень забавно было, я в одном отзыве прочитал, что татуировки эти не имеют никакого смысла.

Филипп Шкаев: Но смысл есть!

Антон Савватимов: Да, и когда мы работали, мы много думали, что оставлять, что убрать, объясняли себе, почему это здесь, а это там. И каждая надпись имеет свое значение и свое определенное место.

Ольга Бигильдинская: Расшифруйте для нас!

Антон Савватимов: Например, на руке 15 перечеркнутых зарубок – это означает, что Мим провел в заключении 15 лет. Там есть название замка, в котором он обитает, на пояснице, как опора, – Беллингар. Имя моего короля Теодо находится на шее. [В спектакле] есть эпизод с матерью, и на плече мы разместили надпись «Mother», чтобы всем было понятно, что это за носок и что он означает и олицетворяет. На правой и левой руке есть колючая проволока, которая означает заключение. Паутинка на локте, поскольку ему не выбраться. На пальцах «joke to you», но ее зрители почему-то не могут прочитать, я даже на поклонах стал ее специально показывать. Есть улыбающийся и грустные смайлы – это олицетворение самого героя.

Филипп Шкаев: Причем грустный смайл – живой, а улыбающийся – мертвый. Но тут уже трактуйте, как хотите. И много еще латинских... Не в плане латынь, а мексиканские заключенные – они на самом деле, когда выходили, все тело татуировали. Я хотел именно тюремную эстетику продвинуть.

Антон Савватимов: А кто-то из зрителей знает, сколько Миму лет на момент этой истории? 27.

Ольга Бигильдинская: А кто придумал, что Мим издает такие инфернальные звуки?

Антон Савватимов: Константин Юрченко так придумал. Мы начали репетировать еще до начала сезона, и изначально там был заложен стендап от Шута, поэтому я летом ходил на открытые микрофоны и выступал, готовился к нему. В итоге, когда мы начали репетировать, стендап весь убрали. Пошли играть сцены, и я что-то такое пробовал, пытался найти, но не рождалось в этом никакой энергии. И по счастливой случайности мой однокурсник, Константин Юрченко, говорит: «Давайте я зайду на репетицию, посмотрю хоть, что вы делаете». Мы показали пару сцен, и он сказал: «Антон, ну я же тебя знаю. Ну что ты тут играешь? Это все вообще никак! Ну покачай как-то!» Костя начал мне помогать, куда-то меня подталкивать, и Шут стал обрастать какой-то энергией. Потом к этому подключились все остальные, они что-то подбрасывали, а я пробовал. Много точных вещей подсказал Тарас, и все ребята со стороны что-то предлагали, а я это прилежно брал и выполнял.

Ольга Бигильдинская: Вообще, от этого спектакля есть ощущение, что это единый сгусток энергии. И несмотря на то, что есть главный герой, нет чувства, что кто-то меньше вкладывает, а кто-то больше. Дальше пойдем по сюжету. В какой-то момент, когда Мим воспитывает маленького Мима, он обнаруживает в себе человека. В какой момент и почему это происходит?

Антон Савватимов: Не знаю, что Вы имеете в виду. Я думаю, что мой герой никогда не терял в себе человека, и все, что есть в этом спектакле это то, что Мим – человек. У него есть определенные рамки, в которых он живет и в которых ему очень хорошо, которые он не покинет ни при каких условиях. Он лучше умрет, чем покинет рамки, которые создал вокруг себя. И это мир, в котором на самом деле у него достаточного много свободы и власти, которой он наслаждается. Он наслаждается своим образом жизни. Именно поэтому, когда перед ним встает выбор между спасением принца Флорина и Теодо, он настаивает на том, чтобы… Он вообще был готов спасти только Теодо, сдать Флорина, но потом находит компромисс. Он никогда не теряет себя как человека, но прячет себя прошлого, того мальчика. Там есть момент, когда Флорин спрашивает: «А как тебя зовут на самом деле?» И это сложный момент, когда Флорин попадает в Мима, после чего Мим начинает считать его другом, начинает ему помогать.

Ольга Бигильдинская: То есть, из-за того, что кто-то отнесся к нему по-человечески? Именно это раскрывает в нем новые качества?

Антон Савватимов: Да. Вообще роман же гораздо больше, там много сцен об этом. Там есть сцена с церковью, с непринятием этого Шута как человека. И когда Флорин после всех упорных препирательств располагается как-то к Миму, подключается к нему, то и Мим в ответ подключается.

Ольга Бигильдинская: Сейчас вопрос ко всем. В каких взаимоотношениях находится роман и спектакль? То, что не вошло в спектакль из романа, как-то помогало вам в постановке? Может быть, детали, которые в спектакле не объясняются, помогали сделать сценографию? Или текст романа – раскрыть характеры?

Филипп Шкаев: Я очень рад, что все актеры прочитали книгу!

Антон Савватимов: Мне кажется, роман романом, а спектакль спектаклем. Невозможно было в малую форму в 1:20 вместить роман: там очень много линий, поэтому от самого романа мало чего осталось. Вообще, в романе же главный герой – Флорин, он проходит становление и взросление, а Мим – второстепенный герой. Режиссер решил по-другому.

Иван Забелин: Но Вы верно говорите – роман натолкнул нас в сценографии на нашего прекрасного волка. Потому что на гербе Монфиля изображен волк, а на гербе Винландии – лев. Битва львов и волков, это в романе объясняется, а у нас выражено в сценографии и в масках волков, в которых в финале ребята приходят, чтобы добить меня в моем замке. Поэтому на столе мы и распнули волка, как символ их королевства, чтобы окончательно унизить, растоптать и уничтожить. Давать Флорину волчье мясо – это сильный жест, который родился именно в спектакле. В романе этого нет и в помине, но на сцене это помогает глубже выразить смыслы.

Евгения Белобородова: Как многие знают, меня в спектакле совсем чуточку. Конечно, сложно, когда совсем небольшие кусочки... Каждому артисту само произведение помогает в работе над ролью – мы должны знать биографию своего персонажа, свое происхождение, подноготную. Тебе не надо ничего выдумывать, сочинять и писать свою роль. Но мы решили сделать Принцессу противоположной героине из романа – она к такому качеству, как мы придумали с Филиппом, отчасти приходит к финалу. В романе она описана как капризная, взбалмошная, своевольная, властная. У нас такого практически нет. Сила, пытливость, вопросы, которые возникают в процессе того, как она узнает правду о том, что вся ее жизнь пропитана ложью от отца, – это тоже за рамками спектакля. Так что да, роман помогает раскрывать нам наши образы.

Иван Забелин: Ты прочитал – и уже понимаешь своего персонажа, его характер и мотивы поступков. Прочтя роман и зная, что имел в виду автор, легче воплощать образ на площадке.

Ольга Бигильдинская: Константин, а Ваш образ в спектакле – собирательный? Танко в романе – друг, ученик Королевской школы оруженосцев, а в спектакле это и друг, и, как в программке сказано, наставник.

Константин Юрченко: Это не очень важно, мне кажется. Да простит нас Лилли Таль, мы не очень занимались раскрытием автора. Дело в том, что спектакль – отдельное произведение, оно в большей степени по мотивам романа. Если кому-то книга помогла раскрыть образ... Не знаю. Мне кажется, честно говоря, у нас поинтереснее образы получились. Все дело в том, что, когда пришел Филипп и принес нам три странички своей инсценировки, мы, как занудные артисты, стали задавать вопросы: зачем это, о чем, что за спектакль мы будем делать? Когда мы начали читать роман, вопросов появилось еще больше: если мы не можем воссоздать все это королевство красиво, с оруженосцами, на Большой сцене, чтобы детям нравилось, надо какой-то смысл другой в этом всем искать. Конечно, мы сочиняли свою историю, поэтому у меня появилась роль. Я отвечаю за предлагаемые обстоятельства, пытаюсь рассказать, кто кому дядя, с чего все началось и чем все заканчивается. И чтобы было не совсем скучно, выяснилось, что у парня был друг, который пришел его спасать, пытается договориться с королем, заплатить какой-то выкуп и в итоге захватил все это королевство, чуть не превратился в страшного завоевателя и едва не сошел с ума. Получилась связующая штуковина, которая помогает нам не запутаться в сюжете, который мы не берем целиком из книги. Нельзя сказать, что роман сильно нам помог и мы пытались его раскрыть. Мы вязяли свою линию на фоне этого романа, выделили темы, которые нас волнуют, и их слепили. Совершенно никто [в романе] не придумывал такого Шута, какого Антон играет. Это проявилось вследствие того, что мы сочиняли свою историю. А то, как это было, трудно объяснить, поэтому мы так косноязычны – это интуитивная вещь. Мы репетировали, пробовали, и нам так понравилось. В итоге потом получилось, что все это что-то означает и работает на основную историю. Сложно описать процесс, и сюжет здесь совершенно ни при чем.

Ольга Бигильдинская: У меня будет вопрос к Владу и Павлу. Любопытно, что вы играете свиту и одного, и другого короля. Не знаю, была ли такая задача... Я понимаю, что у Тараса и Ивана была задача оправдать своего героя. А солдаты обоих королей могут ли оправдать и того, и другого короля в их действиях?

Павел Хрулев: У солдат нет выбора. Своего короля я обязан оправдывать, а короля противника я не обязан оправдывать, я должен его демонизировать. Поэтому эти солдаты в чем-то схожи.

Константин Юрченко: Такие интеллигентные, тонко думающие, анализирующие солдаты.

Ольга Бигильдинская: В спектакле у вас по несколько ролей. Влад потрясающе играет горожан и горожанок, к тому же там есть прекрасный мастер Антонио, которого я про себя зову «палач».

Владислав Погиба: Он больше экзекутор, палач в конце появляется.

Ольга Бигильдинская: ...и граф Тилло, и солдат. У Павла есть замечательная сцена, где происходит суд над судьями – Шут судит судью. Есть чудесная старуха. Ваша любимая роль в этом спектакле из тех, что вы играете? И пусть это будет вопрос ко всем: ваша любимая сцена с вашим участием?

Владислав Погиба: У меня был любимый момент на репетициях, когда граф Тилло у меня получался какой-то никакой. И тут Филипп мне сказал: надо пожестче. Вот отсюда уже возник персонаж, которых плюется везде. А любимая... Наверное, палач.

Ольга Бигильдинская: Он прекрасен! И финал, который Вы делаете со зловещим смехом... Я не знаю, кто у нас в труппе может так искренне смеяться!

Павел Хрулев: Мне прежде всего этот спектакль нравится тем... Он мне не сразу понравился, признаюсь честно. Но нравится тем, что история тех ролей, которые я в принципе в жизни играл, они все на разрыв души, морально тяжелые, драматическо-трагические, их много. Поэтому «Мим» для меня – движение в другую сторону, куда мне интересно. Этот спектакль – момент какой-то такой игры, с актерской точки зрения, на кураже. И разные роли здесь меня радуют. Я не могу выделить какую-то как любимую. Скажем так, солдаты в конце, эти волки – это, скорее, второе, потому что их мало и они сказать ничего не могут. Все остальное для меня – первая линия. Несправедливо будет одну выделять.

Филипп Шкаев: Да мне все в спектакле нравится. Мне важно, что я смотрю спектакль и понимаю: «А это работает!» Но есть сцена, которую мне жалко. У нас была пятиминутная сцена клоунады. И я так и не понял, убрали мы ее зря, или нет.

Константин Юрченко: Все, что сокращено, не будет освистано!

Филипп Шкаев: Да, и вот мне жалко эту сцену, мы ее долго репетировали и придумывали.

Евгения Белобородова: Моя любимая сцена в этом спектакле... Их, наверное, несколько. Я просто обожаю сцену, где Антон поет и издает разные инфернальные звуки. Я долго подглядывала в дверь, когда он пел песню «Сидит в тюрьме король Филипп». И я люблю сцену, когда он говорит: «Убивайте друг друга!» Она жуткая, страшная, о правде, о смысле. Мне она очень нравится. А вообще, я обожаю всех пацанов здесь, всех люблю и восхищаюсь всеми! Мне нравится существовать в этом спектакле. Это страшный спектакль, сложная тема... Это прекрасная книга. И насчет книги, как она еще помогла. Она помогла полюбить этот материал, раскрыла нам разные смыслы. И когда я иду на этот спектакль, я много чувств разных испытываю, порой жутких, касающихся даже сегодняшней ситуации.

Иван Забелин: Финальная сцена, когда после взрыва мы выходим перед шторкой. Мне нравится там наша игрушка с Антоном, это прикольно.

Павел Хрулев: У меня любимые все, мне ни от одной не хотелось бы отказываться. Но самая любимая все-таки с судьей. Мы сыграли спектакль 13 раз, и он уже обрастает, ты его наполняешь, он становится твоим. Ты везде – и тут, и здесь. И что именно любимое... Это ведь единый организм, твои артерии здесь проходят.

Антон Савватимов: Каждый раз перед сценой с судьей я стою, загадываю загадки Андрею Лаптеву, и ко мне каждый раз подходит Павел и говорит: «С кайфом сейчас!» Настраивает меня так перед тем, как сыграть сцену судьи. А вообще, мне нравится существовать в этом спектакле. Для меня это рефлексия. Много негатива вокруг, а тут у меня есть возможность отдать вагон энергии, отгрузить. И я каждый раз – пришел, с кайфом отрефлексировал, иду домой, и как-то хорошо! Из любимых... Мне очень нравится петь нашу песню под финал «The must be some kind of way out. I’m hero» и финальный монолог про войну.

Контантин Юрченко: Как игровое решение сцены, мне очень нравится сцена с носком, где Антон рассказывает про маму. Это вообще очень важная вещь – суметь вслух произнести болезненные вещи про свою жизнь. Может быть, не своим голосом иногда, но вообще нужно иметь мужество это сказать, а он это говорит. И вот с точки зрения театрального решения и того, как они с Андреем играют, мне эта сцена очень нравится, она очень важная. С точки зрения мыслей, по поводу этого материала и темы, которую мы хотели бы поднять, конечно, это финальная сцена, где мы стоим перед занавесом и Антон говорит о том, что никто не будет петь песенки на ваших могилах, а договор не будет подписан, пока вы не начнете купаться в красном элексире жизни. А из моих сцен мне очень нравятся те, где есть общение с залом, апарты. Какие-то штуки, которые сбивают серьез и дают возможность заново подумать о том, о чем вообще мы играем.

Ольга Бигильдинская: Цветовая символика носка существует?

Антон Савватимов: Нет, мы выбрали эти цвета, потому что их лучше видно.

Владислав Погиба: У меня любимая сцена – это тоже финал, от «Show must go on» и открывания занавеса до нашего ухода, когда Мим говорит: «Что значит Шут – не человек?» Весь финальный кусок любимый.

Ольга Бигильдинская: Но Влад еще скромное умалчивает, как шикарно он играет на гармошке! Мы не могли включить вам музыку из спектакля по одной простой причине – она живая!

Владислав Погиба: Только я играю на баяне!

Тарас Епифанцев: Моя любимая сцена – это сцена казни. Сидишь, молчишь, текста нет, и богатый внутренний мир транслируешь зрителю. Я говорю серьезно, мне это доставляет большое удовольствие. Я могу смотреть зрителям в глаза, эта сцена позволяет. Еще здорово, что в этой сцене иногда не знаешь, чего ждать от партнера. Это тоже бесценно – там все живо и прекрасно, и вдруг какой-то сюрприз. В игровой форме Андрей Лаптев может сделать что-то, чего он не делал на прошлом спектакле, и на следующем спектакле опять сделает что-то новое, там же импровизация. Поэтому она и любопытна. Иногда даже сложно держать лицо и не смеяться. Но проколы бывают.

Антон Савватимов: «Палач – навалил калач!»

Тарас Епифанцев: Мы договорились, что если будет такое словосочетание, то надо предупреждать, чтобы я был готов. Все остальное – в рамках культурных приличий. Вот этим сцена мне нравится. Все сцены в любых спектаклях привлекательны тем, если в них есть возможность купаться и импровизировать с текстом и без текста. С текстом, конечно, намного приятнее. Когда есть возможность импровизировать, то это самое что ни на есть бесценное, потому что эта энергия всегда чувствуется. Это же живой нерв!

Ольга Бигильдинская: Я тоже сделаю такой ход, как делал режиссер. Мы переключились на не очень серьезные вопросы, но мне хочется опять поговорить о серьезном. И Антон об этом уже говорил. У Мима на теле есть надпись «Теодо». Почему Шут, у которого Теодо отнял жизнь и свободу, защищает его?

Антон Савватимов: Шут – человек подневольный, со своей хрупкой, очень искалеченной системой мира. Он создал вокруг себя определенные конструкции и рамки, в которых живет, и это его идеальный мир, другого быть не может. Он так это чувствует и так живет. Поэтому единственный компромисс, который он находит в этой ситуации, чтобы спасти друга и сохранить свой мир – это спасать друга, но чтобы друг, как принц, пообещал, что с Теодо ничего не случится. Потому что, если с Теодо ничего не случится, значит, Винландия останется и мой мир сохранится.

Ольга Бигильдинская: Почему Теодо слушается Шута? В финале есть потрясающая сцена, где Шут даже кричит на своего короля.

Иван Забелин: Шут его спасает, и Теодо понимает это. Вообще, это известный тандем, король и шут, который в мировой литературе существует уже очень давно. Все короли прислушиваются к шутам, потому что знают, что это их помощники, люди, которые могут себе намного больше позволить и выразить открыто свои мысли. Это такая лакмусовая бумажка любого короля. Иметь при себе хорошего шута – очень большая ценность, и Теодо пользуется этим весь роман. Много там описывается ситуаций, которых нет в спектакле, где мы видим взаимоотношения Теодо и Шута, что он его ценит, что он ему нужен. Это такие странные абьюзивные отношения. В финале Теодо понимает, что он его спасает, но это абсолютно не значит, что их отношения как-то изменятся: он смог выбить одеяло и добавку к еде, и это максимум. Но в тот момент именно Шут протянул Теодо руку помощи, и это единственный вариант избежать кровопролития и смерти.

Ольга Бигильдинская: Самая жизнеутверждающая роль, как мне кажется... Хотя, конечно, здесь две роли, которые дают надежду. Мне хочется поговорить о роли Принцессы, потому что ее поступок будто бы дает надежду на то, что дети этих королей, которые умеют разговаривать только на языке войны, смогут построить мир по другим принципам. И это ее письмо, которое она пишет принцу с просьбой пригласить ее погостить на полгода в Монфиль, чтобы получше узнать соседей... Здесь как раз и есть надежда. А вопрос такой: почему мир такой, что проблемы так трудно решить путем переговоров и будет ли когда-нибудь иначе?

Евгения Белобородова: Я думаю, для каждого мыслящего человека это извечный вопрос. На самом деле, в моей жизни возникали такие вещи, которые наводили на эти вопросы. Больно переживать и осознавать, что практически ничего не меняется с самого начала и по сию пору. Как бы цивилизованнее не становились, у нас есть и зло, и смерти, и алчность, и войны. Я это очень сильно переживала и думала об этом. Это какой-то замкнутый круг, какая-то пружина, по которой движется человечество. И есть возрождение и упадок, потом опять приходит возрождение. Так устроено человечество. А еще я хочу сказать, что как ни банально, но мы с Филиппом так и думали, что дети – это надежда на другое будущее: как есть Ромео и Джульетта, так есть Флорин и Аликс, которые путем переговоров или путем любви, на которую у нас есть намек, изменят этот мир. Не навсегда, но, может быть, на очень долгие годы.

Иван Забелин: Люди не могут договориться. Самое понятное для меня объяснение – философия Федора Михайловича Достоевского. Он говорит, что есть два типа людей: те, которые отдают, и те, которые пожирают. То есть, те, которые отдают – это то, к чему нам нужно стремиться, путь действенной любви, когда ты полон, и тебе не нужно ничего от другого человека, вообще ничего. Но, к сожалению, в большинстве из нас природный эгоизм очень силен, бесконечно глубок. И это эгоизм не только в общепринятом плане, когда все только для меня. Люди совершают и благие поступки из эгоизма, даже не подозревая, но все равно пытаясь получить что-то взамен, потешить свое самолюбие. Даже еще страшнее бывает, когда люди навязывают заботу, доброту и это – «благими делами дорога в ад». И все от нашей неполноты, от пустот, которые есть в нас и которые мы пытаемся заполнить всегда за счет другого и, не получая чего-то взамен, чувствуем себя униженными и оскорбленными, из-за чего и рождаются конфликты. Поэтому и трудно людям договориться – всегда есть ощущение, что мне нужно что-то от другого получить, а не отдать.

Павел Хрулев: Наверное, прежде всего, период сознания человечества на данный момент таков, что каждого человека, которого встречают, зачастую определяют «свой или чужой». Все войны от этого и происходят, грубо говоря.

Ольга Бигильдинская: То есть, от того, что человек себя ощущает не человеком мира, а делит людей на своих и чужих?

Павел Хрулев: Да, но это мое мнение. Просто период развития сознания человечества такой. Он длится достаточно давно. Если Конфуций и Лао-Цзы, которые 3,5 тысячи лет назад жили еще, за 500 лет до библейских событий, актуальны сегодня, значит, с тех пор с сознанием человечества ничего не произошло. Гаджеты, компьютеры, военные системы и интернет – это все только обертка. Суть человеческая с тех пор не изменилась. Войны из-за этого и продолжаются.

Филипп Шкаев: У меня иллюзий нет насчет человека. Я считаю, что суть не меняется. Опять же говорю, я не очень оптимистично настроен.

Ольга Бигильдинская: Но в спектакле есть оптимизм!

Филипп Шкаев: Куда же без него? Куда без надежды?

Антон Савватимов: Ко всему сказанному добавлю. У Бернара Вербера есть «Энциклопедия относительного и абсолютного знания» и там есть текст «Попытка»: «Между тем, что я думаю; что я хочу сказать; что мне кажется, что я говорю; что я говорю в действительности и тем, что вам хочется услышать; что вам кажется, что вы слышите; что вы слышите в действительности; что вы хотите понять; что вы думаете, что вы понимаете; что вы по-настоящему понимаете, есть десять шансов к одному, что возникнут трудности в общении. Но все-таки попробуем…»

Константин Юрченко: Это очень сложный вопрос, и на него нет ответа. Я вспомнил, Римас Туминас, когда его спросили, что такое человек, ответил, что это то ли недоразумение, то ли случайность. Господь пытался что-то сделать, а он выпрыгнул и побежал: «Я дальше сам!» И это «дальше сам» длится 2,5 тысячи лет. Мы мало трудимся над собой, мало работаем над своим сознанием. Я согласен во многом с Достоевским и по поводу эгоизма, и по поводу отдавать, и по поводу присваивать, но ведь все начинается с нас самих. И с того, что общее сознание человечества и наше сознание, в частности находится на достаточно низком уровне. Уровень культуры чрезвычайно низок, уровень образования чрезвычайно низок во всем мире. У людей просто не остается времени, к сожалению, чтобы мыслить, пытаться разобраться в себе, и таких людей большинство. И как договариваться с другим человеком, когда мы сами с собой не можем договориться? Мы сами про себя не все понимаем, мы не понимаем, что нам надо от мира или от себя и что делать. Поэтому, какие могут быть переговоры, если мы сами не до конца понимаем, в чем дело и о чем нам нужно разговаривать? Поэтому есть десять шансов из ста, что возникнут проблемы. Но нужно пробовать!

Владислав Погиба: Да не сложно их решить путем переговоров, надо просто договариваться. Но Вы спрашиваете про войну? А это ж всегда, еще с древних времен, когда племена только образовывались: одни убили мамонта, другие их завалили и мамонта забрали. Так происходит и по сей день. Меняются только технологии, а суть не меняется.

Тарас Епифанцев: Я согласен со всеми, но я озвучу то, что услышал у известного генерала, военного человека. Он сказал простую вещь, смысл формулы такой: любые войны заканчиваются переговорами. Сколько времени на это должно уйти? Да, было бы проще все эти военные действия, смерть, горе и кровь удалить и сразу перейти к переговорам. Но в любом случае все приведет к переговорам независимо от того, какой уровень интеллекта у собеседников – им все равно придется договориться. По-моему, мудрее не скажешь. Человек – очень сложная конструкция, как и жизнь. Но надо жить и верить в лучшее, нам другого ничего не дано.

Ольга Бигильдинская: Если настанет перемирие, чем будут заниматься все эти люди, привыкшие воевать? В книге говорят про графа Урсио, учителя фехтования, что он каждую ночь спит в полном вооружении, и спрашивают, что же он будет делать, когда настанут мирные времена? Танко отвечает: «Придумает новую опасность! Муштра и схватки нужны ему как воздух». Придумают ли герои этой истории новую опасность или они пойдут выращивать капусту?

Евгения Белобородова: Конечно, придумают! В жизни вообще много опасностей, даже в семейной жизни. Они заведут семью, и снова будет много опасностей, даже на охоте, даже друг с другом на кухне, в постели, везде. Они сами создадут себе опасность. Человек так устроен – без драйва и адреналина таким горячим людям будет скучно.

Иван Забелин: Я соглашусь с Женей, они продолжат наступать на те же грабли.

Павел Хрулев: Солидарен с предыдущим оратором.

Филипп Шкаев: Должны ли мы отвечать на эти вопросы? Спектакль закончился, занавес закрылся и как бы... Это как фильм «Начало» с Ди Каприо, где режиссер выходит и говорит: «Да все придумано уже». Некоторые вопросы должны оставаться без ответов. Я бы не хотел себе на этот вопрос отвечать.

Константин Юрченко: Это вопрос времени. У них все будет прекрасно и нормально, пока они дети. Потом они вырастут, и все пойдет по кругу.

Ольга Бигильдинская: Кроме финала, что в этом спектакле дает надежду? Помимо Принцессы, которая миротворец официальный, есть еще неофициальный миротворец, оставшийся в заключении, это сам Мим, который не потерял в себе человека. Я считаю, что этот персонаж дает надежду, утверждает, что нужно себя не предавать никогда.

Антон Савватимов: А я думаю, то, что произошло с Флорином, дает надежду, что во время жизни Флорина как-то все это будет более цивилизованно и менее конфликтно. То, что все это произошло во время жизни Принцессы, которая по-другому увидела жителей Монфиля – их эра наступает и они могут верстать ее по-иному. Принцесса хочет поехать туда, это дает надежду. А вообще, мне кажется, что Мим никогда и не занимался войной. Он жил сугубо внутри государства и занимался Теодо, помогал ему и помогал ему управлять государством. По факту, он занимался внутренней политикой государства внутри системы Теодо. Поэтому Мим не имеет отношения к войне.

Вопрос из зала: Как вы придумали образ носка?

Филипп Шкаев: Пришел Антон, сказал: «У меня идея», – и достал носок!

Вопрос из зала: Какие отношения между Мимом и его матерью? У него татуировка на руке, он разговаривает с носком, но, тем не менее, она его дважды предала. Он ее любит?

Антон Савватимов: Любит. Мне кажется, дети должны любить своих матерей, а матери – своих детей, несмотря на абьюзивные отношения и предательства. Он ее любит, она живет в нем, она часть его жизни. Даже несмотря на то, что она умерла, она все равно с ним, внутри него она не умерла.

Вопрос из зала: Когда прочитали книгу, Вы сразу поняли, что сами будете работать над инсценировкой?

Филипп Шкаев: Тут чисто режиссерское. Я же ведь и художник еще. Определенная структура есть у спектакля, и всегда возникает вопрос, что ты хочешь этим сказать. Когда ты даешь инсценировать кому-то, все равно получаешь продукт [другого] человека, в нем уже заложена какая-то [чужая] игра. А мне важно заложить свою игру. Я пишу сам, но с актерами мы все активно переписывали.

Вопрос из зала: Иван, Вы сказали, что в книге Теодо – нормальный человек. Но в спектакле этого нет вообще, он – абсолютное зло. Почему так?

Иван Забелин: Такая задумка была у режиссера, потому что спектакль атмосферный, здесь важна борьба атмосфер в каждой сцене. Невозможно все показать, к сожалению, хотя это очень важная тема, что они все – обычные люди, которые совершают и плохие, и хорошие поступки. Флорин же тоже говорит, что развлекает отца, но он его предал. Это вопрос каждого из нас. В романе основная мысль та же – мы все люди, которые и плохие, и хорошие.

Вопрос из зала: Я сначала прочитала роман и только потом узнала, что будет спектакль. У меня сложилось ощущение клиповости. Я не могу отделаться от ощущения того, что я прочитала – и у меня достроенная картинка. А в зале есть люди, которые не читали, и картинка не достраивается. Например, сцена, когда Флорин с отцом в темнице – в спектакле не понятно, как они там оказались. И еще, спектакль получился намного жестче [книги].

Филипп Шкаев: Тут такой момент, что мы часто думаем, что дети что-то воспринимают как жесткое, но на самом деле это довольно лайтовое. Насчет клиповости. На самом деле, я сразу знаю, как будет в итоге. Для меня вопроса такого даже не стояло. Заход был в темницу, а мы его убрали – работает и так.

Ольга Бигильдинская: Мне хочется завершить встречу словами из сказки, которую рассказывает Танко: «Мир наступил и продолжался вечно, а все люди жили счастливо до конца своих дней». Давайте верить, что утопия возможна и создавать ее всеми возможными для искусства способами.

Подготовили Александра Ерошенко и Ольга Бигильдинская
Фото Марии Моисеевой