Как надоевшую скороговорку, повторяешь однажды сказанное кем-то: ну конечно, актерство и семья несовместимы. И потому, когда вопреки утвеждаемому, встречаешь в талантливой актрисе мудрую женщину, соединившую в себе верность и любовь к профессии  и чудесное материнство, проникновенное погружение в своих детей и деятельное, сопереживательное участие в их судьбе, - это удивительно приятно и радостно. С Татьяной одинаково интересно говорить и о профессии, и о жизни. Восхищаться ее отношением к театру, к ролям, в которых она выходит на сцену, ее умением делить себя между двумя стихиями, отдавая каждой из них себя без остатка. Встреча с Татьяной в рубрике «Портрет» – еще одна страница мудрой школы жизни. Приоткроем ее.

– Детство и детские впечатления определяют нашу дальнейшую жизнь: потом мы или пытаемся построить свою семью именно такой, какой была наша, или наоборот «только не так». Как было у Вас? Что из своего детства Вы взяли в свою семью, которую сейчас строите?

С мамой

– Ну, во-первых, у меня удивительная мама, Люцина Васильевна! Для меня она – эталон женщины. Нас было четверо детей в семье, я была старшей, и для мамы, конечно, стала правой рукой. Мой папа, Валерий Михайлович, – заслуженный учитель русского языка и литературы, к тому же всегда вел театральную студию в школе и потому почти все время отдавал работе. А мама посвятила себя нам: делала все, чтобы мы были увлечены, чтобы у нас были какие-то интересы. Она вообще очень легкий на подъем человек, и очень щедрый, открытый в общении. Когда я появилась, ей было 20 лет, и у нас сложились дружеские, очень близкие отношения. В ее жизни происходило много событий – в том числе и страшных – но она стоически из них выходила. И всегда говорила и говорит: «Я не оглядываюсь, я иду вперед». Поэтому когда мне тяжело, я сразу вспоминаю маму. Сейчас у меня двое детей, у сестры трое,  и мама продолжает «участвовать» в воспитании внуков.

С сестрой Машей

А вот первая моя встреча с театром была через папу. Он – очень театральный человек, занимался в вильнюсском народном театре, даже играл Ленина, роль которого была признана лучшей мужской ролью среди народных театров Балтии. Их театр был в то время довольно известным, с крепкой труппой, руководил им Евгений Михайлович Марцевич. Одно из самых сильных моих впечатлений – спектакль «А зори здесь тихие». В нем папа играл Васкова. Я не помню весь спектакль, мне года четыре было, и впечатления у меня обрывочные, но самое яркое – когда он сидел на пеньке и оплакивал убитых девочек. С тех пор театр для меня – особая, наполненная жизнь. Я сразу и однозначно поняла, что я туда хочу. И с детства знала, что буду актрисой и мамой.

– Вы родились в Вильнюсе и уехали оттуда всей семьей?

– Нет, так получилось, что я уехала оттуда первой – поступать в институт. Это еще был Советский Союз. Мама вторично вышла замуж, с папой они к тому времени развелись. И никто уезжать не собирался. Но буквально года через два СССР развалился. В 1991 году танки обстреливали телебашню в Вильнюсе, которая  стояла через дом от нас. Вылетали стекла, дети очень сильно испугались, всю ночь не спали… Мамина свекровь жила в Израиле и давно их с мужем туда звала, и они решили быстренько собраться и уехать. Вот так и получилось, что вся семья у меня теперь раскидана – в Израиле мама, сестра и два брата. А папа – в Вильнюсе.

– Расскажите о Вашей встрече с Москвой.

– У меня был очень интересный путь сюда. Я поступала три года. Папа все это время отговаривал меня, потому что знал другую сторону этой профессии. А вот мама и дедушка наоборот воодушевляли, говоря, что надо не опускать руки, а идти к своей цели.

Десятиклассница

Я закончила школу в 16 лет и в первый год не рискнула ехать в Москву, а поехала в Минск, поскольку он был ближе. Выглядела я лет на двенадцать, и для меня все было в розовом цвете. Помню, как все прочитала, спела, станцевала, меня вызвали в приемную комиссию и сказали совершенно для меня убийственное: «Знаете, Вам обязательно надо поступать, но Вы приезжайте к нам через год или два. Вы такая еще зеленая, Вас могут поломать, испортить. Пообтешитесь немножко в жизни, а потом уже приедете «с багажом».
Чтобы не терять время, я пошла работать на фабрику, а потом учиться на секретаря-машинистку в ПТУ (подумала, пригодится). Ну а год спустя, серьезно подготовившись, решилась ехать в Москву. Я везде проходила на второй-третий тур, и везде меня вызывали и говорили: «Надо поступать! Но Вы нам не подходите».
Третий год был для меня решающим: если не поступлю, то надо выбор какой-то делать. И совершенно случайно в РАМТе набирали курс. И набирали как-то очень тайно, втихаря, то есть никто нигде не знал об этом, только в ГИТИСе висело маленькое объявленьице. И я помню, на втором туре во МХАТе, после того, как я прочитала, меня вызвали и сказали: «Вы сейчас перейдете через дорогу, там Центральный Детский Театр – вот там делают набор и вам как раз туда».
Прихожу. Читаю объявление: нужно иметь московскую или подмосковную прописку. Прописки у меня не было, но я всё равно пошла, за компанию с девочкой, у которой была подмосковная прописка. Я прочитала, меня пропустили сразу на второй тур. А после него я увидела в списке тех, кто прошел на конкурс, свою фамилию! Помню, сижу возле лифта, там, где второй репзал, и начинаю рыдать. Мимо проходит Александр Яковлевич Хотченков: «И чего ты плачешь? У тебя же все нормально!» – «У меня нет прописки!» – «Значит, так: вот видела, который самый главный тут, в очках? Алексей Владимирович. Скорей его лови и скажи, что у тебя нет прописки. Он скажет, что делать». Я бегу к нему: так и так. А он и говорит: «Тебе надо как-то сдать документы – а там уже ладно». Я думаю: «Боже, как же мне сдать документы?!» Ведь я как раз училась в ПТУ, и половина документов были еще там, а до конкурса оставалось три дня! Надо скорей в Вильнюс документы забирать! И вдруг покупаю… просроченный билет. Сижу на вокзале с последним рублем в кармане: жизнь рухнула. И подходит ко мне какая-то женщина: «Девочка, что случилось?» А я говорить даже не могу! Она повела меня к дежурному по вокзалу, выбила какой-то билет до Вильнюса, купила его мне. Я на последние деньги позвонила маме и погрузилась в поезд.
Мама встретила меня на вокзале с букетом цветов: «Бежим скорее к твоему мастеру за документами…» В общем, мы за день все собрали, вечером купили какой-то билет, и она запихнула меня в обратный поезд. Я приезжаю в последний день подачи документов, а мне говорят: «Подождите, так у Вас прописки-то нет…» Я: «Ой, Вы знаете, я выхожу замуж, мы уже подали документы!..» И думаю: «Боже, что я несу?!» – «Ну ладно, Вы потом справочку принесите из ЗАГСа» – «Да-да-да». В общем, приняли мои документы, а после конкурса, когда я все отчитала-спела и спускалась по лестнице, меня вдруг останавливают: «Подожди, деточка. Ты замуж выходишь по любви или только для того, чтобы в институт поступить?» - «Для того чтобы в институт поступить!» - «Ну что ты, не надо! Зачем ты жизнь себе будешь ломать! Давай-ка мы оставим тут твои документы, а ты в ближайшее время что-то решишь». И я каким-то чудом временно прописалась у той девочки, родители ее были не против. Просто чудеса какие-то происходили: встречались люди, которые мне помогали.

– Вы учились на курсе с Верой Зотовой, Наташей Чернявской, Еленой Галибиной, Олегом Зимой? И весь ваш курс пришел в театр?

На репетициях спектакля «Наш городок»

– Да. Во-первых, нас было мало – 11 человек – и мы учились здесь, прямо в театре, как в тепличных условиях. О нас ГИТИС практически не знал, педагоги приходили в РАМТ. И с первого курса нас постепенно вводили в спектакли. После четвёртого курса нас не могли взять в театр – не было мест. И каким-то образом выбили нам пятый курс, но при условии, что театр нам оплатит стипендию. В это время мы уже вовсю играли. Помню, когда у нас были гастроли с «Нашим городком», в репертуаре осталось только два спектакля, в которых мы не участвовали.

Поскольку нас здесь взрастили, у нас по отношению к театру была и осталась такая преданность – и к профессии, и к людям, которые тут работают. Я считаю, что то, что мы воспитывались в театре, было прививкой: это ваша основа, ваш дом.

– Говорят, те, кто учится в театральном училище, буквально живут в нем.

– Так и было, потому что нам в то время разрешали здесь оставаться. Студия располагалась на первом этаже, там были наши гримерки, стояли парты, проходили занятия. Мы и жили здесь практически. Сашка Минаев одно время работал дворником, у него была комната – и мы у него часто оставались ночевать, ведь общежития тогда не было. Сашка нам выделял большую кровать, а сам на раскладушке рядом. Была круговая порука: все друг другу помогали.

– Учеба занимала столько времени, что и подработать было некогда?

В спектакле «Незнайка-путешественник», Синеглазка

– А это однозначно. Я, например, и Снегурочкой-то никогда не была на зимних елках. Не было на это ни сил, ни  времени. Потом уже и предлагать перестали, потому что поняли – бессмысленно. Мы же играли по три спектакля в день, а в перерывах учились и репетировали. Ну, о личной жизни я вообще молчу: ее ни у кого не было. И когда появлялись дети, то хорошо, если бабушки-дедушки как-то выручали. А так это было нереально вообще. Жили в театре.

Вот я смотрю сейчас на молодых артистов – у них все равно какое-то другое отношение к театру: для них это работа, профессия. Для нас это была жизнь. Жизнь насыщенная. Ни один день рождения, ни один праздник не проходил без капустников. Хотелось, чтобы все кипело, бурлило…Понятно, что потом уже и мы немного другие стали, и семьи начали создаваться. А после рождения детей ценности уже немножечко смещаются.

– У Вас когда родился первый ребенок?

С Макаром

– В 29 лет. Я одна из поздних была.  Уже ждала, хотелось родить, даже для какого-то женского самоудовлетворения…
Я считаю, что в семье вообще должно было много детей, чтобы она была полноценной, чтобы дети ощущали, что у них есть еще кто-то, с кем они могут поиграть, поделиться, защитить или пожаловаться, чтобы чувствовали другое плечо. Когда Макару было девять, я родила Глашу. И это было очень здорово, потому что дети меняются моментально: они чувствуют, как появляется какая-то ответственность. У меня двое детей и всегда говорю, что это счастье!
Есть режиссеры, которые считают, что как только у актрисы появляется ребенок, она уже не может полноценно работать и заниматься творческой карьерой. А ведь женщина-актриса после рождения ребенка столько всего приобретает! Открывается какой-то совершенно другой мир – пока ты вынашиваешь этого ребенка, когда он уже появился, и ты с ним ежесекундно. Ты понимаешь, что ты ему подарила жизнь, и он часть тебя! Одно дело – когда ты до его рождения выходишь и играешь спектакль, и совсем другое – после. Многие переживания до рождения ребенка умозрительны, ты их придумываешь, фантазируешь. А после его рождения как будто в тебе открываются возможности чувствовать и ощущать на другом уровне, еще какими-то клетками и нервами.

Глаша

Я считаю, что ребенок в доме – необходимость. Возвращаешься после каких-то тяжелых спектаклей, репетиций, особенно если что-то не получается, начинаешь себя «есть»: «Боже мой, чем я занимаюсь?! Так невозможно больше!» Это ведь самоистязающая профессия! А приходишь домой, открываешь дверь – и вдруг: «Мамочка любимая моя пришла!» И сразу как-то р-р-раз – и все снимается, все легче становится в жизни, все хорошо!

– Бывают роли очень тяжелые, когда просто «умираешь» на сцене – такие, как в «Сотворившая чудо» и « А зори здесь тихие». Каково с этим грузом приходить домой?

– Ой, тяжело! Я после этих спектаклей еще час-полтора стараюсь в театре посидеть, чтобы эмоции улеглись. Это такая трата, каждый раз такой стресс переживаешь! Восстановиться после этого сложно, невозможно сразу взять, резко перестроиться и выйти на улицу. А с другой стороны, ради чего мы этой профессией занимаемся? Наверное, именно ради этого! Когда в конце «Сотворившей чудо» встает зал, и все плачут, не важно, какого возраста человек, мужчина это или женщина, думаешь: вот ради этого стоит заниматься профессией, как бы там ни было тяжело. Несмотря на то, что люди иногда думают: «Ну, а чего там такого? Выучили текст и вышли».

– Наверное, и у некоторых артистов есть такое ощущение в профессии: пришел – надел на себя роль, ушел – снял.

– Помню, у нас был шок от таких артистов! Я не буду имен называть, но когда мы еще студентами играли в «Трех апельсинах», там у одной артистки было несколько выходов за спектакль. Так вот костюм у нее был надет на джинсы и майку и за время, когда надо было подняться со сцены по лестнице на актерский этаж, она успевала «выскочить из роли». Вот тебе и отношение к профессии: подхалтурила и побежала.

В спектакле «А зори здесь тихие», Галя Четвертак

Наверное, это самое страшное в профессии, если начинаешь халтурить. Я вот с ужасом смотрю на молодых ребят, берущихся за любую работу с оговоркой: «Но это же деньги!» Но ведь всех денег не заработаешь! Когда у них по три вызова, а потом вечерний спектакль нужно играть, и  есть возможность попросить другой состав, я спрашиваю: «Почему ты не попросишь? Ведь выжат, не в состоянии соображать уже!» - «Ну это же тоже деньги» - «Ты и не почувствуешь, как профессия уйдет из твоих рук! Превратится в какую-то данность: пришел, отбыл, и все». А главное – это не только с молодыми сейчас происходит, никто не застрахован от этого.
Меня спрашивают: «Почему не снимаешься?» А у меня есть театр, и много места в моей жизни занимают дети. Театр и дети. Я и так стараюсь делить себя честно. И понимаю, что если судьба, то еще что-то в жизни возникнет. А если нет, то пока мне и так хватает работы. Я не могу сказать, что чем-то обделена: у меня есть возможность расти. И еще считаю, что театр для артиста намного важнее. Лучше потратить силы на что-то действительно стоящее. Потому что вот так вот оно и получается: не замечаешь, как тут потратился, там потратился – и на что-то серьезное тебя уже не хватает!

– Когда вечером серьезный спектакль, например, «Сотворившая чудо», и нужно быть готовой к этой роли, как происходит эта подготовка?

В спектакле «Сотворившая чудо», Элен

– Я уже с вечера к этому готовлюсь морально: понимаю, что нужно как-то поберечь себя, не вспыхивать по любому поводу. Дома мне, конечно, сложно сосредоточиться, и я стараюсь в театр приехать пораньше. Мне нужно не меньше часа, чтобы отключиться от всего и настроиться на спектакль. Сейчас уже как-то проще: уже знаешь какие-то ходы к своей роли.

Вот Лена (Галибина – прим. ред.) себя больше физически готовит, потому что знает, что у нее проблемы со здоровьем. Нам-то лет немало, мы на этот спектакль столько здоровья положили, спины полетели у обеих. Первый год вообще играли на износ! После спектакля не было сил даже переодеться, сидели в гримерке побитые, в ссадинах, в царапинах. Сейчас я, например, уже знаю, что здесь мне нельзя бежать, потому что у меня на дороге может быть стол. А тут мы договорились, что она меня хватает, а я немного поддаюсь – чтобы и ей было легче, и у меня никакой сустав не вылетел.

Да все равно хорошо, что есть такие спектакли, как «Сотворившая чудо», «А зори здесь тихие», «Стеклянный зверинец». Именно в сложном материале и есть возможность себя реализовать.

– Насколько важно для вас как для актрисы и для человека играть такие роли, которые воспитывают душу, сердце другого человека?

В спектакле «Сотворившая чудо», Элен. Анни Сюлливэн – Елена Галибина

– Конечно, важно. В момент творчества ты, естественно, не понимаешь этого, но на поклонах, когда встречаешься с глазами людей, когда подростки, мальчишки 12-13 лет, у которых уже есть налет цинизма, стоят и плачут, ты понимаешь, как это было важно, и снова выходишь на сцену и полностью себя отдаешь. Не смеешь обмануть их. Люди за этим и приходят в театр.
Я помню, мы еще студентами играли «Наш городок», на него пришла одна студентка с параллельного курса, и после спектакля говорит: «Я бы так не смогла! Нас этому не учат, и я не знаю, смог бы кто-то из нас вот так вывернуть душу и положить перед зрителями: нате, берите, пользуйтесь!». Ну а нас так воспитывали, что театр именно для этого и существует.

– Если есть такое искусство, которое может изменить что-то, казалось бы, уже в сформировавшихся людях, что-то поменять в их головах и душах – это потрясающе.

– Это действительно так: у них же потом после «Сотворившей чудо» возникают вопросы – по поводу жизни, по поводу детей, по поводу того, что существуют, оказывается, люди неполноценные - которые хотят жить и готовы сделать для этого все. Когда я слышу, как жалуются родители подростков, приглашаю их на этот спектакль. «Да нет, их в театр не затянешь, это же компьютерные дети!» - «Ну приводите хоть силком». И как они потом благодарят! Ребенок задумался на неделю, а, может, и на всю жизнь.

В спектакле «Сотворившая чудо», Элен

– Для того, чтобы вжиться в роль слепоглухонемой девочки, Вы общались с физически неполноценными людьми?

– Я принципиально не ездила в Загорск (сегодня это Сергиево-Посадский дом-интернат для слепоглухонемых детей – прим. ред.), хотя нам предлагали съездить в интернат. Не поехала, потому что понимаю, что занималась бы там не тем: я не смогла бы спокойно за этими детьми наблюдать.

В нашей профессии мы должны фантазировать, взращивать роль изнутри. Когда мы репетировали с Юрием Ереминым – он говорил: «Таня! Когда Вы что-то делаете по дому, закройте глаза, и вслепую готовьте еду». И я какое-то время тратила на то, что старалась чувствовать, жить через руки. А когда мы уже вышли на сцену, мы не думали, что получится спектакль такого сильного воздействия. Мы работали и работали, все время что-то придумывали с Леной, копались в материале. Делали этюды, отрывки из пьесы – и при этом отталкивались друг от друга: то, что я чувствовала, вело меня дальше, а у нее какая-то реакция возникала на это… Все было по-живому.

В спектакле «Сотворившая чудо», Элен. Анни Сюлливэн – Елена Галибина

Участвовали все: Юра Мясников – мебельщик – принес нам какое-то документальное кино про слепых людей, которые потеряли зрение уже во взрослом возрасте: про то, как их учили двигаться, есть, держать посуду, чтобы не обжечься, как они постепенно начинали жить руками. И это кино тоже помогло.

А одна женщина научила нас тактильной азбуке. Потом мы ее позвали на спектакль. И для нас было очень важно, что она сказала после премьеры: «Все идеально». Думаю, ну слава Богу! Потому что это все было взращено только из моих нервов, ощущений, фантазий.

Иногда бывают и смешные какие-то случаи. Кто-то мне пересказывал диалог, услышанный в фойе: «А где же такую девочку взяли слепую, немую, и чтобы она еще играть могла?» – «Это не девочка, это актриса, вот же она…»

В спектакле «Сотворившая чудо», Элен. Анни Сюлливэн – Елена Галибина

А однажды возвращаемся после спектакля с Леной Галибиной, идем к ее машине, с цветами, и какие-то три взрослые, под пятьдесят уже, женщины: «Ой! Ой, подождите! Это же вы, вы же «Сотворившая чудо»? Мы уже пятый раз приходим, и все время так плачем!» И мы уже сидя в машине говорим друг другу: «Слушай, они ведь на нас как на сериал уже приходят – для них такая отдушина, катарсис – придти-поплакать в очередной раз».

– «А зори здесь тихие» – тоже очень тяжёлый спектакль. Как получается так честно рассказывать о войне людям, которые на войне не были?

В спектакле «А зори здесь тихие», Галя Четвертак

– Мы все время себя ставим в предлагаемые обстоятельства. Те же 15-16-17-летние девочки – неужели не пошли бы сейчас воевать? Пошли бы. Они об этом просто не думают, от нас это сейчас далеко. А спроси они себя: «А мы бы смогли так?» Я думаю, что смогли бы. Пошли бы защищать и знали бы, что защищают.

– Как Вы думаете, нужно сегодня о войне разговаривать?

– Конечно! Мне, честно говоря, жалко, что спектакль сняли. Он нужен именно молодым мальчикам, девочкам. Хорошо, что у меня Макар успел посмотреть его. На него это произвело очень сильное впечатление

– А что он говорил после спектакля?

– Он вообще мало говорит, когда его что-то волнует – у него мужской характер, но он несколько дней в задумчивости ходил, задавал конкретные вопросы по поводу спектакля: «А как вот вы через болото ходили? Ты же не пробовала по болоту ходить?» - «Не пробовала, но ты представь просто, что тебя затягивает…» - «Да-а… А вот там в конце, ты когда заплакала – мне так тебя жалко стало, так хотелось выйти, пожалеть!.. Но когда тебя убили, я так старался сдержаться! Я не смог сдержаться, заплакал. Был бы у меня пистолет, я бы выскочил, всех этих фашистов перестрелял!» - то есть внутри у него все кипело.

В спектакле «А зори здесь тихие», Галя Четвертак

У меня, кстати, мама, когда в Израиль приехала, открыла там детский клуб для русскоговорящих детей. И когда они готовили к 9 мая стихи для своих стариков, мама была поражена, что русскоговорящие дети ничего не знают о войне! Она им стала что-то рассказывать, а они смеялись - не верили, что убивали детей, что были концлагеря, что выжигали деревни. И тогда она стала читать им «А зори здесь тихие». И они настолько в это включились и стали переживать, как свою собственную боль… Это к тому, «надо ли»? Надо. Они начинают приближаться к этому, и по-другому начинают относиться к жизни.

Когда я услышала по телевизору, что в Ливии бомбят, чуть не заплакала. А Макар: «Мама, ты что?!» - Я говорю: «Ну почему? Почему они это делают? Нельзя было этого делать, это всему миру понятно!» И его мои слова задели, он потом переживал, слушал новости. Потому что это же рядом – там точно такие же люди. В любой момент и нас это может коснуться.

– Насколько глубоко и проникновенно у Вас получились драматические роли и насколько уморительно Вам удаются комедийные, например, в «Чехов-GALA». В театральном училище учат смешить, или это врожденное качество?

В спектакле «Чехов-GALA», Мерчуткина. Шипучин – Алексей Веселкин, Татьяна Алексеевна – Рамиля Искандер

– Не учат, но дают возможность проявиться этому. Честно говоря, я не думала что я такая уж комедийная актриса. Когда мы учились, главным было существовать искренно в материале. Первым отрывком, который мы делали, как раз было «Предложение» Чехова. Сашка Минаев был Чубуковым, Глеб Добровольский – Ломовым, а я – Натальей Степановной. Мы репетировали ночами – и это был такой полет фантазии! Все оправдывали, жили в этом и такой кайф от этого получали! И мы не думали, что это будет так смешно, но смеялись все так, что мы говорить текст не могли! Бородин, уже когда было обсуждение, сказал: «Я видел много «Предложений», но никогда так не смеялся. Более смешного не видел ни разу».

В спектакле «Чехов-GALA», Мерчуткина

После этого сделали еще «Юбилей», я играла роль Шипучиной. И у нас это выросло в дипломный спектакль. В конце второго курса я вдруг стала чувствовать в себе потенциальную комедийную актрису. И если до этого Бородин как-то сопротивлялся тому, чтобы я переходила рамки травести, то после этого для меня перестали существовать границы амплуа. Потом был водевиль «Беда от нежного сердца», который поставила Елена Михайловна Долгина - там у меня была роль мамаши. Но что касается комедийного материала, для меня это известная гамма, я чувствую, что в себе здесь открою меньше неожиданностей, чем в материале драматическом.

В спектакле «Стеклянный зверинец», Лаура

Работа с Сашей Огаревым в «Стеклянном зверинце» была для меня какой-то еще ступенью. Он так интересно репетировал, так неожиданно развернул нас в профессии! Надо было отодвинуть «четвертую стену» и научиться общаться с живыми глазами зрителя, при этом находясь в роли. Это, конечно, было мучительно сложно, мы полгода делали какие-то этюды, и даже, несмотря на это, когда выпустили премьеру, он сказал: «Спектакля пока нет. Еще только 20% того, что должно быть. Может быть, через год вы чуть-чуть доиграете до того, что хотелось бы, и какая-то гармония в этом будет». А через год посмотрел и сказал: «Это даже лучше, чем я думал. Вы сделали больше, чем могли». И вот, сколько мы его играем (в октябре спектаклю будет уже 10 лет), у нас каждый спектакль живой, и нам каждый раз интересно друг с другом.

В спектакле «Будденброки», Ида. Сцена из спектакля

Из последних ролей, ставших толчком в развитии – Ида в «Будденбоках». Миндаугас (Миндаугас Карбаускис, режиссер спектакля – прим. ред.) появился, а вместе с ним какой-то особый театр. Я помню, как на первую репетицию пришла. Ребята уже что-то со словами делают… Я смотрю на них и думаю: «Ничего себе! Интересно-то как!» И у меня вот эта челюсть отвисшая так и осталась до сих пор, потому что он в профессии тебе дает какие-то совершенно новые понятия, ощущения. Работать с ним – это такое удовольствие! Ты понимаешь, что в тебе вдруг происходит творческий взрыв.

– Вы во всех ролях умеете от партнеров что-то брать?

В спектакле «Инь и Ян», Глаша. Маса – Алексей Розин

– Может быть, потому что во время учебы отрывки с нами ставили наши же актеры. И они как раз очень большое внимание тому, что ты должен быть в партнере. Я считаю, что на сцене 80% - это партнер, 10% - режиссер, а остальные 10% - ты сам. Режиссер поставил, он уже в тебя то, что нужно, внедрил. Но ты же выходишь на сцену сейчас – и именно с этим партнером. Одну и ту же роль два разных актера могут играть, и ты с ними существуешь по-разному. Взять, к примеру, «Инь и Ян» - совершенно разные там Леша Розин и Петя Красилов. Отталкиваясь от них, и я совершенно по-другому существую. Это и есть сиюминутность – то чудо, которое там происходит.

– А бывают партнеры неудобные?

В спектакле «Приключения Тома Сойера», Бэкки Тэтчер

– Бывают. Я помню, когда мы еще учились, Женя Дворжецкий делал с нами отрывок из «Обыкновенной истории». Я говорю: «Жень, ну что же делать? Ты понимаешь, я бьюсь-бьюсь, а он мне все «ды-ды, ды-ды» - не видит меня, я его не чувствую!» Он говорит: «Ничего, ничего, ты думаешь, тебе всю жизнь будут партнеры попадаться идеальные, что они будут с тобой все время вместе существовать? Привыкай, учись. Он «ды-ды-ды», а ты гни свою линию. Пытайся наоборот увлечь его, собрать».

Конечно, большая разница – когда ты работаешь с хорошим партнером или таким, который просто «отбывает время», или еще хуже - тянет на себя одеяло и занимается исключительно собой на сцене. Ты понимаешь, что пробить стену практически невозможно! Со временем начинаешь как-то обходить это, начинаешь добирать за партнера – простраиваешь-фантазируешь, как будто бы «я это от него получила и иду дальше». Но это очень сложно!

В спектакле «Стеклянный зверинец», Лаура. Джим – Илья Исаев

Конечно, счастье, когда партнер – идеальный. С Илюшкой Исаевым нашу сцену в «Стеклянном зверинце» мы как угодно можем сыграть – чуть лучше, чуть хуже, но мы настолько всегда вместе там существуем! Главное, что нет страха, что ты куда-то съедешь, потому что мы чувствуем и всегда страхуем друг друга.

Когда мы учились, у нас не было огромного количества педагогов. Был Алексей Владимирович, который все это вел, курировал. Со второго курса отрывки с нами делали Дворжецкий, Блохин, Веселкин, Шувалов, Серов. То есть у молодых актеров была возможность проявить себя, что-то нам дать. И за счет этого, я считаю, учеба нам давала такую живинку! Потому что они ведь тоже учились – и мы учились. Это было сотворчество. И мы учились даже больше не у педагогов, а друг у друга, когда обсуждали этюды. Сейчас тоже все это есть, но у современных молодых ребят уже много и гонору, и амбиций. Я говорю им: «Учитесь слушать замечания, вам же не просто так их говорят! Вы в профессии еще не так много умеете. Слушайте, принимайте, впитывайте и идите дальше». Наверное, самое ужасное, когда выпускаешь спектакль, и никто не может никаких замечаний сделать. «Нормально, замечательно, отлично, хорошо!..» - а от этого испытываешь дискомфорт: ты же чувствуешь, что там еще есть куда двигаться. По мне, лучше пусть скажут, что все плохо и назовут конкретно, тогда ты понимаешь, чему еще учиться, что ты еще можешь исправить. Потому что если актер ощущает себя абсолютно самодостаточным – все, можно крест на профессии ставить.

– Звание «Заслуженная артистка России» - это вознаграждение или стимул?

В спектакле «Вишневый сад», Дуняша. Епиходов – Евгений Редько

– Ой, это такая ответственность! А когда тебе еще и начинают напоминать: «Заслуженный же!..», и ты понимаешь, что планку-то надо держать. С другой стороны, я очень надеюсь, что что-то в профессии я уже умею и ниже какой-то планки я себе не позволю опуститься.

– Сейчас идут репетиции «Ксении Петербуржской», но распределение ролей еще не вывесили. Кого Вы играете в спектакле?

– Я играю Ксению. Когда Наташа (Наталья Шумилкина, режиссер спектакля – прим. ред.) мне сказала про «Ксению», я прочитала пьесу, и поняла, что она очень хорошая, но очень тяжелая, и я не смогу, потому что для меня вообще эта тема из разряда «замахнулись!» Наташа меня год уговаривала. Мы с ней обсуждали какие-то вещи, разговаривали и пришли к тому, что мы будем делать спектакль не о святой, а о простой женщине, которая через любовь к конкретному мужчине научилась любить божественной любовью.

– Как Вы думаете, почему Наталья взяла именно этот материал?

– Бородин попросил, чтобы она выбрала современную пьесу. Она стала искать, и ничего ее не грело. А тут вдруг прочитала «Ксению», и ее это зацепило. Мне тоже интересен этот материал. Но страшно. Мы пока ищем нужную грань – потому что еще чуть-чуть – и может быть богохульство, а чуть-чуть в другую сторону – и, наоборот, слишком патетично будет. Эта грань сейчас настолько зыбкая. Благо, я Наташе очень доверяю в этом, потому что все, что касается чувства меры, чувства вкуса, чувства правды – в ней это от природы заложено. Такую пьесу поставить непросто – через муки творческие мы пройдем однозначно. Но главное, что все, кто в ней участвует, очень увлечены.

В спектакле «Приглашение на казнь», Цецилия

– Образ Цецилии в «Приглашении на казнь» Вы придумали сами?

– У нас репетиций было немного с Пашей (Павлом Сафоновым, режиссером спектакля – прим. ред.). Буквально три или четыре до лета – и потом уже прямо на сцене. Для меня сложился очень четкий образ Цецилии из романа. А Паша на каком-то интуитивном уровне помог мне его сформировать окончательно.

– А она ведь у Вас смешная получилась…

– Так она должна быть такая – спектакль решен в таком жанре. С одной стороны ее  жалко ее, старушоночку, но с другой стороны это так смешно, потому что понимаешь абсурд всей ситуации. Там, как и в жизни, абсурдность везде и во всем. И надо с юмором относиться к этому. Иначе невозможно.

– Когда Вы начали играть разные роли, Вас стали распределять в спектакли, не исходя из конкретного амплуа? Или  все-таки существуют роли, которые Вам никогда не дадут?

В спектакле «Приглашение на казнь», Цецилия

– А может быть, это и не мое? Мои роли от меня не уйдут. Я не могу себя чувствовать ущемленной в профессии: в каждую роль я привношу что-то свое –свои понятия, свой жизненный опыт, вскрываю какие-то свои болевые точки. Пусть моя роль небольшая. Та же Цецилия появляется на сцене всего на 15 минут: но я люблю эту роль, потому что она очень цельная. Она у меня вырыта как-то глубоко, во мне. И притом, что она смешная, в ней же есть и абсолютно трагические нотки, которые, я думаю, и зрителя затронут.

– Есть же артисты, которые могут пребывать на сцене намного дольше, но уйдут незамеченными.

– Это очень часто бывает! Когда молодые приходят в театр, конечно, хочется сразу получить роль Гамлета, Жанны д’Арк. Но ведь можно учиться и расти в профессии даже на маленьких ролях.

В спектакле «Самоубийца», Так

Пусть даже моя роль была совсем «мусипуська», я всегда выходила на сцену с чувством, что это я выхожу, что моя героиня выходит! Я обожала спектакль «Жили-были», который ставил Владимир Александрович Богатырев. У меня там была роль Упи – самого маленького зайца в лесу. Но у меня было ощущение, что это главная роль! Упи отказался жить в неволе и предпочел голодную смерть. Я погибала в первом акте, но зато какой монолог был у меня о свободе! Галя Маняхина (помощник режиссера – прим. ред.) говорила: «Сижу, все время плачу, как посмотрю на тебя в этой сцене». И я думала: «Вот, если она плачет, возможно, там, в зале, тоже кто-то заплачет». Поэтому маленьких ролей не бывает. Ну, это еще великие сказали.

– О каких ролях, сыгранных Вами в Вашей жизни и важных для Вас, мы не поговорили?

«Герой». Сцена из спектакля

– Был у нас еще спектакль «Герой», который Нина Чусова поставила. Он тоже многое дал. Мы сделали его за два месяца. Нина приходила и уже горела – за ночь у нее куча всего появлялось. И в нас тоже происходил какой-то всплеск – мы тоже что-то постоянно предлагали. Я помню, мы спускались в буфет, и все спрашивали: «Что вы там делаете на этой Маленькой сцене?» Потому что мы сидеть спокойно не могли, постоянно об этом говорили. После репетиций шли с Леной Галибиной до Пушкинской, где-нибудь останавливались и: «…а вот что, если… а вот представляешь… а давай вот это придумаем…» И не могли с ней угомониться!  Брали машину, доезжали до дома – и я ей звонила: «Саш, Саш, Ленка не спит?» И разговоры продолжались до утра. В общем, для нас жизнь в этом спектакле была очень и очень сконцентрированной.
А вообще все самые важные роли у меня были после 30 лет, после рождения Макара. Вообще я считаю, этот возраст – расцвет для актрисы.

– Оценка собственных детей – самая, наверное, дорогая, какая может быть…

С детьми

– Помню, как Макар смотрел «Сотворившую чудо» в первый раз – ему, наверное, еще и пяти не было. И получилось так, что его не с кем было оставить. А он вообще живчик. И я думаю –  Боже, я сойду с ума: это я буду на сцене, а он будет бегать по театру! Мы набрали с ним карандашей, всяких игрушек… Я говорю: «Макар, ты будешь сидеть здесь, в гримерке, я тебе никуда не разрешаю выходить, я попрошу Лену (костюмера), она тебя закроет и будет периодически к тебе заходить» - «Ла-адно». Прошла первая сцена, Лена заходит его посмотреть: «Ты за мной пришла? У меня все нормально, я играю!» Чуть погодя, мы решили его посадить в осветительскую ложу. Лена его отвела, я боковым зрением вижу – сидит, все тихо. Закончился первый акт, он: «Ну вы даете…Ну вообще! Ну мама! Ты почему так плохо ешь? Ну как ты себя вела – это вообще!» Я говорю: «Ну что, пойдешь второй акт смотреть?» - «Да! Мама, я буду тихо-тихо!..» Идет второй акт, я сижу, вяжу и как раз в сторону ложи смотрю. Ему в какой-то момент стало чуть-чуть скучно – вижу, он сидит, «подстреливает» кого-то: пых, пых… И вдруг начинает махать мне рукой: «Мама! Ма-а-ам! Мама!» – ему показалось, что я на него смотрю! Я думаю: кто бы сейчас ему по ушам надавал! То есть у меня внутри не тот монолог совершенно. Доиграла спектакль, после поклонов подхожу к нему и не знаю, что сейчас с ним сделаю! Говорю: «Макар!!!» А взял мою руку в свою и: «Мама, какая ты молодец! Ка-ка-я ты мо-ло-дец!!!»

Ирина Смирнова
Ольга Бигильдинская