Заканчивается сезон. Настанет новый, но какие-то дорогие нашему сердцу спектакли уже никогда не выйдут на сцену – их сезон закончился навсегда. О закрытии спектаклей как-то обычно стараются не объявлять громко, потому что прощаться с ними всегда больно. Но рано или поздно это приходится делать. Как говорит художественный руководитель нашего театра, ничто не вечно под луной, театр должен жить дальше. Для того, чтобы облегчить расставание и объяснить себе необходимость обновления репертуара, мы поговорили с Алексеем Владимировичем Бородиным о том, почему уходят спектакли.

– Алексей Владимирович, почему приходится снимать спектакли, даже если они пользуются популярностью?

– Театр – живое дело. Он каждый вечер рождается и каждый вечер умирает. Это не музей. Он должен все время обновляться. Спектакль должен рождаться и существовать какое-то количество времени, то или иное.
Почему снимают спектакли? Время идет, и спектакль стареет, ведь он не что-то автоматическое, он живой организм. Мы, как профессионалы, воспринимаем его именно так и делаем все, чтобы поддерживать его в живом виде. Но реанимации спектаклю делать не надо. Важно набраться мужества и в нужный момент закончить его играть.
К тому же театр все время должен много работать: репетировать и ставить. Мы, например, сейчас можем вообще перестать репетировать, и играть то, что у нас есть – нам хватит на  2-3 года. Но потом театр умрет. Потому что основное в нем – это репетиции.
А новые спектакли просто своим присутствием выталкивают старые. Они же должны когда-то идти.

– Есть ли у театра какая-то специальная политика по поводу того, сколько должен идти спектакль?

«Берег утопии»

– Все зависит  от принципов построения театра. Например, в американских и западных театрах заранее известно, что спектакль будет идти пять недель. И с каким бы успехом он не шел, его прекращают, потому что так изначально решено. «Берег утопии» в Америке хотели продлить, но оказалось, что у всех артистов начинаются уже другие контракты.
В некоторых случаях спектакли идут, пока пользуются спросом. Мюзиклы, например.
У нас репертуарный театр, в котором спектакли могут идти много лет. И западные театры поражаются, как в один сезон мы можем показывать такое большое количество постановок. У них даже в репертуарных театрах, которых не так много на Западе, спектакли делают на сезон.
Мы не планируем, что вот этот спектакль будет идти долго, а это меньше. Возможно, зря. С другой стороны, Белинский говорит в «Береге утопии», что как только алгебра начнет проверять гармонию, то гармония исчезнет.

– Есть ли в РАМТе спектакли, которые идут много лет?

«Приключения Тома Сойера»

– Спектакль «Приключения Тома Сойера» идет больше 20 лет. Американский режиссер Джон Крэнни, который поставил этот его в 1989 году, не понимает, как такое вообще может быть. Конечно, мы постоянно делаем вводы, потому что играть должны всегда молодые артисты. И спектакль пользуется огромным спросом. Но то, что он идет так долго, тоже неправильно, потому что у спектакля должен быть свой срок. Эстетика меняется.  Мы не подлаживаемся под моду, но что-то все же устаревает. Однако «Том Сойер» так удачно сделан, что этого не чувствуется. Видно, американцы люди знающие, раз сделали такую постановку. Но и это говорит не в нашу пользу – за это время можно уже было сделать спектакли, которые смогли бы его заменить.

– А среди Ваших есть долгожители?

– «Эраст Фандорин» уже 9 лет идет. «Лоренцаччо» – 10 лет, но был это его последний сезон.

– По Вашему мнению, какой идеальный возраст спектакля?

– Я считаю, что спектакли не должны идти очень долго. 10, 15 лет – это уже запредельные цифры. В то же время, глупо снимать спектакль, который еще живой и активный. Надо просто заметить момент, когда он еще живой, но уже сдает.

– По каким критериям еще выбирается спектакль, который пора снимать?

– Во-первых, всегда хочется, чтобы спектакль был не в дряхлом виде. Иногда бывает так, что он медленно начинает нас не удовлетворять. Зрители принимают еще нормально, а мы уже чувствуем, что что-то не так.
Может быть наоборот – спектакль нам очень нравится, а зрители на него хуже начинают ходить. Так тоже не должно быть. Театр, конечно, никогда не окупается, но он все же должен приносить и какой-то доход. Если спектакль качественный, то он всегда находит свою публику. Но мы должны все время следить, чтобы он был и энергетически полноценным.

– Как меняется популярность спектакля со временем?

– Не могу сказать, что я анализировал, но я интересуюсь этим. Спрос на спектакли меняется очень по-разному. Иногда у спектакля средняя посещаемость, потом вдруг зал переполнен, невозможно попасть. Имеет значение, в какой месяц он идет, в какой день. Раньше всегда считалась, что пятница, суббота, воскресенье – удачные дни. А оказалось, что и в четверг зрители хорошо ходят в театр.

– Конечное решение о снятие спектакля принимаете Вы?

– Да. Это ужас, это решение очень тяжело принять. И я в этом смысле консерватор – все время жалею спектакли. Мне говорят: «Хватит уже!». А я: «Ну, давайте еще полсезона…» Такая у меня двурушническая политика. С другой стороны, мы так сберегли некоторые спектакли. И я молодец, что некоторые из них шли еще сезон или несколько. Но театр не резиновый, он же разорвется.
И если я уверен в своем мнении, то никакие делегации с письмами мне не страшны. Я все объясню или просто скажу: «Идите, решение уже принято». Причем, совершенно не имеет значения, кто ставил спектакль – я или другой режиссер. Я воспринимаю весь репертуар, как свой. И поэтому мои моральные переживания связаны с тем, что мне жалко постановку. Я знаю, сколько на нее было потрачено сил, энергии всеми, кто делает спектакль, какой интересный происходит контакт со зрителями. Но что делать? Не выпускать новые спектакли? Тут надо смотреть реалистично.

«Береника»

– Может ли уход артиста, его болезнь или смерть стать причиной снятия спектакля, или даже исполнителей главных ролей стараются заменить?

– Бывает ли, что спектакль снимается очень быстро?

«Мартин Иден»

– Да, бывают разной степени неудачи. У меня была давняя мечта, чтобы у нас в театре шел «Мартин Иден». И мы его поставили, но возникли разные проблемы. С оформлением, в том числе. Это, в принципе, можно было изменить, но и сам спектакль как-то не задался, с режиссером разошлись мнения – влезать и доделывать не было смысла. Так что он шел только один сезон.
Театр в своем роде опытное производство. Это ведь живое дело – может получиться, а может и нет. Мы никогда не знаем, что в итоге выйдет. Да, мы стараемся, прикладываем наши умения, знания, но ничего не гарантировано. Успех довольно трудно рассчитать. Хотя в театре такого типа, о котором я говорил в начале, где расчет превалирует, там все должно сработать по каким-то законам. Но мы за такой театр, который рождается.

– Может ли мнение и участие зрителей вернуть спектакль? Были ли такие случаи?

«Отверженные»

– Да, у нас так было с «Отверженными». Это был большой спектакль, с огромным количеством народа. Он держался очень крепко, был в хорошем состоянии, но в итоге мы решили, что должны его снять. Тут начались какие-то письма, требования оставить. И я поддался на провокации зрителей. В принципе, ничего плохого в этом нет. Это был опыт. Тем более, что это не было связано ни с какими финансовыми затратами. Провели несколько репетиций, и снова начали играть. Но через некоторое время стало понятно, что воздух уже выходит из него, что это была ненужная реанимация. Театр, в отличие от всех других искусств, – это что-то сегодняшнее. Рождение спектакля – это как рождение человека. Спектакль появился и существует лишь какое-то время.

– Бывали ли случаи, когда хороший спектакль снимался раньше, чем все этого ожидали?

«Ловушка № 46, рост второй»

– У нас был спектакль, который мы очень любили – «Ловушка № 46, рост второй». Но спустя какое-то время сами актеры стали говорить: «Мы уже все выросли, а играем мальчишек». Представить, что мы будем кого-то нового туда вводить, мы не могли, поэтому решили снимать. Я помню, как мы играли последний спектакль, а потом собрались в фойе, и кто-то из театральных критиков сказал: «Да как вы можете, так нельзя, это же все равно, что убивать живое». Но так было нужно, и в этом наше определенное мужество.
Нам это не так легко, это очень трудно. Спектакли любят их создатели, ведь постановка – это целая биография, неизвестная зрителям.

– Производятся ли коррективы в постановках, которые идут уже больше одного сезона?

– Крупные изменения мы стараемся внести до премьеры, хотя иногда что-то меняем и по ходу. Но это уже такие мелочи, которые не будут видны зрителям, а для структуры спектакля они необходимы, и наша задача их делать.
Режиссер, который ставил спектакль, обязательно следит за тем, как он идет в дальнейшем. И потом вместе с актерами после каждого спектакля сидит и разбирает ошибки. Работа с премьерой не заканчивается, а продолжается. Мы стараемся, чтобы у режиссера был ассистент, который следит за спектаклем. На каждом показе есть дежурные, которые его смотрят. Без взгляда из зала, без корректуры работать нельзя.
Иногда делаем вводы новых актеров, и бывает, что они приносят пользу, если подходить ко вводу творчески. Например, в «Лоренцаччо» есть одна очень важная роль художника, которую играло уже множество разных актеров. Начинал еще Илюша Ильин. А в результате, лучше всех ее играет Саша Девятьяров.

– Может ли спектакль приобрести дополнительную ценность и новый смысл со временем?

«Крестики-нолики»

– Новый смысл в некоторых случаях появляется сам собой. Очень реагирует на жизнь «Берег утопии». Прямо смотришь, и поражаешься, как такое может быть. Как будто речь идет о событиях, которые происходят сегодня.
А иногда наоборот что-то морально устаревает. У нас был спектакль «Крестики-нолики», который мы очень любили, это была действительно очень хорошая постановка, но когда наступило новое время, нам пришлось от него отказаться, хотя он и очень хорошо шел. Просто изменились реалии, приметы современности, и он уже выглядел странно.

– А много спектаклей в начале 90-х пришлось снять из-за перемен в стране?

– К счастью, в тот момент у нас не было конъюнктурных спектаклей. Что-то сняли раньше, все же было какое-то чутье.

– Есть ли возможность посмотреть снятые спектакли РАМТа в записи?

– Подробная съемка делается только при сотрудничестве с телеканалами. Специально для канала «Культура» снимали «Беренику», «Наш городок», «Берег утопии». Многие другие спектакли записаны и есть у нас в архиве, но это обычная техническая запись с одной камеры. И мы не имеем права их распространять.

– Как вы относитесь к просмотру театрального действия не в зрительном зале, а на видео?

«Наш городок»

– Запись очень относительно передает живой театр, сильные театральные впечатления. Иногда даже хороший спектакль по телевизору выглядит ужасно. Это разные форматы. Театр – бескорыстная вещь, он рождается и умирает. И запись может отразить только какую-то его часть – визуальную, например. Но зафиксировать атмосферу, настроение зала при помощи камеры невозможно.
Можно зафиксировать постановку, а потом люди будут смотреть и думать – ну и что в этом такого? Если послушать сегодня записи великих артистов, то многие из них будут звучать странно, неестественно, с излишним пафосом. А в свое время эти люди звучали современно и остро.
У меня есть записи своих спектаклей, но посмотреть их почти не возникает желания. Театр достаточно жесток. И в этом он очень похож на человеческую жизнь. Мы знаем, что выпускаем спектакль для того, чтобы он рано или поздно ушел. Амбиции на то, чтобы остаться в веках, быть не может.

Индира Валеева