Антонина Писарева: «В театре должно быть лучше, чем в жизни»

29.11.2023

Справка: Антонина Писарева окончила Театральный институт им. Б.Щукина (курс Нины Дворжецкой) в 2021 году и сразу попала в труппу РАМТа. Играет в спектаклях театра: «Душа моя Павел», «Дни Савелия», «Женщины Лазаря» (Лидочка), «Нюрнберг», «Четвертый богатырь», «Пятиречие» (Северные люди), «Приключения Тома Сойера» (Сьюзен Харпер, Грейси Миллер), «Василисса» (Василисса), «Вадик поет свою музыку» (Синица/Бабка), «Волна» (Эми), «Манюня» (Гаянэ), «Принц и нищий» (Бэт), «Проблема» (Кэти). В премьерном спектакле нынешнего сезона «Мизантроп и я» исполнила роль Гримера Эли, иногда играющей Элианту.

Договориться об интервью с Антониной оказалось крайне непростым делом – так плотно она занята в текущем репертуаре и репетициях будущих премьер. К тому же одной из главных задач во время разговора было вовремя отпустить актрису, чтобы она успела подготовиться к вечернему спектаклю. И несмотря на это, разговор не вышел спешным. А, вопреки опасениям, даже предельно содержательным. К тому же было ужасно жаль, что к печатному тексту нельзя будет присоединить аудио (а лучше бы видео): так много непередаваемых на бумаге эмоций и искренности было в голосе, мимике и жестах актрисы. Кстати, в РАМТе она служит всего третий сезон, но актерский путь Антонины начался еще в школьные годы.

– Ваше детство прошло на сцене. Это был осознанный выбор Ваших родителей или стечение обстоятельств?

– Точно не выбор родителей, они ничего за меня не выбирали. Это, возможно, звучит жестоко, но у меня не было выбора, потому что я росла за кулисами Театра Пушкина. Мне все было очень интересно. Однажды мама предложила сходить на кастинг в Детский музыкальный театр юного актера, и это был огромный стресс. До сих пор ненавижу кастинги, несмотря на мою профессию. Я почти ничего не смогла сделать, расплакалась, и была уверена, что никому не понравилась. Но маме позвонили и сказали: «Мы можем взять Тоню на испытательный срок. Пусть попробует». Вот и получается, с 11 лет у меня не было продыха. Я все время работала, после школы бежала в театр, ездила на гастроли. Играла в мюзикле компании Stage Entertainment. Не было времени что-то еще попробовать. Может быть, я бы и ушла. Потому что понимала, что с какой-то психологической точки зрения, это вообще не моя профессия, и я с детства видела все ее минусы и нестабильности. Но уже подошел 11-й класс, а у меня все время только театр-театр-театр, и я решила, что, наверное, надо попытаться. Но если не поступлю – больше не пойду. Поступила. Потом думаю, что, если не возьмут в театр, попробую наконец что-то другое. Но меня Алексей Владимирович взял. Так что жизнь сама ведет.

– А сейчас у Вас есть ощущение, что это не Ваша профессия?

– Я об этом часто думаю. Исходя из того, какой я человек, совсем не моя. Мне очень тяжело. Но, мне кажется, именно то, что я такая ранимая, остро чувствующая, такая вот не хитрая, наивная во многом, дает нечто правильное на сцене. Но в профессии сложно. Я часто думаю, что, если у меня когда-нибудь появится возможность и время попробовать что-нибудь еще, вполне вероятно, что я найду себя в чем-то другом.

– Как сочетались в Вашей жизни школа и творчество? Какой предмет у Вас был любимым?

– Предметов любимых не было, и школу я не любила. Мне все время казалось, что я не на своем месте. Вот побегу в театр – там все свои люди, там меня понимают и ценят, мы говорим на одном языке, поем одни и те же песни, слушаем одну и ту же музыку, смотрим одни и те же фильмы. В школе я прям очень страдала. Было такое чувство, что мне нужно было сидеть тихонечко и не высовываться, потому что каждый раз, когда я это делала, меня никто не понимал. А после уроков я сразу же бежала в метро и ехала в театр. До десяти вечера была там на занятиях и на коленке в метро делала уроки. Наши спектакли все-таки в основном шли по выходным, потому что театр детский, там тоже понимали, что когда-то нам еще нужно успеть поучиться немножко. Но, на самом деле, все было по-взрослому. А в проектах вообще всем было все равно, что ты ребенок. Ты работаешь, получаешь зарплату – какая разница, что у тебя в школе? В крайнем случае, давали какую-нибудь справку, чтобы отпустили на 15 минут пораньше.

– Какая из детских ролей оставила самые яркие впечатления?

– Наверное, Бекки Тэтчер в Детском музыкальном театре юного актера. Я ее играла семь лет, очень любила этот спектакль. Поэтому, когда мне пророчат, что я буду играть здесь Бекки в «Томе Сойере», я не хочу – просто потому, что у меня с ней прошлое связано. Оставьте мне этот голубой огонек воспоминаний.

– Была ли у Вас любимая игрушка?

– Сейчас буду выглядеть очень циничной и плохой девчонкой: была та, которая новая. Или та, которая не у меня. Я вот недавно говорила с мамой о том, что очень часто у детей есть любимый зайчик или чебурашка, и они с ним спят или путешествуют. У девочки Тонечки периодично: неделю зайчик, потом два месяца, например, кукла Барби, потом папа с гастролей привез Кена.

– Первая самостоятельно прочитанная книга?

– Наверное, «Над пропастью во ржи». Или «Три товарища». Вот так осознанно, самостоятельно, не по учебе, а просто потому, что это было круто, все вокруг читали – давайте-ка и я. Мне было лет 11-12, и они мне тогда очень понравились.

– А последняя?

– Прекрасные «Ленинградские сказки». Много по работе читаю. И «Женщины Лазаря», и «Дни Савелия» – тоже очень люблю, мне было в кайф их читать.

– На кого мечтали быть похожей в детстве?

– Не было такого. Не мечтала. У меня и сейчас нет кумиров. Хочу быть собой, похожей на себя. Это очень сложно.

– Почему и как Вы попали в Театральный институт им. Б.Щукина? Были ли другие варианты и как выбирали, где останетесь?

– История такая: зашла я в Щуку, и мне она абсолютно не понравилась. Я подумала, что это скорее концертный зал, а не учебный театр. Но потом я встретилась с Ниной Игоревной Дворжецкой. Наверное, я выбрала не институт и не институт выбрал меня, а повлияла именно человеческая связь. Меня еще брал Райкин, брал Грамматиков [во ВГИК]. Но наступил момент, уже ближе к финалу, когда все ставят тур в один и тот же день, и нужно выбирать. И я иду к Дворжецкой, потому что чувствовала ее интерес. В театральных институтах смотрят так, что не догадаешься, как на самом деле к тебе относятся. Я, конечно, могла ошибиться, но мне очень важно в жизни, чтобы во мне были заинтересованы. У меня было много разочарований. Я очень хотела поступить в ГИТИС, но там все так происходило обидно и, на мой взгляд, несправедливо ко мне, что я очень быстро расхотела. Я поняла, что это вообще не мое место. Оно меня отторгало и отшвыривало очень жестоко. А в Щуке, отнеслись ко мне очень бережно, уважительно и без лишних намеков на фамилию.

– Предыдущий театральный опыт помогал при поступлении или мешал?

– В чем-то мешал. Я в основном в мюзиклах играла, а мюзикл подразумевает более яркое существование. Но в чем-то и помогал. Порой было трудно, потому что я очень много размахивала руками, выпучивала глаза. Мне и сейчас это присуще. Я «хлопочу» лицом и жестами больше, чем многие драматические актрисы. Но мне кажется, это просто природа у меня такая, такое мировосприятие у меня. Я вот тут тоже с вами сижу… (эмоционально жестикулирует).

– Получается, вуз учил от всего этого избавляться и направлять в правильное русло?

– Пятьдесят на пятьдесят. Это ценилось, это замечали, но мне с первых дней в институте показывали, что вообще-то я ничего не знаю. Хотя мы делали те же упражнения, что и в детском театре. Казалось, что я все понимаю. Но я выходила, и оказывалось, это вообще все «не туда».

– У вас был дружный курс? Существовала ли конкуренция?

– Сначала нас, по-моему, был 41 человек на курсе. Когда я поступила, мне сперва никто из однокурсников не понравился. Я подумала: ничего, у кого-то студенческие годы самые счастливые, а у меня, наверное, они были в ДМТЮА. Потом очень много людей отсеялось. Кто-то уходил сам, кого-то отчисляла Нина Игоревна. И после того, как мы ввелись в спектакль «Питер Пэн» Александра Коручекова в Театре Вахтангова, мы стали прямо курсом-курсом. До этого – я не могу сказать, что была конкуренция, но мы были каждый за себя. Не потому, что не хотели дружить. Просто нас было слишком много и не получалось. Мы все очень разные, из разных городов, разных возрастов. У меня есть однокурсники из Кабардино-Балкарии, Сербии, Хакассии. Мы, как лебедь, рак и щука, первые два года в разные стороны тянули. А потом «Питер Пэн» нас объединил, и уже третий-четвертый курс, несмотря на время карантина, мы были очень сплоченные ребята.
Попав в РАМТ, я боялась это потерять, потому что все самое ценное для меня в любви и в команде. Я вообще не знаю, люблю ли я театр, нужно ли мне это все, потому что по-настоящему счастлива я тогда, когда чувствую, что мы на сцене, с моими друзьями, они в меня верят, я в них верю, нам вместе классно и интересно. А когда этого нет, для меня просто теряется ценность того, чем я занимаюсь.

– Какой самый важный урок Вы получили от руководителя Вашего курса Нины Дворжецкой?

– Самый важный – еще впереди. Я за ней записываю, у меня даже тетрадка есть. Вот дословная цитата: «Ищите нестандартные ходы. Ходите там, где не хожено. Пожалуйста, ребята, избегайте соплей». И наконец: «Железобетонная воля и открытая душа», – вот это теперь мой девиз. Нина Игоревна очень чтит школу, четко знает, что такое профессия, что такое ремесло. Когда ты у нее учишься, потом очень трудно, потому что она задает такую планку, до которой не все дотягивают. Нас так учили в Щуке, что вы сейчас это знание возьмете и сможете все – с любыми режиссерами, в любых театрах, в любых проектах. Потому что это как азбука, и теперь вы умеете читать и писать. Но я все-таки считаю, что не совсем так, потому что это очень сложно бывает применить. Ребята, с которыми я выпускала и «Пятиречие» и «Вадик поет свою музыку», совсем по другим законам репетируют и выпускают. У них какой-то другой, свой подход к профессии.

– Из-за разности школ?

– Разности школ и разного отношения к работе. Нина Игоревна в ней очень честна и очень серьезно к ней относится. Мне кажется, она не прощает пренебрежения к ней, шарлатанства. Она либо будет что-то делать, либо не будет. А я пока на данном этапе не могу так выбирать. Я делаю все, что мне дается. Но просто где-то пригождаются мои знания и умения, а где-то я понимаю, что надо «отращивать» новые.

– Как Вы оказались в РАМТе?

– Нина Игоревна на мои дипломные спектакли привела Алексея Владимировича и Софью Михайловну (художественного руководителя РАМТа А.В.Бородина и директора театра С.М.Апфельбаум – прим. ред.). Я играла Нину Заречную в «Чайке», которую она сама ставила, и мы играли «Дурочку» Лопе де Вега, режиссер Валерий Маркин. Кстати, это был почти мюзикл. Они посмотрели, и потом Нина Игоревна позвонила и сказала, что Бородин меня приглашает к себе. У нас как раз шли активные показы в театрах.
Я всегда тепло относилась к РАМТу. Хотя меня пугало, что он такой большой и академический. Мне казалось, что я создана для маленького авторского театра. Не знаю, почему. Возможно, это связано с моим собственным размером и ощущением мира (смеется). Но сейчас я понимаю: тут много дорогих моему сердцу спектаклей, даже в которых я не занята, и они именно не на широкую публику. Мне нравится камерность, у меня есть запрос на человеческий разговор от сердца к сердцу, а не на «Олимпийский».

Когда мы в первый раз говорили с Алексеем Владимировичем, он сказал, что в РАМТе есть такая практика: новых людей сразу закидывают в работу. Выплывет – не выплывет. «Вас берет Марина Станиславовна Брусникина, вот роман "Дни Савелия", у вас два дня, прочитайте».
Затем меня быстро стали вводить – в «Нюрнберг», в «Тома Сойера», в «Гробовщика». Не могу сказать, что у меня были сомнения. Было очень важно, что во мне заинтересованы. Помню, меня все очень пугали Цымбалом (В.А.Цымбал – актер РАМТа, помощник художественного руководителя по труппе до 2023 г. – прим. ред.), объяснили, что это очень важный человек, не дай бог что-то не так сказать. А я девушка внушаемая. Тряслись коленки, когда открывала дверь в его кабинет. «Здравствуйте, я Тоня Писарева». А он такой: «Крошка моя, ну сколько лет мы Вас ждали!». Потом в пошивочном цехе меня обмеряют и говорят: «Наконец-то самая маленькая талия в нашем театре. Мы так давно ждали такую, как Вы». Как будто в каждом отделе РАМТа меня ждали. И я не понимала, как можно сюда не пойти. Это как в мультике «Котенок Гав», помните? Его, правда, ждали во дворе неприятности… Как же можно не прийти, они же ждут?! А меня «приятности» ждали… Помню, приносят костюм, а я: «Спасибо огромное! Спасибо!.. Господи, и накрасите меня еще сами? Вообще здорово!». Ну то есть такое было ощущение от РАМТа, что тут все с добром и с теплом, все делают свою работу, все хотят помочь. Потом уже всякие сложности начались. А первое впечатление было, что ты попал в место, где тебе хорошо.

– Спектакль «Дни Савелия» Марины Брусникиной, в который Вы получили «назначение» сразу после принятия в труппу, проходит не на основной сцене, и даже не на малых площадках, а в Театральном дворе. Не было страшно начинать с такой нестандартной постановки?

– Было великолепно. У меня случилась судьбоносная встреча с этой командой, с Мариной Станиславовной, с этим материалом. Меня будто на ладошку взяли и бережно перенесли в первый проект, где все смеются и любят друг друга. Потом я часто видела, как люди попадают в театры и у них далеко не такие благоприятные условия с самого начала. А на «Днях Савелия» все было прекрасно. Я счастлива, что у меня с этого началось. Потому что потом, когда такого понимания с режиссером, с материалом, с командой не было, я понимала, что вот это мне дает силы. Вот это я люблю. И если у меня уже был такой опыт, он может повториться. Я не знаю, хватило бы у меня сил многое преодолеть потом, если бы у меня не было такого классного старта.

– В Вашем репертуаре несколько технически сложных спектаклей, к примеру, «Волна» и «Василисса», в которые Вы вводились. Это были экстренные вводы?

– Суперэкстренные. Особенно «Волна». На «Василиссу» было чуть-чуть больше времени. Параллельно мы репетировали «Вадика», я вводилась в «Манюню» и «Проблему». И заболела к тому же. В общем, это было такое бурное время! Но «Василисса» – очень крутой спектакль. И режиссер Филипп Гуревич – невероятно талантлив и много мне дал. Было экстренно, но очень для меня важно. И я этот спектакль люблю, хотя, конечно, мне каждый раз стрессово. Я остро ощущаю разницу: ты выпускал спектакль или в него вводился. Может быть, когда-нибудь это уйдет, но пока я все равно каждый раз волнуюсь. Что касается «Волны», по-моему, мне вечером накануне сообщили… Короче, я всю ночь учила эту роль, и было страшно.

– Страшно, потому что на маленькой сцене? На большой все же дальше от зрителей.

– «Василиссу» играть было страшно, но я – главный герой и инициатива в моих руках. А в «Волне» я часть великолепно придуманного режиссером механизма, где миллиард перестановок, все должно быть точно, быстро, и главное никому не помешать, никого не подвести.

– Кто Вас вводил в «Волну»?

– Максим Керин и ребята, и муж мой, в частности. Галя Зальцман не смогла, я ж говорю, это был самый срочный ввод. Максим потрясающе разбирает вообще любой материал. Он умеет руководить и меня в этом смысле отстоял: помогал, отодвигал все ненужное. Потому что, если режиссер не может прийти и все подряд тебе объясняют, что ты должен играть и как, начинается хаос.

– В «Проблему» вводил Алексей Владимирович? Как Вам с ним работалось?

– Да, Алексей Владимирович и Инна Ивановна (ассистент режиссера И.И.Савронская – прим. ред.) У нас, по-моему, была одна или две репетиции. Бородин все время говорил: «Тоня, ну я вижу, что ты все понимаешь. Ну ты же все сделаешь». В спектакле есть четкий рисунок и требования, и тоже изначально была задача просто повторить, то есть влиться в эту мозаику и ничего не нарушить. Так получилось, что несколько дней подряд были вводы: «Василисса», условно через два дня «Манюня», еще через день «Проблема». Поэтому я даже не могла проанализировать, что Гуревич, что Бородин, что Рузанна Мовсесян говорят. И в результате в голове был некий компот из спектаклей.

– В «Волне» Эми совершает этически спорные поступки, пытаясь вписаться в новый коллектив. Вы ее оправдываете или осуждаете? Каково Ваше отношение к мотивации Ваших героинь?

– Нет, я никого из них не осуждаю, конечно. Всех оправдываю и понимаю. Я как-то не умею через осуждение играть. Наоборот, могу через сопереживание, сочувствие. У меня мама психолог, поэтому я в эту сторону мыслю.

– Насколько Вам близок материал, на котором был основан спектакль? Каково Ваше отношения к эксперименту «Третья волна», к его результатам и последствиям?

– Спектакль очень важный. Насчет эксперимента: я против любых жестоких методов. Но это крутой сюжет. Я помню, как нас однажды заперла учительница в кабинете, потому что мы не выучили всем классом стихотворение. Сказала, что не выйдем, пока не выучим. А у меня спектакль. Я сидела и думала, какой же это сюр. Она понимала, что не имела на это права, но все равно делала. Я была маленькая, но чувствовала, где адекват и где неадекват. Вот и в случае с «Волной» – я бы не хотела в такой ситуации оказаться, но, мне кажется, если бы оказалась, я была бы Лори, а не Эми. Я бы тоже понимала, что что-то тут не так, не нравятся мне правила этой игры.

– Хватило бы смелости противостоять?

– Это уже другой вопрос, но я бы точно попробовала. Наверное, когда получила бы в нос четыре раза, как Лори в нашем спектакле... Мы никогда не знаем, как наш инстинкт самосохранения себя поведет, чем ты будешь руководствоваться.

– Кэти из «Проблемы», наоборот, неисправимый альтруист. Она со всеми или против всех?

– Она – подросток, она еще в процессе. Но мы все в процессе, а не в результате. Кэти будет слушать себя и свою правду. В этом они все похожи. «Василисса» тоже про это.

– «Пятиречие» – тоже технически насыщенный спектакль, где много монологов на непростом северном диалекте, во время которых надо держать зал, взаимодействовать с партнерами, петь. Как Вы настраиваетесь на спектакль, чтобы не упустить ни одной задачи?

– У меня есть несколько аудиозаписей с говорами и с музыкой. Мы давно не играли, думаю, что буду переслушивать. Когда часто играем, обычно это не нужно. В институте обожала раздел «Наблюдение». В «Пятиречии» пригодилось: другой говор, интонации, пластика – все это дает мне дополнительную свободу. А технические сложности решаются репетициями.

– Роль в «Пятиречии», который был в первый раз сыгран на лаборатории «Молодые режиссеры – детям», получается, стала самой первой в РАМТе. Чувствовали ли ответственность за удачную «прописку в труппе»?

– Я настраивалась, чтобы хорошо себя показать в «Вадике» (эскиз спектакля «Вадик поет свою музыку» также был представлен в рамках лаборатории – прим. ред.) и в «Сказах» (подзаголовок спектакля «Пятиречие» – «Сказы о северном человеке» – прим. ред.). Мне сложно признать, что меня на сцене, как Тони Писаревой, достаточно. Всегда хочется большего: чтобы все увидели, что я разная.

– Как-то особенно готовитесь к «Пятиречию»?

– Распеваемся с Дианой Морозовой. Там особая манера пения. А еще хожу и наговариваю текст, стараюсь говорить его быстро и интонационно правильно. В этом спектакле очень много дает музыкальность речи, неожиданные «ах», «ох», все вот эти вздохи, подъемы наверх, присказки.

– Вы читали роман «Женщины Лазаря» до того, как получили роль в спектакле? Какие впечатления он оставил?

– Впечатления прекрасные. Я вообще даже подумать не могла, что буду играть Лидочку. Я смотрела «Женщин Лазаря» в «Наивно? Очень» (проект актрисы РАМТа Нелли Уваровой – прим. ред.) и была в безумном восторге. Вышла с таким счастьем, глотком свежего воздуха, а рыдать начала на спектакле еще до всех трагических событий – настолько душа распахнулась. Это самое любимое чувство, когда не можешь объяснить свои эмоции – просто все сложилось, и вот ты сидишь и рыдаешь себе на здоровье.
В прошлом году я ничего не подозревала. Я подписывала договор, и Софья Михайловна неожиданно поздравила меня с тем, что я буду играть Лидочку. Мне очень нравился материал, но у меня не было мыслей, что Леша Золотовицкий (режиссер спектакля – прим. ред.) меня возьмет: он меня не знал. Еще думала, что я не Лидочка и что, наверное, будет нужен кто-то более танцевальный. И в итоге я была очень счастлива с ним работать.

– Чем Лидочка оказалась Вам так близка?

– Наш спектакль – это история, где надо доставать себя. Не надо играть Лидочку, а нужно просто быть собой. У всех артистов есть шаблоны. Я привыкла, что я маленькая и мне все время надо немножко «бебешничать», немножко быть смешной. Все этого от меня ждут. А Леша все время доставал из меня взрослость. У меня еще там текст такой поэтичный, мне все время хочется все немножко возвысить, сказать как это прекрасно – любовь! Леша все это упрощал, по-хорошему приземлял меня. Это уже ни для кого не секрет: я же больше Лазаря Линдта играю, чем Лидочку.
Это тоже тот случай, когда команда абсолютно сложилась. Но было сложно, потому что есть роман, есть читка, которую я видела, и собственное представление об этом всем. И пьеса создавалась в процессе, не только Милой Деневой, а Лешей тоже и нами всеми. Казалось, что многое нельзя убирать, потому что это очень важно.

– Какие сцены из романа, не вошедшие в пьесу, Вы бы оставили?

– В книге крутое начало. Оно написано в духе хорошего кинотриллера: морская гладь, ветерок, все хорошо, а ты уже чувствуешь, что сейчас акула кого-нибудь съест. Вот так же и в этой книжке: сначала лето, персик, но есть предчувствие, что сейчас что-то случится. И погибает мама. Мне очень жалко, что этого нет в спектакле. Жалко, что нет историй любви Лидочки. Поэтому даже не могу сказать, что играю непосредственно Лидочку. Я играю девочку, вся жизнь которой подчиняется чужой воле, и дедушку, который всех подчиняет своей воле.

– Как создавался образ Лазаря Линдта? Он такой, каким его видите Вы, или такой, каким его могла бы себе представить Лидочка?

– Не, я так не умею. Он такой, каким его представил режиссер. Леша Золотовицкий, на самом деле, абсолютный Лазарь. Он очень смешной, обаятельный. Мы все мечтали, чтобы он в конце где-нибудь прошел. Мне кажется, что мы вообще в театре сейчас не играем персонажей. Есть личность актера, и ты этой личностью наполняешь ту или иную историю. Стараешься не навредить, а наоборот привнести.

– Вы участвовали в нескольких рамтовских лабораториях. Чем такой формат интересен для актера?

– Очень люблю лаборатории. Обожаю эксперименты, обожаю пробовать. Мне интересно работать с разным материалом. Нравится атмосфера, когда мало времени: часто бывает так, что это только на пользу, вычленяется главное и нет ничего лишнего. Репетиции, конечно, любовь моя. Но в случае с лабораториями возможности долго репетировать нет. Все быстро, емко, часто какой-то прикольный материал, новые встречи, новые партнеры, с которыми ты еще ничего не играл.
А еще лаборатории – это почти мой любимый формат, когда не очень много людей на полчаса собираются поговорить о чем-то конкретном от сердца к сердцу.

– Из чего состоит работа над ролью?

– Каждый раз по-разному. Очень зависит от того, с каким материалом я работаю, с каким человеком, насколько мы друг друга понимаем. Иногда даже от того, какой период у меня в жизни. Возможно, стоит выработать себе какой-то порядок действий. В Театре Вахтангова есть такая штука: 32 вопроса к роли. Получаешь, к примеру, роль Нины Заречной, и ты должен от ее лица на все эти вопросы ответить. Ну, условно: что Нина Заречная поет в душе? Чем она занимается, когда никто не видит? Что она больше всего любит есть? О чем она никому не рассказывает? Есть много таких примочек разных, но у меня не получается одни и те же правила ко всему применять. Все время приходится новые и новые придумывать.
Уже сейчас я дошла до той мудрости, что я стараюсь не сопротивляться режиссерам, а просто пробовать то, что они предлагают. Мне нравятся режиссеры, которые будут искать решение вместе с артистом и исходить из того, какой он.
Поэтому у меня нет правил. Индивидуальный подход к каждой роли, к каждому спектаклю, к каждому режиссеру.

– Нужно ли молодым актерам проходить период «маленьких ролей»? Можно ли проявить себя в такой роли, привлечь внимание?

– Можно, конечно. Есть куча людей, которые от этого получают удовольствие и кайфуют, и для них все праздник. Я восхищаюсь людьми, которые не чахнут, которые не ноют, а радуются всему. Для меня таким был Проша Чеховской. Я восхищалась его позитивом. У меня было полное ощущение, что не важно, Том Сойер он или пятый мальчик в десятом ряду, он будет светиться, снимать видео, как он счастлив быть на сцене. В моем случае этот этап был пройден еще до института. Я очень много играла в массовке, и не в массовке тоже. Но там я была окружена моими друзьями. А если это в обстоятельствах, где ты участвуешь в проекте с чужими людьми, то надо обладать сверхкачествами и большой любовью к профессии, чтобы не загрустить и не зачахнуть, а продолжать светить и чувствовать, что твой свет все равно что-то даст, что он до кого-то долетит и этот кто-то будет думать: «Боже, ну какая девочка там танцует! Не очень видно, но она молодец!».
Правда я не знаю, насколько это полезно. Артисту полезен успех. Говорят, что неудачи тоже полезны, но я думаю, что успех просто больше дает. Больше дает любовь, чем нелюбовь. Больше дает «получилось», чем «не получилось».

– С Вашей фактурой не боитесь «застрять» в детских ролях или получить клише актрисы-травести?

– Не могу сказать, что боюсь, но я этого не хочу. Мне кажется, давно не существует никаких травести. Благодарна Леше Золотовицкому за то, что он во мне пресекал ощущение того, что раз я маленькая, то и должна играть маленькую. Я и так «метр с кепкой» и на мне голубое платье. Зачем добавлять еще что-то?
Мне не хотелось бы в этом застревать. Я очень рада, когда видят, что я взрослая. А в душе, может быть, даже старая. С одной стороны, я очень наивная, но поскольку многое было сыграно в детском театре, у меня сейчас уже другое понимание жизни. Мне бывает трудно, что от меня многие ждут, что раз маленькая и кудрявая, то давай улыбайся и пой про ромашки.

– Если ли у Вас другая жизнь или театр – весь мир?

– Я проповедую, что у артиста должно быть личное время. Если ты живешь только театром, тебе нечего в этот театр привнести. Поэтому я так люблю смотреть спектакли, в которых не играю, и очень радуюсь за коллег. Вот Алексей Владимирович очень много говорит про преодоление, про то, что только преодолевая, ты приобретаешь. Я с этим согласна, но всегда так жить не могу. Я начинаю болеть, все на свете ненавидеть, все время пребывать в подавленном состоянии, потому что я не хочу всю жизнь преодолевать. Не хочу, чтобы мое мироощущение было вопреки: «Все болит – ничего, сыграю. Нет сил – ничего, справлюсь». Конечно, иногда это спасает. Бывают мысли, что, если бы не театр, ты бы давно уже отвернулся к стенке и впал в глубокую депрессию. Но иногда нужно полежать, погулять, сходить на выставку, увидеть друзей, съездить к бабушке, выйти с собакой или просто весь день ничего не делать.

Я очень люблю смотреть, мне это много дает. Меня даже в институте все время ругали, что я на зрителя учусь, а не на актрису. И сильно расстраиваюсь, что у меня сейчас нет времени ничего смотреть, потому что если я не играю, то либо надо успеть что-то сделать по дому, либо я репетирую. Мне это важно, потому что меня это наполняет, будоражит азарт, вдохновляет. В первый год в РАМТе я почти каждый день смотрела спектакль или лабораторию и не считала это работой.
Кстати, еще одна приколюха про меня: я очень пунктуальная, всегда прихожу вовремя.

– Мы заметили.

– Нет, серьезно. Меня все на эту тему стебут, режиссеры тоже, потому что я прихожу еще до того, как нас позвали по трансляции. Ровненько или даже заранее. Говорят, что это пройдет. Но пока не проходит. Я это в себе ценю и считаю, что об этом надо писать в анкете крупными буквами: ПУНКТУАЛЬНАЯ. Кудрявые волосы и маленький рост наверняка еще у кого-то есть, а вот это…

– В чем состоит чудо театра?

– Не буду оригинальна: в театре должно быть чуточку лучше, чем в жизни. Я не люблю быт, не люблю, когда на сцену вытаскивают, как у нас все плохо. Я всегда за свет в конце туннеля, даже в самой страшной истории. Оставьте мне надежду. Я хочу выходить из зала с чувством, что жить хочется. Думаю, что в театр ходят за настоящими эмоциями: за тем, чтобы оживиться, обновиться, воспрянуть, во что-то поверить, влюбиться. И как актриса, наверное, тоже пришла за этим. Я вот влюбилась тут. Даже замуж вышла.
Вот еще что: я не исполнитель. Я не могу «надо – сделаю». Мне важно понимать, ради чего. Если понимаю, то на очень многое готова. Если нет, страдает весь мой организм и не может пробиться через эти ворота. Но в минуты отчаяния случаются такие счастливые спектакли, как «Дни Савелия», «Василисса», «Волна», «Женщины Лазаря». Своего рода медитация получается. Иногда в жизни все как-то сложно, плохо. А ты приходишь, играешь спектакль, и чего-то происходит, блин, необъяснимое, что ты думаешь: «Нет, я еще поборюсь! Я еще побуду актрисой!». Поэтому театр для меня – это про жизнь и про людей, про стремление все время к чему-то лучшему, светлому. И про любовь.

Анна Родионова

Фото из личного архива Антонины Писаревой и архива РАМТа