Газета выпускается Пресс-клубом РАМТа



Татьяна Шатилова: «Наша кухня тихая»

20.02.2022

Справка: Татьяна Юрьевна Шатилова окончила Студию при ЦДТ в 1967 году. Уже будучи студенткой, начала принимать участие в постановках Детского театра. В 1983-м – выпускница актерской мастерской Л.Г.Топчиева в ГИТИСе. В 1991 году получила звание Заслуженной артистки РСФСР, в 2008-м – Народной артистки России, в 2017-м стала лауреатом Премии города Москвы в номинации «За большой вклад в развитие театрального искусства», в 2021-м награждена Почетной грамотой Президента России. Играет в спектаклях текущего репертуара: «Горе от ума» (Графиня-бабушка), «Кролик Эдвард» (Пелегрина), «Лысая певица» (Служанка), «Приключения Тома Сойера» (Миссис Харпер), «Цветы для Элджернона» (Тельма), «Чисто английское привидение» (Билетерша). Снималась в сериалах и кино, озвучивала художественные и мультипликационные фильмы.

Татьяна Юрьевна почти никогда не давала интервью. Но с первых же ее слов становится ясно, что рассказывает она искренне, мудро и просто. А еще – при своей невероятной занятости в театре – оказалась очень скромным и даже стеснительным человеком. Мы попытались создать портрет актрисы – уникальной в своем роде: выпускницы Студии ЦДТ, сыгравшей за 55 лет актерской службы в театре более 85 ролей. Одной из самых востребованных и невероятно обаятельных актрис старшего поколения РАМТа.

– Татьяна Юрьевна, а разве это не часть актерской профессии – рассказывать о ней?

– Нет, Вы знаете, я считаю, что наша кухня тихая, она в нас. Говорить – это обеднять профессию. Она настолько таинственная, в моем воображении, сознании, в детстве, в моей взрослой жизни. А говорить о каких-то моментах своей жизни мне всегда было неловко.

– Как Вы думаете, что дало Вам так долго продержаться в этой профессии и оставаться одной из самых востребованных актрис в нашем театре?

– Я никогда не претендовала на роли. Но когда режиссеры давали мне работу, я всегда старалась найти в ней удивительный мир, который меня увлечет и увлекает до сих пор.

– Хочу немного поговорить о Вашем детстве…

– Я родилась в 1947 году в Москве, на 3-й Мещанской. Это маленькая улочка. Когда я сейчас на нее попадаю, думаю: как же раньше она была для меня такая большая, а сейчас скукожилась. Мы в деревянных домиках жили, в сараях хранили дрова, типичные московские дворики. А над кроватью бабушки моей покойной висела картина «Московский дворик», во всей комнате – одна маленькая репродукция. И Вы не представляете, как она оживала у меня на глазах. Вот откуда моя фантазия такая разбуженная – с детства. Вместо игрушек пластилин, перья из подушек – денег не было, я родилась в рабочей семье. А потом соседи, жившие с нами в коммунальной квартире, проявили участие в моей судьбе. Они и привели меня в Студию при Центральном детском театре.

– Почему соседи?

– А потому что мама моя была уборщицей в типографии (но выросла потом до секретаря министра геологии). Отец был рабочим, фрезеровщиком, так что некому было. Мама вообще в то время не понимала, что такое театр и зачем я туда пошла работать за гроши, когда могла стать секретарем-машинисткой, как она сама. А меня красота эта влекла.
Соседи наши имели близкое знакомство с ведущими эстрадными певцами. Они были очень хорошими портными и шили им платья. И вот Клавдия Семеновна, соседка, привела меня в наш театр прямо к Михаилу Иосифовичу Яновицкому (М.Яновицкий, тогда зам. директора ЦДТ – прим. ред.): «Вы знаете, такая девочка есть талантливая, можете ее посмотреть?». А еще в Дом кино устроила, в кружок «Художественное слово», где были одаренные дети, снимающиеся в фильмах: Коля Бурляев, Боря Токарев, Валера Рыжаков. Неизвестно, каким образом меня туда и приняли. Но в итоге я открывала все наши концерты. И занимала хорошие места в чтецких конкурсах. Один раз, правда, мне не дали первое место, потому что я читала рассказ Горького «Нунча» из «Сказок об Италии». Сказали: «Замечательно читает, но не по возрасту». А я понимала эту женщину, в 15 лет понимала.

– А когда Вы впервые попали в профессиональный театр как зритель?

– В 7 классе учительница по литературе повела нас во МХАТ на «Анну Каренину». Во-первых, я впервые была в театре. Во-вторых, играли Алла Тарасова и Павел Массальский. А сцена с поездом, то, как она была поставлена режиссером и сценографом, произвела на меня ошеломляющее впечатление.
Потом наша учительница ставила нам на уроке записи с известными артистами-чтецами. Помню запись с Качаловым. Все это стало как бы первым шагом к моей творческой профессии.

– В Студию тогда принимали каким образом? Конкурс был?

– Конечно. Но была еще одна проблема: мне нужно было доучиться в 11 классе, чтобы получить аттестат – он давал право на поступление. Меня все равно в итоге взяли – с условием закончить школу. Поэтому первый год в Студии я параллельно училась в Школе рабочей молодежи.

– Что Вы делали на конкурсе, помните? Читали, пели, танцевали?

– Вы знаете, петь я всегда хорошо умела, у моего отца был голос, у мамы. Мне даже педагог по вокалу в Студии предлагал перейти в оперетту. А при поступлении еще и показывала этюд: вот вы приходите радостная после хорошего дня и вдруг неожиданно в этой радости разбиваете вазу – ваша реакция? Я всегда боялась этюдов, дико боялась. И постоянно говорила: «Ребят, вы меня возьмите, пожалуйста, в свой этюд, потому что я придумать ничего не могу». Я вообще была болезненно робкая.

– Вы до сих пор, наверное, такая…

– Наверное. Я в работе, кстати, очень люблю, когда меня временно никто не трогает, я сначала только наблюдаю за партнерами, как они работают, что предлагают, думаю о том, что в данном случае могу им дать, и сама включаюсь в работу. Мне очень много дает партнер. Я всегда говорю, что я часть команды единомышленников. Начинаю взаимодействовать с партнером: петелька-крючочек, – и вот уже в материале, уже свободна в нем.
И еще – у меня не было никогда зависти к тому, кто получает роли. Я ждала свои.

– Школой-студией руководила Анна Алексеевна Некрасова. Она сама вела у вас занятия?

– Конечно, да еще и не отпускала нас с уроков. Сидит курит, кофе пьет, забывает о том, что мы часов семь-восемь не кушали ничего, потом вдруг скажет: «Ну ладно, перерыв пять минут». И мы несемся в буфет. Кстати, студентов, которые заканчивали наш курс, в буфете сразу было видно – едят быстро-быстро. Это не как сейчас – вальяжно ждут, когда там третий звонок. Поэтому я сама прихожу на спектакль за полтора часа. Когда у меня первый спектакль в двенадцать, я уже в семь на ногах, чтобы ровно в половине одиннадцатого быть в театре. Люблю собраться, пораньше одеться, чтобы уже в гриме, костюме сесть и углубиться в текст, вспомнить, что в прошлый раз было не так. Не люблю приезжать впритык.

– У Анны Алексеевны была своя школа, свое отношение к профессии, которое Вам передалось?

– Конечно. Она была очень дотошна в мизансценах, хорошо разбиралась во внутренних линиях, в задачах. Я, честно скажу, по своей глупости, молодости, многого не понимала и все больше прислушивалась, кто чего скажет, вместо того чтобы самой разобраться. Сейчас я знаю, что это мой единственный педагог, который мне очень много дал. И моя вина, что я мало уделяла ей внимания как ученица. Сейчас очень переживаю, когда вспоминаю о ней, о ее последних днях.

– Но Вы много играли в ее спектаклях.

– Да, я играла и в «Сомбреро», и «Питере Пэне», и в «Саньке». Она проявляла ко мне и человеческое, и педагогическое отношение, доброе.

– Первые Ваши роли – мальчишечьи, девченочьи…

– Солнышко, так это же детский театр. Мы все были травести.

– А по какому критерию вас отбирали?

– Брали худеньких, маленьких, детишек чтоб играть… Кстати, я такую плеяду хороших актрис здесь видела. Это уже после Сперантовой (В.А.Сперантовой, актрисы ЦДТ – прим. ред.) – Женечка Фирсова, Женечка Кузнецова, очень много было замечательных, не отличишь от ребенка вообще. Я всегда такой пример привожу. Когда мы ездили с «Каруселью» по Маршаку в Голландию на гастроли и я в роли Петрушки говорила: «Выходи человек сто – целым не уйдет никто, выходи человек двести – всех уложу на месте», – прямо из зала выходили со мной драться, думали, что парень. То есть настолько мы, травестюшки, по психологии, эмоциональным, физическим данным приближались к детишкам.

– Вас учили играть детей в Студии?

– Нет, специально не учили. При приеме в Студию отмечали наш темперамент, характер, заразительность, отбирали тех, у кого был комплекс качеств, позволявших играть в амплуа травести. А первую свою «путевку в жизнь» я получила на втором курсе. Мы делали этюды – «оживляли» картины известных художников. Мне досталось «Свидание» Маковского, и я «оживила» мальчика с этой картины. У меня долго не получалось раскрыться, но Анна Алексеевна видела во мне внутренний потенциал и помогла мне. Она попросила моего сокурсника вытолкнуть меня из-за кулис пинком прямо на сцену. И он так сильно толкнул меня ногой, что во мне проснулась такая к себе жалость и такая обида, которые были необходимы для моего образа. В этот момент я поняла, что такое мастерство, что такое прочувствовать роль. Актриса, играющая маму, так растрогалась моим состоянием, протягивая мне калач, что сама расплакалась. Это стало моей первой удачей на творческом пути. И с этого момента началось мое правильное понимание профессии.
А потом Анна Алексеевна Некрасова вводила меня в «Сомбреро» на роль Аллочки. И в «Питера Пэна» на роль Шишки – это были мальчишки, потерянные на острове Где-то там. А первой работой в амплуа травести была роль Петрушки-иностранца в спектакле «Карусель».
Мальчишеское уже в моей природе: я очень заводная, хохотушка, сама моя психика толкала на сценическое хулиганство, которое очень ценно в этом амплуа.

– А вот скажите, травести остается в тебе на всю жизнь?

– Конечно. Я вот до сих пор иду иногда и думаю: Господи, я еще молодая, это тело может стареть, а душа нет. Если бы были силы и фактура другая, я бы еще с удовольствием хулиганила.

– Вы в театре 55 лет.

– Без трех лет студии.

– Получается, большую часть Вы при Бородине работаете.

– С 1967-го по 1980-й я работала с другими. А в 1980-м пришел Алексей Владимирович.

– Но первые годы наверняка были определяющими в профессиональном становлении. Они определили Ваше самочувствие в профессии?

– Конечно, оно никуда не делось, оно идет за нами оттуда.

– Кто такие артисты ЦДТ?

– Это какое-то уникальное явление. Я вспоминаю всю труппу, в которую вошла тогда. Все они приходили за полтора часа до спектакля пообщаться, что-то обсудить, рассказать, это была семья. Семья со своими традициями, правилами. Помню, как Михаил Трофимович Андросов мне говорил: «Как Вы смеете в костюме приходить в буфет?». Или, когда я «звОнят» сказала однажды: «Как Вы смеете? Вы актриса! "ЗвонИть" надо говорить!». Вы знаете, какой-то присутствовал аристократизм внутренний в поведении, в работе, во всем было что-то высокое. Я всегда ощущала себя среди них актрисой МХАТа. А ведь у нас и педагоги были из МХАТа. И многие актеры, закончившие МХАТ, это – элита Центрального детского театра. Все они были поглощены своей жизнью в театре, ролями – можно просто было следить за ними, чтобы учиться.
Я когда выходила в первый раз с подносом в «Духе Фландрии», сердце мое от страха ушло в пятки. Выходить меня учил Андросов (М.Т.Андросов, артист ЦДТ – прим. ред): «Ты должна выносить, как будто у тебя полный бокал вина. И он тяжелый, это же кубок!».
А «Димку-невидимку» со мной проработала актриса Магда Лукашевич – полностью от и до, по задачам, которые ставил Ефремов. Она там играла учительницу. И все время за мной следила. Они все за нами следили, как мы работаем. А мы – за ними.
Мы всегда приходили смотреть, как играют Струкова с Щукиным (Т.Н.Струкова, А.М.Щукин, артисты ЦДТ – прим. ред.) в «Доходном месте». Это было что-то! И потом эти старики были очень человечные, не ходячие звезды, а как будто действительно одна семья. Мы брали с них пример.
Некоторым из нас не очень повезло в профессиональной реализации, часто менялись режиссеры. И некогда было закрепить свое творческое я – чтобы режиссер тебя оценил, заострил на тебе внимание. Но мне повезло. В моей судьбе был и Владимир Федорович Дудин, и Владимир Валентинович Кузьмин, и Лев Константинович Машлятин, и Юрий Иванович Еремин, и Геннадий Михайлович Печников, и Петр Наумович Фоменко – я попала в его спектакль «Король Матиуш Первый», где играла газетчицу и детей в парламенте.
Все они «петушиные слова» знали – было такое понятие в театре, когда режиссер мог одним словом поставить задачу, дать толчок в развитии роли.
Ох как меня однажды Дудин отругал на «Карусели», он не стеснялся в выражениях. Зато после этого свобода наступила потрясающая и остановить было нельзя. Он дал какую-то внутреннюю смелость своей встряской.

– Метод был свой.

– Ну они все были профессионалы, с какими мастерами работали!

– Татьяна Юрьевна, а Вы помните первый спектакль, который увидели в ЦДТ как зритель?

– Я видела «Они и мы» Эфроса. Я тогда училась на первом курсе. Это было, конечно, что-то. И вроде политика в нем звучала, и молодость просто перехлестывала в игре актеров. Там звучали такие стихи: «А ты? Входя в дома любые – / И в серые, / И в голубые, /Всходя на лестницы крутые, / В квартиры, светом залитые, / Прислушиваясь к звону клавиш / И на вопрос даря ответ, / Скажи: Какой ты след оставишь? / След, / Чтобы вытерли паркет / И посмотрели косо вслед, / Или Незримый прочный след / В чужой душе на много лет?» (стихи Л.Мартынова – прим. ред.). Здорово! Это была квинтэссенция всего спектакля. А еще я видела эфросовского «Бориса Годунова», где царя играл Иван Дмитриевич Воронов, а я сама даже успела сыграть роль мальчика на паперти.

– Потрясающе, что Вы попали в этот мир, не мечтая в него попасть. И вдруг поняли, что попали туда, куда нужно.

– Да, это мой театр.

– А помните первые спектакли, куда Вас вводили в студенческие времена?

– Это «Одолень-трава», где мы с косой стояли. В массовке.

– В моем списке даже нет этого спектакля. (Т.Ю. смеется). А кого Вы играли там?

– Да кого, то ли селянку, то ли парня. Я же очень много ребят играла. Рынду играла в «Коньке-Горбунке». Потом уже меня в девушки перевели за забор, это считалось повышением, уже что называется «могу и девушку сыграть». А так все парни как-то.

– А первая настоящая роль, с текстом?

– Но не с текстом. А с мычанием. Это был «Сыновья идут рядом». Я немую играла, дочку кулака, которого пришли раскулачивать. Вот это первая роль моя была. Без слов, но с очень большим серьезным действом. Психологическим. Там и отца выгоняют из дома, и нас гонят. Раньше же раскулачивание было страшное, и вот я должна была пережить это все. Знаете, этот материал втягивает в себя, начинаешь ощущать правду жизни и жестокость времени.

– Наблюдая Вас в ролях – даже по фотографиям, – всегда Вами восхищаешься. В период травести Вы – настоящий мальчишка. Потом царевна какая-то нежнейшая и скромная в «Емелином счастье» и вдруг становитесь бабушкой прекрасной – Вас можно только со Сперантовой сравнивать, от нее такая же исходила энергия, как от Ваших бабушек.

– Вы так хорошо говорите, потому что видите это. Я, к сожалению, себя не вижу. А потом прошлое вспоминать так грустно… Очень грустно…

– Мне казалось, Вы счастливый человек в профессии.

– Да. Но с возрастом попадаешь в какую-то сентиментальную яму.

– Расскажите наиболее запомнившиеся Вам образы своих героинь, процесс работы над ними?

– Вы знаете, когда я играла Верочку в «Шутниках», понимала, что роль этой девочки нужно вести к последней фразе: «Папенька, а почему над нами все шутят?». Такова сверхзадача этой роли. И я так и играла ее, когда вдруг она – живущая в безоблачном счастье – попадает в ситуацию, к которой была не готова: когда ее близких начинают ставить в безвыходное положение. Когда, чтобы выжить в мещанском обществе, надо выдать старшую дочь за ужасного Хрюкова. И вот я произносила свою фразу, а отец отвечал: «Будем мы жить богато и счастливо – перестанут над нами шутить. Перестанут, милые мои, перестанут». Весь спектакль я играла ее безоблачное счастье – а вся жизнь ее была в том, поссорились они со своим женихом или не поссорились. И вдруг она понимает, что в судьбах отца и старшей сестры что-то происходит новое для нее.
Я люблю роли, которые рождаю сама, с самого начала. Как зернышко в чреве мамы. Так я рождала и Верочку. Начала во дворах наблюдать за молодежью, в метро следить, читать что-то, да я и сама еще была молодая. И стала потихонечку ее, 16-летнюю девушку, понимать, переживать, находить правильный рисунок роли.

– Это был процесс поиска и характера, психологии?

– Именно психологии. Потом там классный текст – сочный, образный, я очень жалею, что прошло время, когда такие роли можно было играть.
А «Лесная песня»? Боже мой! Я же репетировала в лесу. Да. Это было лето. Приехала Анна Алексеевна (А.А.Некрасова, режиссер спектакля – прим. ред.). Срочно надо было за неделю ввестись на роль Мавки. «Давай-ка одевайся, пойдем в лес, посидим». Ведь Мавка – природа: зимой умирает, осенью расцветает, летом в ней соки бегут. Это все нужно почувствовать в образе. Причем все это дано мне было, потому что я сама люблю находить радость в природе. И когда это ощущаешь, то получаешь нужные эмоции и раскрываешь в ней чувственную сторону и восторг.

– Татьяна Юрьевна, что Вам дает силы в жизни? Где находите энергию? В чем Ваш источник?

– В работе. Вы знаете, я так мало жила вне театра.

– Есть ли у Вас в театре подруги? Вообще актерская дружба возможна?

– У меня всегда хорошие отношения с коллегами. Ко мне все хорошо относятся. Меня это радует – уважение очень ценно. Но таких близких отношений, чтобы приехали в гости, нет. Для меня театр – все-таки не дом, а храм, где мы свою душу отдаем зрителям. Вот я выхожу в «Чисто английском привидении», общаюсь с детьми вживую и удивляюсь, как они непосредственно реагируют, как искренне с ними можно разговаривать о самых важных вещах.
 
– Все говорят: меняются поколения детей. А мне кажется, если театр настоящий, ничего подобного. Если ты открыт – тогда и ребенок так же, как и сто лет назад, тебе открывается. Вы как считаете?

– Я считаю, что, когда артисты любят свое дело и своего зрителя, они всегда найдут с ним общий язык. Когда я в «Карусели» играла Петрушку-иностранца и бегала по залу от дворника с лопатой, мне то конфетку сунут, то проявят сочувствие. И Вы знаете, это такое единение душ зрителей и актеров, которое ни с чем не сравнимо.
У меня очень много хороших воспоминаний о премьерах и нашей молодежи. Наша Студия, кстати, была очень сильная.

– А кто выпускался вместе с Вами?

– Саша Комиссаров, Ира Маликова, Тамара Мурина, Наташа Громова, Саша Бордуков, Леша Казанцев. Такие были творческие люди, сидеть без работы не могли, в два часа ночи уходили, репетируя «Преступление и наказание», шли пешком до Войковской, по Дмитровке и ничего не боялись. Я Сонечку Мармеладову играла. Это была наша самостоятельная дипломная работа. Она на сцене не шла. А вот «Как закалялась сталь» и «Двадцать лет спустя» шли в ЦДТ – я играла и там, и там. Мне потом Печников (Г.М.Печников, актер и режиссер ЦДТ, постановщик спектакля «Как закалялась сталь» – прим. ред.) часто предлагал сыграть Зеленову в каком-нибудь концерте: «Давай кусочек сделаем, ты Зеленову дашь!». Но это не то же самое, что играть в спектакле, когда с самого начала чувствуешь его энергетику…
Я же всегда, даже если не с начала в спектакле выхожу, сижу за сценой. В «Тане» арбузовской я выходила во второй картине, а первая идет чуть ли не полчаса, но я сидела и чувствовала уровень затрат актерских, с какой они вышли энергетикой, и подхватывала.
Я не могу сидеть где-то в гримерной и ждать своего выхода. Так же и в «Цветах для Элджернона» – сижу весь первый акт за кулисами и слушаю. Энергетически заряжаюсь с первых фраз. И если вижу, что-то подсело, пытаюсь приподнять это дело.

– Получается?

– Я стараюсь, решая задачу, которую должна выполнить. Бабку когда в «Тане» играла, мне надо было начинать со слов: «Я за свой век мужу изменяла дай Господи, уж очень легкое сердце у меня было» (смеется), – надо было успокоить Таню, которую бросил муж, уйдя к другой, вселить в нее борьбу за жизнь, силу какую-то в нее влить для того, чтобы она жить продолжала.

– Татьяна Юрьевна, а Вы ведь помните текст всех своих ролей!

– Уже нет. Мне иногда сны снятся, что нужно выходить играть спектакль, который шел 20 лет назад, а я текста не помню. Что-то начинаю говорить вне материала – надо же заполнять чем-то. Это страшные сны.

– А с Вами случалось, что забывали слова?

– Вы знаете, было. Вот недавно в «Кролике» забыла, какое слово Пелегрина говорит, заколдовывая принцессу – «карамболь». Промелькнули секунды, а мне показалось, что прошла вечность. Тогда я сказала: «Скарабей!». Откуда я его взяла? Наверное, потому что накануне посмотрела фильм «Боги Египта».

–Артисты хохотали?

– Вы знаете, они ждут от Пелегрины всякого. Ну а потом должно же каким-то словом заколдоваться… Мне потом Рузанна (Р.Мовсесян, режиссер спектакля – прим. ред.) говорит: «Ну Татьяна Юрьевна, ну каррр – каррамболь». Теперь я спокойна, запомнила. Бывает иногда затык, но редко.

– Как Вам работается с молодыми режиссерами?

– Мне понравилась Катя Половцева. У меня правда возникло с ней сначала недопонимание. Меня почему-то режиссеры оставляют в стороне, когда начинают разбираться с молодыми. А я колупаюсь, колупаюсь… Как-то на репетициях «Лысой певицы» я грохнула в нервах ночной горшок. Потому что внимания нет, а мне каждую фразу надо чужую знать для того, чтобы мое действо совершалось. И я психанула, но мы очень быстро поняли друг друга, и она уделила мне время. Мне нравится, что она как актриса чувствует, нравится ее отношение доверительное ко мне. Потому что я со временем после выпуска начинаю совершенствоваться, входить в материал и получать удовольствие. Я не люблю останавливаться на репетиции, мне нужны спектакли.
Кстати, однажды после большой паузы – из-за ковида – я забыла имя главного героя (смеется). Нет, ее я знала – Элизабет, а его забыла. Ну а что делать? Прогон не может останавливаться. Я подошла к Виталику (артисту В.Тимашкову – прим. ред.) и говорю: «Тебя как зовут-то?»

– Там все раскололись небось сразу?

– Испугались. Я даже не знаю, что они подумали. Люда Пивоварова (актриса РАМТа – прим. ред.) вообще хотела убежать со сцены, она боялась, что я к ней подойду и что-то у нее спрошу. И послышалось ли это мне на нервной почве или он так сказал – не сознается – Дорнальд вместо Дональд. И вот я этот «Дорнальд» и пошла дальше говорить. Это был единственный прокол в моей жизни. То ли от усталости, от этой гонки, когда нужно было 10 премьер отыграть подряд. А ребята мне потом сказали: «Татьяна Юрьевна, а что Вы мучаетесь, вспомните Президента Америки Дональда Трампа и не будете забывать». И, знаете, мне понравилась Катюша. Я говорю: «Катюш, Вы меня не будете ругать?» – «Да нет, что Вы, бывает же всякое, мы же тоже люди». И вот она так отреагировала, и мне стало еще страшней, лучше бы поругала.
Много чего интересного в нашей профессии. Я без нее не могу жить, и она, видно, без меня не может. Мы уже срослись.

– Я очень радуюсь, что у Вас до сих пор такая занятость в театре.

– Да, и кстати, что-то до сих пор происходит впервые. «Лысая певица» – моя первая работа в камерном пространстве.

– Надо же, при этом столько ролей за спиной. Каково это было?

– Очень тяжело. Знаете, в чем дело? Это же мой первый репетиционный зал. Здесь я поступала в Студию. Именно здесь читала, и тут меня приняли в театр. То есть я входила в эту комнату всегда как во что-то святое, а тут надо было в ней играть – странные ощущения очень. Сразу как-то начинаешь понимать, что прошлое тут, с нами, и нельзя ударить в грязь лицом.

– А Вы помните свой первый успех на сцене?

– Это «Тили-тили-тесто». Помню, очень трудно мне эта роль давалась. Я должна была сыграть первые чувства школьницы. А тогда за это гнобили – педагоги, директора. Его быстро сняли – через год-полтора. Режиссер был хороший: Илья Рутберг. Да и вообще встретились в спектакле будущие звезды: Максим Дунаевский, Александр Шварц, Рудольф Кац. Мы – только закончили Студию и вышли на серьезную дорогу. Играли пару с Сашей Хотченковым. Боже мой, что творилось: на люстрах висели. Это была трагикомедия, но такая серьезная, душещипательная. Танюшка Курьянова (Т.Г.Курьянова, актриса ЦДТ и РАМТа – прим. ред.) стояла в кулисах и плакала – настолько это было по-человечески. Вспоминать это все очень приятно. Меня в нем называли «русская Мазина» – Юлик Балмусов (Ю.С.Балмусов, артист ЦДТ и РАМТа – прим. ред.) это сказал.
Много хорошего говорили, но я к этому всегда относилась спокойно, потому что это большая ответственность: о тебе так думают, а ты выйдешь и провалишься. Поэтому я всегда старалась работать честно, профессионально, слушая только режиссера.
Вообще, Вы знаете, я никогда не читала рецензии. Понимала, что они могут меня сбить с моего пути.

– Кто еще был критерием? Как Вы понимали, получилось или не получилось?

– Я очень доверяла билетерам, реквизиторам, одевальщицам, вот они как скажут, так оно и есть. У нас такие были реквизиторы – старые мастодонты, театралы. А билетеры какие, это не девочки-мальчики. Поэтому я рада, что училась у всех здесь. Для меня одевальщицы были самая желанная компания.

– При Вас здесь сменилось нескольких разных руководителей. Каково это, когда все меняется, даже эстетика театра? Как при этом сохранить себя и в профессии, и как человека? Не было у Вас такого: новая метла – надо уходить?

– Наверное, нет. Потому что когда доверяешь себе и когда ты этим живешь, ты в состоянии приспособиться – не знаю, правильное ли слово приспособиться, – вести свою какую-то линию. Я мало изменилась с тех пор, как здесь Алексей Владимирович. И, кстати, ему благодарна во многом. Я была одна из тех артистов, которых он сразу же привлек к своим первым и значимым для театра постановкам: «Ловушка № 46, рост второй» и «Между небом и землей жаворонок вьется» по Юрию Щекочихину. Может, еще и поэтому не возникло ощущения, что для меня что-то кардинально изменилось: у меня всегда в театре была работа. И дальше, несмотря на то, что я почти не играла в спектаклях Бородина, он всегда следил за моим творческим ростом и очень точно при необходимости направлял меня в работе над моими ролями, учил находить чувство вкуса и меры.

– Татьяна Юрьевна, а когда случился Ваш переход на возрастные роли, насколько он был трудным для Вас?

– Я перешла на них чудом. Тогда у нас в театре был главный художник Эдуард Петрович Змойро. Гениальный художник из плеяды старшего поколения, который оформлял «Шутники», «Кошкин дом», «Карусель», «Емелино счастье», где я играла. Он настолько точно делал костюмы, что уже давал толчок к решению роли. И именно он, когда меня ввели в «Сказку о четырех близнецах», помог мне совершить прыжок в возрастную роль матери Бонки. Сначала дал мне трубку в рот и буквально несколькими штрихами подсказал, каким должен быть образ Тетки Елены. Мне, кстати, очень нравилась эта работа. Я вводилась играть в очередь с Нелли Терновской, уже даже не помню почему. И мне удивительно, что это прошло так безболезненно для меня.

– Хотела Вас спросить, какие спектакли ЦДТ Вы вернули бы обратно в репертуар, и они, по Вашему мнению, попали бы в сегодняшнего зрителя?

– «Сказки Маршака». Они замечательные были (я там играла волчонка) – очень живой спектакль, для малышей. «Пушкинские сказки» бы с удовольствием вернула. «Кошкин дом» – его «ля рюс» все называли, куда там американцам до этого спектакля. Он, конечно, совсем другой в записи (в 1981 году был снят телеспектакль на основе постановки ЦДТ – прим. ред.).

– Но Вы и в записи изумительная Кошка.

– Ну вот Яшин (С.И.Яшин, режиссер спектакля – прим. ред.) поверил в меня, взял. Он очень хорошо знал актеров, у него была своя команда, и он всем нам доверял. Я и Зойку у него играла в «Барабанщице». 13 спектаклей мы с ним сделали.

– Работа с Яшиным была интересным периодом для Вас? Важным?

– Важным, потому что работы интересные были. И он режиссер очень заводной, обязательно с показа своего начинал репетиции: ему надо было, как он видит, показать. Он не давал свободу актеру понять и претворить в действо, очень был несдержанный, хоть у него самые хорошие спектакли были. И «Кошкин дом», и «Сладкая собачка», и «Барабанщица», и «Гуманоид в небе мчится» – на этот спектакль билетов достать нельзя было, смешной до чертиков.

– Вы делите свой профессиональный путь на какие-то этапы?

–Мои роли все были для меня важны, но иногда встречались такие, которые выходили из ряда твоих ролей – более насыщенными, яркими, неожиданными красками, непривычными амплуа. Так вехами в профессии можно назвать спектакли «Карусель», «Тили-тили-тесто», «Кошкин дом», «Шутники», «Лесная песня», «На почве любви». Был у нас еще такой спектакль «Антонина», в котором я играла только выезжая на гастроли – девочку-сибирячку, соединяющую своих расставшихся родителей. Сибирский характер моей героини и вообще нашу сценическую семью воспринимали настолько правдиво, что нас даже в дороге считали семьей. А один мальчик однажды после спектакля, сыгранного где-то под Иркутском, так влюбился в мой образ, что подарил мне перед отлетом маленькое колечко. И ведь принял меня за свою землячку.

– Татьяна Юрьевна, есть ли такие роли, которые Вы очень хотели сыграть, но так и не сыграли и до сих пор жалеете?

– Вы знаете, я ведь в некоторых спектаклях играла по две роли, иногда с разницей в десятки лет. Например, в «Сомбреро» – десятилетнюю Аллочку, а потом, спустя годы, маму главного героя Шуры Тычинкина. А вот в «Сказках Пушкина» я играла Золотую рыбку и Мертвую царевну и думала, что успею сыграть старуху вслед за Валентиной Сперантовой, Татьяной Струковой и Антониной Елисеевой. Но в этот ряд замечательных актрис так и не успела попасть, несмотря на то, что спектакль был долгожителем.

– Как Вы думаете, чем однажды Вас привлек театр и чем удерживает до сих пор?

– Знаете, я была такой скромной, что театр был единственным местом, где я могла научиться говорить о сокровенном. Ну а чем удерживает? Как сказать, если я всю жизнь отдала этому искусству?

– Какой бы совет Вы дали молодым актерам, только вступающим на эту стезю?

– Быть честным в профессии и иметь терпение.

Ольга Бигильдинская

 

наверх