Набат под звон бокалов

«Гробовщик. Пир во время чумы» – третья премьера цикла «Повести Белкина» в РАМТе

29.02.2020

Продолжая проект на Маленькой сцене РАМТа, режиссер Павел Артемьев представил свою версию повести Белкина «Гробовщик» и трагедии «Пир во время чумы», сведя два таких разных по жанру и стилистике произведения А.С.Пушкина в едином сценическом пространстве.

При словах «по повести Пушкина» у каждого в воображении рождается определенный образ: кто-то представляет барышень на фоне Болдинской осени, кто-то вспоминает многочисленные версии «Онегина в джинсах». Артемьев делает попытку удовлетворить гипотетические пожелания и тех, и других. При этом создает нечто новое, гармонично переплетая составные части произведений друг с другом. Мягкая проза Пушкина (с фрагментами текстов Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого и А.П.Чехова) перемежается с его же ритмичными белыми стихами и патетическими музыкальными вставками, шаг за шагом, слово за словом приближая героев, живущих в разных произведениях, друг к другу. Получившееся сплетение сюжетов является проекцией современной жизни, когда многие люди в погоне за сиюминутными радостями уделяют гораздо больше внимания показной части жизни, забывая о внутреннем содержании.

Персонажи «Пира во время чумы» живут в мире фиолетового света, нервных движений, нелогичных действий, позерства. Их праздник происходит в глубокой части неровного пространства Маленькой сцены, где они – то одиноко разбредаются по углам, то пускаются в дикие танцы под несуществующую музыку, то выделывают завораживающие своей сложностью пластические номера. Молчание с их стороны длится так долго, что первые произнесенные строки в камерном зале звучат внезапно и излишне громко.

Неожиданно в абсурдистскую аллегорию врывается теплый луч света. Из боковой двери, ведущей в зрительское фойе, появляется герой, совершенно не вписывающийся в эту вакханалию. Гробовщик Адриан Прохоров (Андрей Бажин), весьма себе пушкинский (и, как оказывается, обращающий на себя внимание других классиков XIX века) герой, не привыкший к выходам в общество, готовится представиться новым соседям. Он бреется, надевает сюртук и попутно беседует со зрителями о жизни своей, своем ремесле и отношении к нему людей. Не вовлекая публику непосредственно в диалог, Прохоров все же разрушает четвертую стену, обращаясь к зрителям, ища совета и поддержки. Тесное сценическое пространство, обеспечивая физическую близость актера, помогает сопереживать судьбе его героя.
 
Повествование Прохорова происходит под необычное звуковое сопровождение. О все не приходящей к купчихе Трюхиной смерти он говорит под мелодичный перезвон бокалов чумного празднества. Случается, что фоном к его откровениям служит резкий, неприятный звук прикосновения смычка к струнам скрипки, напоминающий скрип металла по стеклу. А иногда глухие барабанные удары звучат в ритме затихающего биения сердца.

Тем временем в левой части сцены продолжается празднество – герои манерно распивают вино на фоне пирамиды пустых бокалов. Небрежно напяливший белокурый парик Председатель Вальсингам (Иван Забелин) философски рассуждает об ушедших сотрапезниках и развлекает гостей застольной песней в честь Чумы. Его равномерные ответы на эмоциональные всплески окружения могут вызвать недоумение – ведь он Председатель этого пира, он должен, задавая тон, веселиться громче остальных. Исступленное спокойствие объясняется тем, что Вальсингам уже потерял всех, за кого мог волноваться. Он на грани безумия, и единственное, что пока что спасает его, – это еще более безумные люди вокруг.

Как например, Молодой человек (Прохор Чеховской), едва держащийся на ногах, пытающийся острить и поднимать настроение обреченных пирующих. Он не замечает, что, пока радостно опустошает бокал за умершего собутыльника, его собственное тело уже отказывается ему служить. Он – следующий.

Мэри (Виктория Тиханская), начинающая исполнять шотландскую балладу в слегка развязной манере ресторанной певицы из французского нуара, пытается показать свое безразличие к происходящему, скрывая за фарсом вызывающих манер и одежды разбитое сердце. Но к последним надрывным строкам водевильный вальс переходит в погребальный плач, который в какой-то момент обрывается на полузвуке. И становится понятным, что девушка оплакивает собственную судьбу.

Замыкает череду «чумных» образов беременная невеста Луиза (Александра Аронс) – не то поруганная добродетель, не то раскаявшееся прелюбодеяние. Кажется, что она сама не определилась и готова «менять легенду» в зависимости от обстоятельств и компании. Алкогольный разгул вечеринки особенно резко бьет по чувствам при появлении беременной девушки с бокалом вина.

Прерывая короткими монологами-рассуждениями веселый праздник, Прохоров, наконец, предстает полностью облаченным. Но не для утреннего визита, а для более печального ритуала. Бой часов звучит как похоронный набат для участников «безбожного пира». Их час настал, за ними пришел посланник Смерти, Гробовщик. А что если весь этот фиолетовый цвет, гора бокалов, дикие пляски – просто плод воображения Прохорова? Часть ночного кошмара, в котором его мертвецы пришли к нему на новоселье?

Обращает на себя внимание то, что эти два абсолютно разных мира существуют в единой системе координат и жизненных ценностей. С изрядной долей здорового цинизма Прохоров рассказывает о своих «клиентах», прошлых и перспективных. Такое же пренебрежение к живым и мертвым звучит в голосе Вальсингама, оплакивающего жену и мать, но не желающего лишних напоминаний о своем горе.

Объединяет эти истории и обыденность, с которой смотрят на смерть и смертность персонажи. Все они утратили некий моральный компас, от чего их поступки и слова могут показаться сторонним наблюдателям бесцеремонными. С пугающей естественностью герои садятся пить чай на длинном ряду скамей, к финалу отделившем и «дом гробовщика», и чумной пир, от зрителей и создав ту границу, о которой хочется продолжать размышлять после просмотра.

Анна Родионова