От литературного текста к спектаклю

Встреча с создателями постановки «Жизнь одна»

24.05. 2016

28 марта на Маленькой сцене РАМТа состоялось очередное мероприятие в рамках образовательного цикла «Театральная академия» Молодежного проекта «ТЕАТР+». Во встрече «Литература: путь на сцену» приняли участие режиссер спектакля «Жизнь одна» Владимир Богатырев и его артисты Александра Аронс, Татьяна Веселкина, Изнаур Орцуев, Анастасия Прокофьева, Юрий Трубин и Алексей Мишаков. Предлагаем вашему вниманию фрагменты стенограммы. Встречу ведет автор проекта Ольга Бигильдинская.

Фрагменты стенограммы

Ольга Бигильдинская: Наш разговор пойдет о переносе литературного произведения на сцену. И будет построен на примере работы над спектаклем «Жизнь одна». Первый вопрос, конечно, режиссеру. Владимир Александрович, ведь Вы не боитесь литературных произведений как основы спектакля?

Владимир Богатырев: Почему? Некоторых боюсь.

Ольга Бигильдинская: В Вашей творческой биографии часто встречаются спектакли именно по литературным произведениям.

Владимир Богатырев: Очень интересно брать не только драматургию, но и те произведения, которые хочется перевести на язык театра. Не всегда автор-прозаик может написать пьесу.

Ольга Бигильдинская: Расскажите, пожалуйста, как происходил отбор материала для постановки спектакля «Жизнь одна»? Ведь, насколько я знаю, идея соединить лагерную прозу Шаламова и лейтенантскую прозу Кондратьева возникла не сразу.

Владимир Богатырев: В первую очередь появилась военная проза, и чуть позже Шаламов, который читался параллельно. В поиске материала принял активное участие Юра Трубин: он присылал мне какие-то рассказы, которые я не утверждал, или которые, наоборот, потрясали меня. Постепенно набирался материал, и в итоге сложилась композиция, в которой Шаламов и Кондратьев объединились рассказом «На станции Свободный». – Идея спектакля возникла как внеплановая работа, поэтому другие артисты ставились в известность параллельно. Я спрашивал, есть ли у них желание поработать с этим материалом. И все ребята согласились. К тому времени уже возник первый вариант инсценировки под названием «Как же ты воевать-то будешь, сынок?»

Ольга Бигильдинская: Владимир Александрович, инсценировка всегда пишется заранее? Она – основа, от которой отталкиваются впоследствии режиссер и команда в репетициях?

Владимир Богатырев: Да, Вы знаете, это классический вариант: инсценировка пишется режиссером, который ставит спектакль. Бывают случаи, когда все рождается стихийно из материала, который приносят артисты и сам режиссер, – но не часто, потому что это сложно. Гораздо легче и убедительнее, когда есть опора на текст, который потом можно улучшать, совершенствовать. И, конечно, артисты могут принимать в этом участие.

Ольга Бигильдинская: Юра, почему у Вас, человека далекого от времен Великой Отечественной войны, возник такой интерес к этой теме? И какое произведение Вы прислали Владимиру Александровичу вначале?

Юрий Трубин: Первый рассказ, за который я зацепился, был «Асин капитан» Кондратьева, и на него была опора. А почему меня это цепляет? Потому что настало то время, когда нас всех должно это цеплять. Может, со мной кто-то поспорит о том, что войну преподносят по-разному. Исковерканная история немножко и меня будоражит. Но мы постарались сделать ее такой, какой видим – не иллюстрируя правду-матку, а выражая нашу позицию: как мы относимся к ней сегодня. И меня всегда это трогало только потому, что мы об этом не помнили.

Ольга Бигильдинская: У меня вопрос к Насте и Саше, потому что обе сыграли героинь в первой, военной, части спектакля. Скажите, насколько вам было сложно присваивать этот материал?

Анастасия Прокофьева: На самом деле, я ничего не знаю про войну. Я много об этом слышала от других, читала, но, к своему счастью, ничего про это не знаю. И внутренне меня это никак не может затронуть, как могло бы затронуть тех людей, которые это пережили. Поэтому я основывалась на своем жизненном опыте, своей фантазии. Выйти на такой непростой образ – тяжелый труд.

Александра Аронс: Мы очень мало знаем правды о том, что происходило с девушками на войне. Изучали в школе, смотрели прекрасные военные фильмы, но большинство вещей, которые знаем, – это неправда. Владимир Александрович советовал нам много книг, присылал архивы, фотографии, дневники – о тех вещах, про которые я даже не знала, что такое бывает. И присваивать это было тяжело потому, что ты открываешь для себя много всего нового и ужасаешься тому, как это было. Но насколько возможно, мы это присваивали и пытались понять.

Анастасия Прокофьева: Есть много всего, о чем люди вообще не знают: что происходило между людьми, как наши же люди боролись друг с другом, – это была не только война с кем-то, но и война с самим собой. И это страшно, очень страшно.

Ольга Бигильдинская: Татьяна, понятно, что тот собирательный образ матери, которую Вы сыграли в этом спектакле, Вам ближе по жизненному и актерскому опыту. А по-человечески Вашему сердцу кто из героев был ближе?

Татьяна Веселкина: Собственно, понятны все герои спектакля, кроме тех, что создает Алексей Мишаков. Я бы не хотела встречаться с его героями в реальности. Что касается человеческих историй, то ближе Ася. Что же касается материнства… Владимир Александрович сейчас обмолвился о первом названии «Как же ты воевать-то будешь, сынок?», и эта тема – очень сложная, но не устрашающая. Она о том, что может коснуться каждого из нас, готовы ли мы вообще к этой жизни? О стремлении человека создавать атмосферу спокойствия и благополучия: жизнь, в которой люди бы развивались, имели возможность любить. Это хорошее желание, но к экстремальным ситуациям не все будут готовы. И, собственно, на этих юношей и девушек война обрушилась после выпускного бала, – никто из них не собирался воевать. И кто уж как созрел для своих 17 лет, то и выдавал. И мое личное колоссальное сочувствие людям, которые принимают этот опыт. Ведь не пройдя этого, не поймешь. Ты знаешь, как бывает в книжках или в кино, но когда прочувствуешь все это на себе, когда больно становится тебе самому, – боль другая. Мне близко все, о чем говорим. И хотелось, чтобы это было близко и всем, кто смотрит наш спектакль.

Ольга Бигильдинская: Сложно переходить к лагерной теме, и простите, я сейчас буду очень грубо препарировать. Тема войны более понятна по-человечески: есть враг, есть прерванная любовь, есть долг. А вот тема, когда ты был предан родине, а оказался этой родиной предан? Как это представить молодому человеку? Как это – надевая телогреечку на себя, как Юра, перевоплощаться в арестанта, или надевая очки, как это делает Изнаур, перевоплощаться в заключенного Серафима? Как можно присвоить эту тему?

Изнаур Орцуев: Это насколько трудно, настолько и просто – представить, что ты заключенный. Несправедливость существует всегда. Вопрос только в том, замечаем ли мы ее и готовы ли ей противостоять.Неужели вы думаете, что та самая лагерная жизнь была только во времена 30-х годов? Она есть и сейчас, она была – я могу на личном примере сказать – и во время чеченской войны.
У лагерной войны нет никакого закона: ты раб, ничего не имеешь, тебя опускают ниже животного. Поэтому важно не какой ты солдат, а какой ты человек. Все остальное – полная, мерзкая свобода, когда ты можешь позволить себе все, что угодно, и ты либо опускаешься на уровень животного, либо нет. Серафим, который свято верил в свою страну, патриотизм, честный труд, вдруг попал в ситуацию неожиданную для него. С этой несправедливостью – лишением чего-то – легко столкнуться и сегодня. Когда ты отдельная единица, тебя могут просто растоптать. Расскажу ситуацию: когда я прилетел в прошлом году в Израиль в 12 часов ночи, меня продержали в аэропорту до 6 утра. Не сказав мне вообще ничего! И я понял, что я – никто, ничто, и ни один закон не работает.

Юрий Трубин: Знаете, очень интересно, что в то время, когда была война, был и лагерь. И мы, радуясь 9 мая Дню победы, почему-то не помним и не разговариваем о другом. Мы не знаем, что великие писатели сидели в лагерях. Когда ты это для себя открываешь, то хочешь об этом рассказывать. И когда мы в первый раз с Владимиром Александровичем разговаривали о том, чтобы поднять военную тему, он очень настаивал и на лагерной теме, видимо, понимая, что это расширяет границы того, о чем мы говорим. Верно сказал Изнаур: это все вокруг нас, и поэтому нам не надо в это погружаться и представлять.
Недавно на спектакль ходил мой хороший знакомый. И после него он сделал мне подарок – «Воспоминания о войне» Николая Никулина. Мне стало так приятно, потому что, прочитав именно эту книгу еще во время репетиций, мы что-то поняли о войне по-настоящему. В тот момент я понял, что если он решил подарить мне именно эту книгу, значит мы говорим на одном языке, значит, не одни мы что-то знаем.

Ольга Бигильдинская: Владимир Александрович, у меня к Вам провокационный вопрос. Скажите, постановка на такую тему, на которую громко кричать не будешь, должна быть поставлена с очень близкими людьми? Для Вас важнее, чтобы актер разделял Вашу жизненную позицию, или метод, которым Вы работаете? По какому принципу Вы набирали команду?

Владимир Богатырев: Ну, поскольку я сказал, что Юра присылал рассказы и мы их обсуждали, говорили про содержание, про то, чего бы еще хотелось, то здесь начинало возникать какое-то взаимопонимание. А когда спрашиваешь артиста, хочет ли он участвовать, то само согласие – это уже первоначальный знак возникновения единомыслия и желания вместе что-то делать – и по методике, и по смыслу – в одном ключе. Конечно, в процессе работы мы могли бы выяснить, что мыслим совершенно по-разному, и тогда бы расстались. Когда нет единомышленников – тяжело, получаются абсолютно другие спектакли. Это показывает не только моя практика, но и общемировая: когда Мнушкина, великий французский режиссер, ищет свою команду, она собирает единомышленников из разных стран и делает спектакли. Вообще, мы же все хотим стремиться к идеальному творчеству, а оно все-таки предполагает общий взгляд на искусство. Но когда он исчезает, все рассыпается. Это иногда очень заметно даже на существующих спектаклях. Ты вдруг видишь, что определенный человек, к сожалению, может разрушить весь совместный труд.

Ольга Бигильдинская: Возможно ли спасти такие спектакли?

Владимир Богатырев: Иногда можно спасти, и если это возможно, то принимаются меры. Творчество, которое стремится к идеалам, предполагает особый подход. А когда ставят спектакли, лишь поверхностно рассказывая историю, то это совершенно другое, и для меня не имеет никакого отношения к искусству: либо штампуешь и делаешь все ради меркантильных целей, либо у тебя задачи более высокие. Я хотел бы, чтобы задачи были более высокими, и чтобы моя команда возникала на почве общих идей и идеалов.

Ольга Бигильдинская: Поскольку тема нашего разговора – специфика переноса литературного текста на сцену, Владимир Александрович и артисты покажут нам, каким образом это происходит в работе.

Владимир Богатырев: Мы попробуем провести эксперимент: покажем вам несколько этюдов. Приблизимся к тому, что есть первооснова – литературный текст. Как только я пойму, что этот эксперимент попадает в сложную ситуацию, мы его либо направим в другое русло, либо прекратим. В данном случае у нас нет готовой инсценировки, поэтому нам трудно. Ребята покажут этюд по рассказу Шаламова, который не брали в «Жизнь одну». Даже когда есть литературная основа – сценарий, инсценировка, – все равно мы начинаем немножко издалека – со смысла и от того, что ближе к себе. Никто ничего еще не пробовал, что сейчас будет – неизвестно. Итак, этюд «Вечеринка», но ребята должны немного подготовиться.

Ольга Бигильдинская: Давайте, пока ребята готовятся, зададим вопрос Алексею Мишакову, который буквально на минутку убежал со спектакля на Большой сцене, где сейчас играет. Алексей, скажите, когда Вам была предложена работа в спектакле «Жизнь одна», что для Вас было определяющим – Ваш режиссер, или материал, в котором Вам предложили работать?

Алексей Мишаков: На самом деле, Вы все правильно сказали: и режиссер, с которым я вместе с учебной скамьи, и материал. Владимир Александрович прислал мне по почте в июле во время отпуска материал и спросил, не хочу ли я попробовать. И у меня даже вопросов не возникло.

Ольга Бигильдинская: Из материала, который Вы получили, какой автор оказался Вам ближе, острее?

Алексей Мишаков: Оба. У них разные темы. Но оба говорят о ценности человеческой жизни. Один – ставит человека в ситуацию войны, другой – в ситуацию лагерей. Но везде люди борются за жизнь, а не за идеи или лозунги. Более того, с ними же иногда и борются в страшных непостижимых обстоятельствах. Недавно перечитал Алексиевич. И я не могу понять, как можно пережить то, о чем она пишет во всех своих книгах. Сколько правды про войну не узнаешь, все равно непонятно, как люди это пережили. Надо понимать, что мы – счастливые люди, у нас не такие проблемы.

Ольга Бигильдинская: Многие говорят, для того, чтобы сыграть, нужно оправдать своего героя. Вы единственный в этом спектакле играете отрицательных персонажей. Приходилось ли Вам оправдывать своих героев?

Алексей Мишаков: Я реализовал свою мечту и играю в театре семь отрицательных персонажей. Оправдывать, конечно, приходилось. И это не так сложно – тут вопрос в том, как посмотреть на похожего человека в нынешней ситуации. Сейчас это просто другие люди: в другой форме, с другим названием должностей, организаций.

Ольга Бигильдинская: В чем специфика работы над готовой пьесой и над литературным материалом при переносе на сцену, и есть ли разница?

Алексей Мишаков: Владимир Александрович пишет шикарные инсценировки, которые превращают прозу в пьесу. Актеры, как правило, не работают над литературным материалом. Другое дело, что мы можем сами брать что-то из прозы и вставлять в пьесу: слова, выражения, реплики, которые помогают нам что-то донести до зрителя, выразить. Знаете, в чем прелесть? Когда репетируешь инсценировку, у тебя есть возможность взять книгу и почитать некий текст от автора, это немножко помогает. Потому что когда берешь пьесу, допустим, «Вишневый сад», у тебя только реплики, а что герой делал до этого, о чем думал – можно только сочинять. В этом сложность и особенность драматургии.

Артисты показывают этюд «Вечеринка».

Владимир Богатырев: Спасибо. Теперь я попрошу Изнаура прочитать стихотворение Мандельштама «Шерри-бренди». Оно написано 2 марта 1931 года во время дружеского «пира» с Борисом Кузиным и обращено к Ольге Александровне Ваксель, в которую он был влюблен некоторое время.

Изнаур Орцуев читает стихотворение.

Владимир Богатырев: У Шаламова есть рассказ, который называется «Шерри-бренди». Я думал, почему он так назван? Оказалось, у Мандельштама есть стихотворение, написанное после вечеринки, связанное с любовью. Ребятам дается эта тема. И вот они попробовали совершенно отвлеченный этюд, который никак не связан с рассказом, но связан с названием – «Шерри-бренди» – далекая проба подхода к тому, чтобы создать драматургическое произведение и на основе этого рассказа сделать действо.
А следующий этюд я хочу попробовать уже ближе к тексту Шаламова. Здесь будет более абстрактно и труднее для них. Скажем так, Юра – это поэт, но никакого поэта, естественно, я не прошу его играть. Это лишь предлагаемые обстоятельства. Это просто этюд, приближающий нас к возможности сделать инсценировку, понять действо. Умирает поэт, и с ним что-то происходит. Как это перевести в драматургию? Мне самому интересно, как получится. А потом я зачитаю это же место у Шаламова. Событийный поворот. И разница в наших пробах со спектаклем только в одном: там есть инсценировка. В данном случае я просто взял рассказ и попросил ребят прочитать его. В этом и есть эксперимент.

Артисты показывают этюд.

Владимир Богатырев: Хорошо. Спасибо всем. Пока не могу зачитать этот отрывок. То, что сейчас делали, к сожалению, мало отношения имеет к ситуации, к событию, к обстоятельствам. Получился ваш личный тайный разговор, искренний и живой, но который я не очень понял. Это вполне реальный вариант в поисках, но сейчас эти отступления слишком далеки. Хотелось бы событие.

Юрий Трубин: Я как раз шел от события, поэтому, может быть, далеко.

Владимир Богатырев: Могу дать более конкретное задание: вы находитесь в самочувствии человека, который может сейчас проститься со своей жизнью. Это тяжелая задача, может, даже невыполнимая для первых проб. Хотя все-таки событие там – это открытие. Представьте себе, что вы анализируете свою прошлую жизнь и вдруг открываете прекрасные вещи, находите смысл. Вот мне нужен этюд с этим открытием. Сейчас вы сыграли бытовой этюд без определенной темы. А она есть и очень конкретная, посмотрите в рассказе. Возьмите и тему, и свои размышления. Вообще это прекрасный труд – постигать, находить через этюд. Особенно сейчас, когда заранее ничего не разбирали. Процесс репетиций сводится к тому, что мы подробно разбираем, пробуем. В данном случае я просто дал рассказ и попросил на его тему сыграть этюд. Предлагаемые обстоятельства – Колыма, камера, подвал. Пожалуйста.

Артисты показывают этюд.

Владимир Богатырев: Хорошо, спасибо. Сейчас ребята – молодцы, взяли чуть-чуть того, что есть в рассказе. Дело не в том, что должен быть тот же текст или ситуация. Для того, чтобы потом говорить чужой текст, чтобы выходить на авторское, которое должно перейти в драматургию, – нужно все равно перенести это на себя. И идут такие пробы, которые нас приближают к той идее. Зачитаю отрывок рассказа «Шерри-бренди» Шаламова.

Режиссер читает отрывок.

Ольга Бигильдинская: Для постановки литературного произведения выбирается, наверное, не все, что подходит замыслу режиссера? Обращаете ли Вы внимание, насколько литературное произведение подходит сценически?

Владимир Богатырев: Конечно, стараешься все-таки брать те, где заложена драматургия.

Ольга Бигильдинская: Но что там должно быть? Действие, конфликт?

Владимир Богатырев: Диалоги необязательно должны быть, потому что иногда монологи можно перевести в диалоги. И можно добавить персонажей. Достоевский говорил, когда его собирались ставить, мол, извините, я не драматург – если будете ставить, то, пожалуйста, делайте все, что угодно. В общем, инсценировка – это совершенно другое произведение.
Если я хочу рассказать историю смерти великого поэта на Колыме, а это монолог, то нужно каким-то образом перевести его в действенную структуру. Но в нем, естественно, должны быть заложены повороты, события, внутренний диалог с самим собой. А значит, драматургия, конфликт. Бывают литературные театры, в этом нет ничего плохого. Но я предпочитаю, чтобы литературный текст переходил в драму. Все зависит от того, какой материал. Хотя Мейерхольд говорил, что можно и телефонную книгу поставить, надо только найти язык.

Ольга Бигильдинская: Допускается, что инсценировщик дописывает какие-то диалоги?

Владимир Богатырев: Федор Михайлович разрешал, а современные авторы иногда считают это кощунственным. Тут важна мера вкуса каждого. Соавторство, конечно, трудно, ведь я все-таки не могу влезть в шкуру автора, но я должен его понять, поэтому ищу в других произведениях – и беру его слова, его фразы, которые передают суть. Я всегда стараюсь въехать в мелодику автора, стараюсь не игнорировать его. Если делаешь инсценировку, ты ищешь дух автора. Когда начинаешь переписывать авторский текст, и сочинять новые диалоги за автора, то получается другой автор. Тогда сам напиши. Очень не люблю, когда сочиняют что-то на 50 % и выдают за Оскара Уайльда или Достоевского. Это обедняет: либо я вскрываю автора, его природу, логику, мировоззрение, либо я говорю от себя. Если ты чего-то не находишь у автора, сочини сам, и отвечать тоже будешь сам.

Зритель: В процессе работы над материалом смотрели ли вы советские фильмы про войну?

Юрий Трубин: Вы смотрели фильм советский фильм «Заключенный»? А «Утомленные солнцем-2»? Я не советую их смотреть. В послевоенное время выпускалось много военных фильмов о героях, геройстве и о том, как красиво мы победили фашистскую Германию. В процессе подготовки мы смотрели много, но очень четко себе отвечали, для чего мы это смотрим. Я могу отметить один фильм, который меня потряс, и до сих пор я могу его пересматривать, Это «Риорита». Вот такие фильмы мы смотрели, и по такому материалу готовились. Некоторые советские фильмы отбрасывали, потому что в то время, когда они были сняты, это было определенное зомбирование народа.

Зритель: Вы брали материал из современных событий?

Юрий Трубин: Безусловно. Я думаю, ребята поддержат, каждый спектакль мы играем про сегодня. Я никогда не играл «Жизнь одну» как спектакль о войне, которая была когда-то – это происходит с нами здесь и сейчас. И то, что мы не хотим ничего слышать о конфликтах в Украине и многих других странах, вызывает только еще большее раздражение. Мы слушаем, но не слышим. А если слышим, то только то, что нам хочется.

Татьяна Веселкина: А меня старые советские фильмы о войне очень поддерживают. Это акт искусства. Мы же актеры, работаем в театре. Если хотим сделать хорошее произведение, разбередить свою душу, то подпитываться нужно тем, что было сыграно до нас. Юрий Никулин – это же великий драматический актер. И нельзя не подпитываться его профессионализмом, его эмоциями, не брать ту щемящую ноту, что была в тех фильмах. Меня всегда это грело, греет и будет греть. Однажды у нас зашла речь о том, что дело не конкретно в войне. Существует некая космополитичность этой проблемы. Война зиждится на очень простых человеческих страстях, которые, к сожалению, не угасают. Того, что творится сейчас в мире, на ближайшей к нам территории, не было долго, а сейчас пришло и расползается как раковая опухоль, и может затронуть всех. Страсть, которой подпитывается насилие, общечеловеческая. Поэтому хочется поставить и сыграть про общечеловеческие страсти во все века.

Владимир Богатырев: Юра имел в виду фильм «Кубанские казаки» – да, они зомбировали советское население. Был голод в селах, люди умирали, а всем показывали это, и люди думали, что где-то там есть такие прекрасные деревни. И то же самое с войной. Очень много именно таких военных фильмов. Астафьев, которого мы тоже читали, писал о том, какая это ложь. Поэтому – да, мы старались смотреть то, где есть хоть чуточку настоящей правды о войне, о взаимоотношениях во время войны. В финале нашего спектакля говорятся слова Кондратьева о том, что история ничему не учит. Конечно, мы ничему не учимся: сколько сегодня людей, с которыми я сталкиваюсь, совершенно не задумываясь говорят, что надо воевать. Мы говорим в спектакле, что жизнь-то одна, извините меня, куда воевать, – это же бессмысленная мерзость. Как и лагеря. Мы должны сделать все для того, чтобы прекратить возможность унижения властью человека.

Татьяна Веселкина: И в этом смысле замечательно, что взяли этих авторов и в частности Шаламова. Это очень болезненное чтение, очень честное, и если кто-то их прочтет, то, может быть, откроет для себя новые горизонты.

Зритель: Мне очень попала в атмосферу музыка Галича, и я хотела спросить, как его стихи появились в спектакле?

Владимир Богатырев: Галич возник потому, что он отражает правду. Мы все чаще, слушая что-то современное, привыкаем ко лжи и насилию, что в итоге чревато, особенно для юного поколения. И хочется правды, потому и взяли его, чтобы дополнял, расширял содержание спектакля, – Галич очень хороший автор, в свое время он сделал многое.
Если оберегать человека от правды, то, когда в один прекрасный момент он откроет ее, у него произойдет шок, и он застрелится или повесится. Это – преступление, я считаю.

Ольга Бигильдинская: Можно поблагодарить от лица всех присутствующих вашу компанию? Вы сделали большое дело – рассказали правду о войне. И рассказали это искренне. Дай бог, чтобы ваш спектакль жил долго и цеплял сердца многих молодых и не очень молодых людей, чтобы мы все благодаря вашей работе оставались людьми.

Мария Четырина