«Перед лицом Венеры»

Встреча с творческой группой спектакля «Усадьба Ланиных»

21.05.2025

В рамках Молодежного образовательного проекта «ТЕАТР+», получившего в сезоне 2024-2025 гг. подзаголовок «Посланники русского зарубежья», состоялась зрительская встреча с творческой командой спектакля Алексея Бородина «Усадьба Ланиных». Кроме режиссера в разговоре приняли участие артисты Андрей Бажин (Александр Петрович Ланин), Денис Баландин (Николай Николаевич), Анастасия Волынская (Наташа) и Анна Тараторкина (Елена). Разговор провела автор проекта, руководитель Экспериментального центра по работе со зрителями театра Ольга Бигильдинская. Предлагаем вам фрагменты стенограммы встречи.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Алексей Владимирович, Вы сказали, что не хотите вступительное слово говорить, поэтому задам Вам «вступительный» вопрос. Насколько Вам было страшно брать к постановке пьесу, которая провалилась при постановке Вахтанговым? Или это, наоборот, такой творческий азарт режиссера – разглядеть потенциал в материале, в котором его никто не видит?

АЛЕКСЕЙ БОРОДИН: Мне страшно нравилось сочетание – Усадьба Ланиных. Я могу сказать, что никакого не было чувства, кроме того, что я знал, что существовала легенда об этой пьесе: как к молодому артисту обратилась группа любителей, чтобы он с ними поработал и что-нибудь поставил. Он согласился, и они предложили ему пьесу «Усадьба Ланиных». Потом, когда это все состоялось, спектакль по разным причинам не приняли критики. Провал – это громко сказано. Я даже сначала не знал, что еще кто-то ставил эту пьесу. Потом мы выяснили, что она шла еще в театре Корша и больше не ставилась. Но меня это как раз и привлекало, потому что для меня фигура Вахтангова невероятно близкая, я учился у его ученика Юрия Александровича Завадского. Мне всегда хотелось ее прочесть хотя бы. Наконец-то попросил наших сотрудников найти эту пьесу. Это оказалось совсем нетрудно, потому что после перестройки вышел восьмитомник Зайцева, который в 1922 уехал из России и всю жизнь в итоге прожил в Париже. И когда мы начали читать его прозу потрясающую, то оказалось, что это очень большой, интересный, совершенно своеобразный писатель. Эта пьеса была написана им еще здесь, конечно, в 1911 году. Прочитав, я сразу попал в какое-то поле тревожности, как ни странно, близкое мне в этот момент жизни. Я понял, как можно соотнести с собой этот мир усадьбы. Она – действующее лицо пьесы, и как бы центр всего, и когда люди попадают туда, они попадают в очень необычную ситуацию. Там есть мистическая тема: эта Венера, которая там стоит, как будто действует каким-то образом на них, на этот дом, на сад. Таинственный образ и очень манкий.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Когда я в первый раз читала эту пьесу, у меня было стойкое ощущение, что Ланин – это Вы. В своем интервью к буклету спектакля Вы сами сказали, что Ваше альтер-эго – это Ланин. Мое ощущение сошлось с Вашим.
А свой первый вопрос я теперь переадресую актерам. Скажите, а вам не было страшно браться за пьесу, которая провалилась у Вахтангова?

АНДРЕЙ БАЖИН: Страшно не было. Может быть, в моем возрасте уже бояться нечего. Ответственность была очень серьезная. Была радость, прежде всего, когда Алексей Владимирович предложил мне поработать с ним. Когда прочел пьесу, эта радость преумножилась кратно, началась работа. Я согласен с Алексеем Владимировичем, что пьеса замечательная. Ее ругают многие за то, что она легковесная. Может быть, кому-то она показалась мелодраматической, хотя это не самый плохой жанр, на мой взгляд. Но я ее тоже почувствовал как свое – близкое мне, понятное. Действительно, с возрастом все хочется делать основательно, по большому счету, что называется. Ответственность увеличилась из-за того, что главного героя стали сравнивать с Алексеем Владимировичем, а он от этого не отказывался. И где-то на заднем плане мы всегда имели в виду тех людей, которые ходили по этой сцене. Поэтому имеет право существовать «Усадьба Бородина». Но поскольку играл я про себя и свое, у меня до сих пор не получается сыграть Алексея Владимировича. Я и не пытаюсь. Но нахожусь в поиске – именно в том направлении, которое указал Алексей Владимирович.

АНАСТАСИЯ ВОЛЫНСКАЯ: Действительно, может показаться, что пьеса какая-то очень нудная или мелодраматичная. Но, если смотреть чуть дальше, можно почувствовать, что имел в виду Зайцев и что имеем в виду мы. Это не просто про какие-то романтические отношения и страсти на поверхности. Это про настоящую жизнь. Про попытку жить несмотря на. Поэтому в меня это сразу попало, и когда Алексей Владимирович тоже начал про это говорить, я обрадовалась, что так же чувствую.

АННА ТАРАТОРКИНА: Когда Алексей Владимирович мне позвонил, я гуляла с коляской с новорожденным ребенком, и спросил: «Аня, да?» – я сказала: «Да». И ничуть не пожалела, хотя было очень непросто с совсем маленьким ребенком репетировать и выпускать [спектакль]. Мне очень понравилась пьеса, но она совершенно иначе раскрывалась в процессе работы, и от первичного ощущения практически ничего не осталось. Какие-то пласты в процессе работы стали всплывать и проявляться, которые после прочтения совершенно не были мной замечены. Естественно, я в первую очередь среагировала на ту роль, на ту судьбу, которую Алексей Владимирович мне доверил. Мне было безумно интересно, потому что в театре я никогда ничего похожего не играла. Для меня эта роль – какой-то совершенно другой этап, попытка чего-то нового и какой-то новой себя. У меня никакого страха не было, честно говоря, я вообще об этом не думала. Наверное, мало кто об этом думал: мы были так погружены в репетиционный процесс, в какие-то поиски себя и смысла, которые до сих пор идут. Был невероятный интерес, огромная благодарность за доверие Алексея Владимировича, радость от предвкушения работы с ним.
А сама пьеса – такой очень странный перевертыш: если при первом прочтении действительно может показаться, что она очень мелодраматична и легковесна, то потом ты понимаешь, что (вот как Настя в самом начале репетиций сказала) она про «всегда». Про такие вещи, которые каждому человеку, который живет и чувствует, понятны и близки, они трогают, задевают. Они наталкивают на размышления, и ты соотносишь то, что происходит с персонажами, и с собой. Так что спасибо Борису Зайцеву и Алексею Владимировичу за то, что он эту пьесу открыл заново (можно уже об этом смело заявить) и подарил такой замечательный спектакль нам всем.

ДЕНИС БАЛАНДИН: Было страшно интересно. Было предвкушение чего-то, предвкушение работы. [У меня] прекрасная роль, три замечательные, красивые партнерши, одна лучше другой. Замечательные художники. И конечно, все тут же переворачивается в контексте «усадьба – это театр-дом». Мы еще мало поиграли, на самом деле. Мы все скучаем и ждем нового спектакля, и предвкушаем, что же будет в этот раз, как же это пройдет.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Про пьесу Зайцева, и вообще про Зайцева-драматурга пишут многие критики и литературоведы, что он наследник драматургических традиций Тургенева и Чехова. И как раз Вахтангов не хотел брать в постановку эту пьесу изначально – его уговорили студенты – именно потому, что она не театральная. В ней очень мало действия, оно спрятано во внутреннее действие. И как у Чехова, «люди обедают только обедают», а в этот момент рушатся их судьбы. Насколько было сложно работать с пьесой чеховского плана?

АНДРЕЙ БАЖИН: А что в этом плохого? Вот вы говорите, сравнивали с Тургеневым, сравнивали с Чеховым…  С Че-хо-вым! Если даже он и подражал Чехову, это прекрасно, что ему, а не кому-то еще.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Насколько сложно воплощать такой текст драматургический?

АННА ТАРАТОРКИНА: Мне лично было очень сложно работать с этим текстом, потому что он такой вязкий, как манная каша. Через него продираться очень трудно, он очень литературный, очень образный. Вы очень правильно заметили, в нем мало действия, оно действительно внутри. Но Чехов более лаконичен в своем языке, а Зайцев этим вот красивым кружевом, этим прекрасным языком ушедшего мира замечательно пишет, но продираться к сути было непросто.

АНАСТАСИЯ ВОЛЫНСКАЯ: Он не пафосный… Он иногда как будто сценический, такой прям театральный. Наташа, на мой взгляд, хорошо прописана, мне было понятно ее делать. Но проблема в том, что все события происходят за, не на сцене. То есть нам всегда нужно было быть стопроцентно включенными и не просто играть какие-то чувства, а быть содержательными, играть не головой. Как только я начинала действовать как правильно, с разбором, от головы – оно не работало. А как только я себя отпускала актерски и шла через свою интуицию, тогда работало.

ДЕНИС БАЛАНДИН: Мой персонаж – конкретный человек, выражается ясно. Может, поэтому мне было легче. На прогон ко мне приходила однокурсница Настя Скорик, ее папа Николай Лаврентьевич много работал с Олегом Николаевичем Ефремовым, с которым они «переставили» всего Чехова, и со студентами он его делал, и Настя играла Нину Заречную. И она сказала такую вещь: «Да, кажется, что нет действия, но, на самом деле, в этих ролях как никогда нужно это действие всегда искать и простраивать». То есть каждую реплику, каждую фразу с героями что-то происходит. И когда ты в этом разбираешься, когда осваиваешься в рисунке, тогда все становится четко на места. И неважно, пьют ли они чай в этот момент. Там буквально каждая реакция, поворот головы, какая-то ремарка очень много значат. Кстати, она отмечала, что у нас это присутствует. Это очень приятно и здорово.

АНДРЕЙ БАЖИН: Мне это не мешало, потому что очень хорошо написано. Там внутреннее действие все время есть, независимо от недостаточности внешнего. Я готовился к репетициям и уже видел этого человека, потому что интонационно, до запятых все очень точно выписано. Сколько страданий, эмоций, страсти – только повтори и все. Но для спектакля этого часто бывает недостаточно, может быть, даже вредно. Потому что нужна определенная динамика, эмоция, характер. И эти необходимые для спектакля вещи мне стали мешать в понимании того, что я прочел.

АЛЕКСЕЙ БОРОДИН: Все-таки эта пьеса, при том, что она жизнеподобная, не бытовая. Андрей Юрьевич, например, рассказал, какой Ланин хороший, какой он славный и замечательный. А я называл его и продолжаю называть страшным провокатором. И тогда сразу сквозь весь текст, который он произносит, начинает прорезаться действие и энергия. Он, как последний хозяин этой усадьбы, втягивает сюда огромное количество людей с тем, чтобы они обязательно вырвались из той обывательской жизни, которой каждый живет. Чтобы здесь случалась эта особенная, почти мистическая история, когда все взрывается. Андрей Юрьевич, Ваши слова про то, что здесь любили, стрелялись, и здесь царил дух шиллеровский: шиллеровский дух – то, чего нам сейчас не хватает катастрофически и чего очевидно не хватает тем персонажам. Он их каким-то образом собрал всех, заставил не впрямую, но практически, с акцентом на внутреннее действие: выдержите ли вы жить так, как хотелось бы? А хотелось бы жить все-таки не вяло, не привычно, а когда взрываются страсти, когда вдруг происходят невероятные вещи со всеми героями. И в огромной степени, я говорю образно, Ланин все это спровоцировал. У Зайцева вообще тема большая: о радостях и катастрофах человеческих. Ведь жизнь она и есть такая. Ее можно сгладить, можно жить по привычке, а можно наперекор. Но Чехов, который каким-то образом безусловно влиял, не имеет к этому отношения. Это совсем другая стихия.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Мы уже много говорили о любви. Что интересно: пьесы Зайцева – остальные тоже – называли гимном любви. И в пьесе, которая так и называется – «Любовь» – есть персонаж Равениус, художник. Он говорит, что «и ценность (данную Богом), и крест» любви, влекущей за собой страдания, переносить нужно «стойко, со смирением». Мне кажется, что эта цитата ложится и на пьесу «Усадьба Ланиных». Как вы считаете, тема любовных стратегий является основной темой в «Усадьбе Ланиных»? Как правильно себя вести в любви? Как обращаться с людьми, которые любят тебя, которых любишь ты? Любовную стратегию какого персонажа поддерживаете лично вы?

АНДРЕЙ БАЖИН: Я абсолютно согласен, что это гимн любви. Но любовь – это не вздыхание при луне, это, прежде всего, страдания. Это преодоление и поиск, и масса-масса-масса других чувств внутри человека, если ему повезло в жизни, и он полюбил. У героев нет счастья, ни у кого. У них нет любви. Она мелькнула, была надежда, вспышка, но она ушла, покинула их. У моего персонажа умерла его Наденька, Наташа тоже потеряла любовь. У Елены в первом браке, видимо, была любовь, а второй исчерпал себя. И если вы меня спросите, какая фраза в этом спектакле самая показательная в плане «про что», мне кажется, это надпись на скамейке: «Был рожден для невозможной любви». Они все рождены для любви, но эта любовь невозможна.

АНАСТАСИЯ ВОЛЫНСКАЯ: Я думаю, что это не про любовь, а про жизнь. Я поддерживаю Наташу, я ее полностью понимаю. Она смелая. Мне кажется, что, чтобы жить такую жизнь, нужно иметь мужество, собственно, как и говорит Елена в конце. Мы все страдаем, так или иначе. И бывает сложно, и хочется закрыться под одеяло и не видеть ничего. Здесь дело в любви к жизни вопреки. Наташа – она дерзкая и, несмотря ни на что, влюбляется в отчима. Это даже сейчас смело, а что говорить про те времена. Я за то, чтобы быть смелыми и дерзкими несмотря ни на что.

АННА ТАРАТОРКИНА: Для меня и, наверное, для Алексея Владимировича, иначе бы он эту пьесу не брал, она про мужество, про стойкость, про умение сохранять себя. И про умение в самых непростых обстоятельствах жить дальше достойно, уметь преодолевать обстоятельства, которые, может быть, кажутся непреодолимыми, находить в себе силы идти дальше. Наш спектакль все-таки про это. Любовь, безусловно, есть в этой пьесе. Когда мы репетировали и был еще застольный период, я нашла записи первых проб и репетиций Вахтангова со студийцами. Вот они как раз делали спектакль о любви. И для них это было главной темой, выходило на первый план: весна, зелень, все в первый раз, тремор предчувствия. Может быть, у них и не получилось поэтому. Потому что пьеса на самом деле глубже и сложнее, и те смыслы, которые Зайцев заложил, наверное, Алексей Владимирович изначально считал, и они в нем очень сильно отозвались. Потому что, мне кажется, пьеса про то, как Алексей Владимирович существует и в профессии, и в жизни. И этот пример невероятного мужества, которое мы все видим, колоссального жизнелюбия и удивительной работоспособности.
У меня вызывает симпатию линия Наташи. Во-первых, она очень внятно прописана, а во-вторых, человек, который в столь юном возрасте прошел сквозь такую мясорубку и не озлобился, а наоборот это его обогатило, всегда вызывает уважение и какой-то восторг. И вообще, эта пьеса про принятие жизни. Алексей Владимирович уже сказал, что горе и радость – это два полюса одного и того же. Это действительно так, потому что и радость, и горе вызывают полную работу нашей человеческой природы. И мы живем на полную катушку, а потом, оглядываясь назад, понимаем, что, как ни парадоксально, самые горькие моменты кажутся самыми полноценными. Ты острее всего чувствовал, острее что-то понимал про себя, про мир, и не было ощущения жизни вхолостую.

ДЕНИС БАЛАНДИН: Усадьба Ланиных, вероятно, перевернула жизнь Николая Николаевича. Для этого ему пришлось побывать на дне колдовского озера, а потом уехать из этой усадьбы в большой взрывающийся мир. Уехать за страстью, не ожидая ничего, что будет впереди. Он перестал жить обывательской жизнью, это точно. Мне все время казалось, что в этой усадьбе, в этой семье Ланиных он как человек из другого теста и не прижился почему-то. Они ему преподали хороший урок. Не может быть в любви никаких стратегий, потому что как только ты себе что-то распланируешь, обязательно происходит такое, что только успевай на виражах…

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Как вы считаете, драматург осуждал кого-то из своих героев? И если да, то кого?

ДЕНИС БАЛАНДИН: Сложный вопрос. На самом деле, в одной из редакций этой пьесы Николай Николаевич – такой опереточный злодей. И там он про Марью говорит, что «если она не поедет со мной, то я увезу ея силою». Я думаю, что в таком варианте эта пьеса шла в театре Корша, пользовалась бешеным зрительским успехом (смеется), но я рад, что в нашем варианте все немного по-другому.

АННА ТАРАТОРКИНА: Я как-то с этой стороны не думала о пьесе. Мне кажется, там, как и в жизни, нет правых, нет виноватых.

АНАСТАСИЯ ВОЛЫНСКАЯ: Я соглашусь. Здесь нет черного и белого, так же, как и в жизни. Думаю, что он всем сочувствовал.

АНДРЕЙ БАЖИН: В какой-то степени жизнь и их судьба – это отрицательный персонаж. Они вроде как все с добрыми намерениями, искренны, честны, ничего не скрывают: если я полюбила другого, то так и говорю. В чем виноват этот несчастный отчим? Что он такого совершил? Влюбилась в него эта девочка – что он должен сделать? Единственное, что он может – уйти от своей жены, чтобы не быть близко. Это может тоже оправдать его в какой-то степени. У каждого персонажа есть защита от минусов. Хотя это не означает, что они со знаком плюс, но и не отрицательные, это точно.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Я нашла очень интересную мысль у одного из критиков, где говорилось, что в пьесе присутствует несколько персонажей, в уста которых вложена авторская концепция любви. Это Фортунатов, Тураев, Елена и Ксения. Андрей Юрьевич, как Вы считаете, неужели Ланин выпадает из орбиты любящих людей?

АНДРЕЙ БАЖИН: Конечно, же нет. Если уж кто и любит, то это Ланин. Я говорю, любовь – это необязательно рядышком. У него есть Наденька. Ее нет, но она есть. У него есть мысли о ней. У него есть желание на небо, на звезды смотреть. Он в последние часы своей жизни пытается к ней на кладбище идти – разве это не любовь? «Не дай бог тебе узнать, если она уйдет раньше из жизни, чем ты, твоя Ксения», – говорит он Евгению. Потому что, знает, что говорит. Так плохо ему было, когда умерла его жена, что внучка его считает, лучше бы ему умереть тогда, не страдать. Как говорит Алексей Владимирович, он нашел себе отдушину в том, что воссоздает ту атмосферу, ту ситуацию, когда у него зародилась эта любовь в этой усадьбе. Именно любовь к Наденьке его мотивацией является. Он, может быть, больше всех любит.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Почему Ланин окружает себя молодыми людьми?

АНДРЕЙ БАЖИН: А почему дедушка окружает себя внучатами своими? Почему он балует их? Потому что видит будущее свое, свое продолжение во всем: в мыслях, в желаниях, в надеждах, в той же любви, в молодости. «Ну как можно уйти отсюда, –говорит Ланин. – Посмотрите, какие прекрасные молодые люди вокруг». Мне кажется, это естественно.

АЛЕКСЕЙ БОРОДИН: Мне кажется, с другой стороны, он знает, что их ждет. Это потрясающий, очень реальный подход. Мы готовим молодежь к счастливой, радостной, прекрасной жизни, и дай бог, чтобы так и было. Одновременно мы понимаем, что так не будет: будут потери, катастрофы, и все это вместе называется жизнь. Я думаю, неправильно искать отрицательных или положительных героев. Каждый человек проходит через испытание жизнью, в которой есть все, и неизвестно, останется ли он тем же самым человеком. Когда Ланин говорит молодежи: «Проживите», – я всегда прошу Андрея Юрьевича говорить это со вторым планом: «Пусть у вас будет все радостно, пусть у вас будет все счастливо. Пусть все будет у вас хорошо». Но в данном случае (это в 1911 году было написано) – впереди Первая мировая война, страшная революция. Вот так подумаешь, а что ждет всех этих людей, которые в этой усадьбе существуют? И вряд ли это будет благополучная жизнь, когда люди пристраиваются, когда они умеют мимикрировать. А их чувство любви – не только мужчины к женщине и женщины к мужчине, но и к жизни – побеждает несмотря на то, что эта любовь совершенно рядом с горем, рядом с несчастьем. Мне кажется, что в конечном итоге это самое главное.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Анна, а Вы думали о том, почему критики отмечают, что именно образ Елены подчеркивает авторское понимание любви? Что такого Елена делает или говорит, что схоже с зайцевской позицией?

АННА ТАРАТОРКИНА: Наверное, имеется в виду то, к чему она пришла в итоге. Не начало истории, не ее метания, чувства к Фортунатову и ощущение того, что дочь мешает ей жить так, как она хочет. Опять-таки это об умении жить не так, как хочется, а принять то, как случилось в жизни. В этом принятии же тоже любовь. Но это уже схожие с христианством понятия, как смирение. Это не про то, что ты прогибаешься под обстоятельства, а про то, что ты просто принимаешь данное тебе свыше Богом, судьбой – как угодно. И вот если ты это действительно принимаешь, то в конечном итоге парадоксальным образом это тебя обогащает – личностно, душевно, духовно. Я понимаю, что просто про это разглагольствовать, теоретизируя, но если соотнести это с жизнью и с тем, что с нами страшного, больного, самого неприятного в жизни происходило, то это действительно так.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Практически во всех критических статьях о нашем спектакле говорится о том, что в нем есть предчувствие скорой гибели. Оно заложено в тексте, или мы судим о нем с точки зрения сегодняшнего зрителя, который знает уже, что случится с этими персонажами? Откуда этот трагизм предчувствия будущего берется?

АННА ТАРАТОРКИНА: Это как раз то, что меня очень мучило в течение всего репетиционного процесса, потому что я не могла понять, какое же исходное событие у этой пьесы. Его как бы нет. Исходное событие – это то, без чего пьесы бы не было. А тут я не могла понять, что же ими всеми движет, что их друг на друга наталкивает. Мне необходимо было для себя самой это понять и сформулировать. Поскольку пьеса не бытовая, как сказал Алексей Владимирович, мистическая, я позволила своей мысли лететь в этом направлении. И для себя поняла, что нечто уже витает в воздухе. Какое-то предчувствие того, что совсем скоро разлетится вдребезги вся эта хрупкая, красивая, эфемерная жизнь. Поэтому у нас на афише бабочка изображена. Красивые мысли, красивые люди, которые красиво себя вели. Вот это все раз – как взрыв какой-то, и этой планеты больше нет. Нет того образа мысли, нет того уклада жизни, нет такой усадьбы. И какое-то предчувствие, что уже совсем скоро это закончится, наталкивает людей друг на друга. Денис говорит, что немножко другой крови [его персонаж]. Но тем не менее, он из их теста, он их человек, и вот этих людей больше не будет. Будут другие. Страшные люди, с которыми этим придется дальше жить, если они выживут. И мне кажется, что это предчувствие гибели. По крайней мере, для себя я так решила, придумала и нафантазировала.

АНДРЕЙ БАЖИН: Наверное, возникает невольно такое настроение, потому что у нас серое пространство, туман, кладбищенские скамейки и так далее. Если вы нашли, если режиссер нашел это в тексте, значит это оправданно. Значит ему интересно было это направление. Мы знаем, чем закончилась их судьба, в том числе и Зайцева. А чувствовал это Зайцев или нет? Если чувствовал, то мы правильно все сделали, а если не чувствовал, то мы могли бы сделать такое светлое будущее в конце – и не только радуга бы расцвела, а вообще весь мир расцвел, когда Ланин умер. Но этого не произошло. Поэтому-то, наверное, молодежь и нужна была – в том числе и Алексею Владимировичу, потому что хочется верить, что пройдут в конце концов сложности и тяжести сегодняшнего дня. И Алексей Владимирович – один из немногих режиссеров, кто чувствует сегодняшний день. В данном случае, мне кажется, есть и его позиция, и отношение к времени.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: Шикарную цитату нашла в «Петербургском театральном журнале», позволю себе ее прочитать. О том, что «Алексей Бородин чувствует эту боль, и ставя пьесу молодого и полного иллюзий писателя, изменяет ее бодрый импрессионизм на минорную гамму, так что важная в те времена тема радости-страдания, их равенства и общего корня, явно качается в сторону страдания». Верно ли заметила критик Алена Солнцева? Качается ли тема этого спектакля в сторону страдания?

АНАСТАСИЯ ВОЛЫНСКАЯ: Я думаю, что нет. На самом деле, наоборот, мы говорим не про страдания вообще.

ОЛЬГА БИГИЛЬДИНСКАЯ: «В РАМТе получился спектакль о счастье жить»?

АНАСТАСИЯ ВОЛЫНСКАЯ: Тоже нет. В этих цитатах черное и белое, страдать – либо нет. В том-то и дело, что Зайцев и мы пытались сделать про то, что все очень сложно, неоднозначно. Жизнь очень большая. И мне кажется, что мы столько всего важного сказали.

АНДРЕЙ БАЖИН: Все персонажи в конце как-то легко с проблемами прощаются. Один с чемоданчиком уезжает – жена его бросила. Другой, зная, что погибнет, словно бабочка на афише, к гибели своей улетает. Вроде как не очень страдает и Елена – ну не пошло и ладно. Тураев, вечно страдающий, как ученик на последней парте, который сидит вечно влюбленный в девочку с первой парты и никогда не решится к ней подойти. Поэтому нет никакого здесь такого, что занавес железный закрылся и начался апокалипсис.

АННА ТАРАТОРКИНА: Мне кажется, что это все же про многообразие и разнообразие жизни. Невозможно это препарировать скальпелем: вот это плохо, это хорошо, черное–белое, горячее–холодное. В жизни очень хочется так сделать. Понять: вот это плохо, это хорошо. А не получается, потому что все перемешано.

Полную видеозапись встречи смотрите в официальной группе театра во «ВКонтакте».

Подготовила Анна Родионова

Фото Марии Моисеевой