«Путь кота»

Встреча с создателями спектакля «Дни Савелия»

15.01.2022

Встречей с творческой группой спектакля «Дни Савелия» открылась очередная программа Молодежного образовательного проекта «ТЕАТР+» – на этот раз посвященная современным текстам на сцене РАМТа. В разговоре 8 ноября приняли участие автор романа «Дни Савелия» Григорий Служитель, режиссер спектакля Марина Брусникина и артисты Виктор Панченко, Денис Баландин, Алексей Блохин, Тарас Епифанцев, Вера Зотова, Антонина Писарева, Мария Рыщенкова, Дарья Семенова и Нелли Уварова. Вела встречу автор проекта, руководитель Экспериментального центра по работе со зрителями Ольга Бигильдинская. Предлагаем вашему вниманию фрагменты стенограммы.

Ольга Бигильдинская: Хочется начать разговор, соблюдая хронологию событий, ведь сначала был создан роман. Григорий, помимо того, что писатель, еще и актер «Студии театрального искусства» Сергея Женовача и музыкант. А любой театральный человек подвержен профдеформации – он читает текст с точки зрения его сценичности. Григорий, понимали ли Вы, когда писали, что у Вас получается сценичное произведение?

Григорий Служитель: В моем случае это было скорее не приближение к сцене, а дистанцирование. Поэтому было особенно дорого узнать, что есть желание поставить спектакль по моему тексту, ведь я предположить не мог этого. Не могу сказать, хорошо это или плохо, но в наше время многие пишут текст уже с оглядкой на то, что произведение может быть поставлено и экранизировано. Я не думал об этом.

Ольга Бигильдинская: Идея спектакля пришла Виктору Панченко, и первой, о ком он подумал, была Марина Брусникина. Он уже работал с этим режиссером и понимал, что только она сможет «вспахать текст». Марина Станиславовна, почему Вы сразу согласились?

Марина Брусникина: Я прочитала роман, когда он только появился, года три назад. Тогда мне даже в голову не пришло его ставить, потому что не могу сказать, что это история для театра. Почему согласилась? Театр и артисты. Я очень люблю этот театр и хотела здесь еще что-то сделать, поработать с этими людьми.

Ольга Бигильдинская: Надо отметить, что у Марины Станиславовны это четвертый спектакль в нашем пространстве. Много ли было работы по созданию инсценировки, и в чем она заключалась?

Марина Брусникина: У нас уже сложилась определенная технология с этой группой людей – это поэтапная работа: сначала индивидуальная, потом коллективная. Я делаю первую самостоятельно выжимку, приношу артистам, и мы еще сокращаем. Есть такой закон: когда читаешь глазами, кажется, что нужна фраза, а когда начинаешь существовать в материале, достаточно одного слова.

Ольга Бигильдинская: Виктор Панченко рассказывал, что прочел книгу на карантине и это был период его творческого кризиса. Виктор, что было в этой книге такого, что начало Вас из кризиса вытаскивать?

Виктор Панченко: Воздух! Я говорил неоднократно про воздушность, свежий ветер и – при всех сложностях сюжета – легкость. Помимо этого, было еще чтение каких-то вещей. И как ни странно, когда я уже понял, что в поисках надо сделать паузу, стал читать «Дни Савелия» – это была книга, отложенная в долгий ящик. В итоге там, где я не ожидал, и нашел. И все время спрашивал себя: а кто может это сделать?

Марина Брусника: Мне больше всего понравилось, как построена эта проза. Сюжет останавливается, и возникают совершенно посторонние истории других людей, и ты понимаешь, что это касается абсолютно всех, что любой может стать рассказчиком своей истории. Это поразительный ход! И это же как в жизни! Есть некая общая ткань нашего проживания.

Ольга Бигильдинская: Вопрос к артистам: когда к вам попал этот текст, вы сразу однозначно решили, что вопреки всему будете в этой работе участвовать?

Тарас Епифанцев: Для меня вопрос не стоял, буду ли я там участвовать. Я встретил Алексея Владимировича у расписания, и он сказал мне, что, помимо двух спектаклей, мне надо сыграть еще и в третьем. Был распределен, получил текст, начал работать.

Марина Брусникина: Тарас, мы за тебя боролись!

Ольга Бигильдинская: Чем Вас зацепил текст?

Тарас Епифанцев: Своими внутренними переживаниями и тем, что у меня возникали какие-то фантазии во время чтения.

Нелли Уварова: В этом тексте есть воздух, течение жизни и непрерывное перемещение кота. Именно все это невозможно при первом рассмотрении воплотить на сцене. Но кто-то берется и говорит: «А мы попробуем!» Конечно, я в команде с ними! Потому что это же невозможно и непонятно! Это суперазартное дело! Гораздо азартнее, чем когда ты берешь какую-то пьесу и все ясно с самого начала. Еще команда, конечно, сумасшедшая!

Вера Зотова: У нас Витя вел кастинг, и я попала. Первый раз работаю с Мариной. И лично я сейчас оказалась созвучна с этим текстом: это такая акварель о любви, жизни и смерти. Такое ощущение, что это не кот идет через жизнь, а есть какой-то прозрачный кот, через которого идет вот эта жизнь. Мое ощущение сейчас такое же: вот есть я, а через меня идут сюжеты.

Мария Рыщенкова: Как только вышел этот роман, он полгода ждал, пока я его прочту: хотелось сразу, а возможности не было. Я Гришу знаю давно, еще с института, очень люблю его театр и все, что он делает. Поэтому мне было радостно, что у него случилась вот такая трансформация, он невероятно интеллектуальный, начитанный, глубокий человек. Мне было страшно интересно, что он там написал… А мой любимый человек уже давно прочел и все время говорил: «Прочти, это здорово!» Тут я попала в больницу и на вопрос «Что тебе привезти?» сказала: «"Савелия" вези, конечно!» И на самом деле эта книга стала для меня спасением. Помимо того, что она очень родная из-за всей этой предыстории и наших взаимоотношений, это было спасение вдали от дома, от семьи, от моей любимой работы, спасение от страха болезни. Это был глоток надежды, тепла и света.
А потом прошло два года и по театру пошел слух, что двое тут что-то затевают: Виктор и Алексей Анатольевич, – и что Брусникина там. И я уж не знаю, выбирали они меня или нет, но я помню, что, пробегая мимо зеленых диванов, я увидела их и сказала такую фразу: «Вы что, вдвоем будете? Вам же какая-то кошечка там понадобится!» Напросилась и рада! Не ожидала, что так сложится. У меня в спектакле был непростой внутренний путь, и я рада, что какое-то удивительно новое для меня открытие случилось.

Денис Баландин: Я должен признаться, что читал роман в каком-то потоке и очень много вещей пропустил. И когда мы собрались нашей компанией чудесной и стали происходить открытия, я был в какой-то радости и не понимал, как мог этих вещей не видеть. Это интересно, потому что ты теперь как-то по-другому ходишь по улице. Моя роль экскурсовода тоже на мне отразилась, и я стал сначала интересоваться историей этого здания, потом историей прилегающих улиц...

Антонина Писарева: Меня только взяли в театр, и Алексей Владимирович сказал, что у нас есть такая традиция: когда новый человек появляется в театре, мы его сразу пускаем в работу, выплывет – окей. Потом Витя Панченко дал мне книжку и серьезно сказал: «Тоня, у тебя всего день. Должна успеть прочитать». Я очень ответственная девочка – прочла ее за день и ночь! Потом, конечно, перечитывала. Я со всеми согласна и про легкость и про акварель, и про невозможное. Но лично для меня – в ней абсолютно мой слог, с первой строчки. Я влюбилась в Москву после этой книжки. Я всегда в ней жила и не обращала должного внимания. Мне кажется, это какое-то признание в любви городу.

Дарья Семенова: Я начала читать книгу, когда она вышла, и мне очень не понравилось.

Григорий Служитель: А с Дашей мы дольше всех знакомы – вместе в школе учились!

Дарья Семенова: Да, я думаю, что надо прочитать – это же Гриша, я его давно знаю, он книжку написал, какой молодец, но даже первую главу не осилила. У меня стояла одна книга, потом на какой-то праздник мне подарили еще одну. А я все не читала, откладывала на потом. И вдруг появилась эта работа, и я думаю: «Ну надо же прочитать, а то совсем как-то уже неприлично». Стала читать. А у меня в тот момент был такой жизненный период: мы переезжали с Профсоюзной на Бауманскую. И когда я поняла, что мы будем жить там, где происходит действие романа, то стала совершенно по-другому относиться к тексту и к каким-то очень важным совпадениям, что бывает неожиданно и редко. Мы с семьей по всем этим местам пошли на экскурсию…
Еще один очень важный момент, о котором говорила Вера: в жизни происходят события, которые тебя меняют очень сильно. Мы становимся другими, взрослыми, кого-то теряем, но кого-то приобретаем. Это так легло на этот текст. Я даже сейчас не могу понять, что мне в нем так не понравилось. Может, была какая-то спокойная, установленная жизнь и все было хорошо, а сейчас уже не все хорошо: переезд, пандемия, уходят близкие люди, ты не знаешь. что будет завтра, потому что болезнь ходит рядом, и очень остро ощущаешь возраст свой. Это как-то на этот текст легло, поэтому я его полюбила. Гриша, спасибо тебе большое!

Алексей Блохин: Я в своей жизни много книжек читал, многие совершенно зря, наверное, а тут мне на глаза попалась эта книжка: она лежала на заднем сидении машины моей приятельницы, а мне нечего было читать. «А это что у тебя такое?» – «Это вот Гриша Служитель. Он написал». Ну я ее прочитал и сразу мгновенно и навсегда полюбил! За что я ее полюбил? Как же это сказать? А за что мне нравятся конфеты «Мишка на севере»? Нет смысла делать какой-то химический анализ: полюбил и все!

Ольга Бигильдинская: Марина, планировали ли Вы изначально актеров на конкретные роли или все решалось в процессе разбора текста?

Марина Брусникина: И так, и так. У нас была «команда мечты». Витя четко сказал: «Будут все наши». Никого мы не отдали, всех добились. То, что Даша будет играть, Витя сказал сразу. Алексей Владимирович говорил про Тоню: «Может быть, вам там котенок понадобится? Она очень маленькая». Все роли молодых девчоночек – это Тоня. Что касается остальных, все понимали: дело не в каком-то количестве образов. Я уже рассказывала про Нелли Уварову, которая параллельно снимается, параллельно еще где-то, и я ей пишу: «Нелли, тут одна идея у Вити. Ты будешь с нами? Там вообще ничего играть не надо, просто если хочешь в команду». Мы на репетициях очень много говорили про то, что если ты не артист, а человек, личность, то все сложится и сработает. У нас вроде как получилось. Ты интуитивно понимаешь, что нужно делать, а дальше складывается, чтобы у каждого было что-то интересное.

Ольга Бигильдинская: Известно, что у Вас была идея пригласить Григория Служителя, сыграть одну из ролей.

Марина Брусникина: Дело в том, что у Гриши музыкальная группа. Мы хотели их позвать, но не уложились во временной регламент. Там просто в романе есть эпизод, где Гриша описал сам себя. И мы хотели, чтобы он в Саду Баумана выступил. Может, когда будет тепло, мы это сделаем, потому что идея жива.

Ольга Бигильдинская: Гриша, а Вам, когда сидели в зрительном зале, хотелось ли в эту команду на сцену?

Григорий Служитель: Во-первых, я хочу сказать спасибо ребятам: часто, когда хожу в театр, я не понимаю, зачем люди этим занимаются, почему тратят свое время непонятно на что, и зрители приходят и тратят время. Мне кажется, что театр имеет смысл только когда у людей возникает что-то такое, как здесь. Для меня огромное счастье и удача, что этот текст здесь поставлен. Классно, когда на твоих глазах ребята рассказывают про самое дорогое, про самое важное и ты чувствуешь и свою причастность к этому. Когда я смотрел спектакль, я не был объективен в оценке, каждое слово очень сильно резонировало. Где-то я задавал себе вопрос, почему не сделал что-то по-другому, а где-то думал: ай да сукин сын!
Я же сам в театре уже много лет и смотрел с точки зрения того, есть ли у ребят свой коллектив. Он есть! Я это чувствую по абсолютно непроговариваемым вещам. И вот выйти в этом спектакле на сцену один раз, спеть, сыграть на гитаре – с удовольствием. Но я же из другой компании. А тут они все свои, друг друга знают, многие учились в мастерской Бородина, которая выпускалась параллельно с мастерской Женовача, в которой учился я. Мне кажется, здорово, когда у людей есть своя спайка, свое понимание театра, свой юмор. В этом плане я участвовал бы в формате: пришел странный человек, что-то сделал и ушел. Я же по-авторски на это смотрю, даже не по-актерски.

Ольга Бигильдинская: Прежде чем перейти к разговору о пространстве и сценографии, хочется немножко поговорить о содержании спектакля и его героях. Вы все говорите о том, что эта история не про котов, а про жизнь, про город. Тем не менее, она рассказана животными. Как Вы считаете, какие человеческие качества открывает этот угол зрения?

Марина Брусникина: Важно, что это взгляд со стороны на нашу человеческую природу. Здесь есть момент отстранения. Прикрываясь котом, ты анализируешь людей.

Григорий Служитель: Я очень люблю котов, но главный герой книги – это Москва, и книжка, в первую очередь, о городе, о нашей современной жизни. Это существо, коточеловек-человекокот, выбрано интуитивно просто потому, что если оно испытывает голод, то в десять раз сильнее, чем человек. И холод тоже в десять раз сильнее. Любое наше переживание гипертрофировано в восприятии этого кота. И в этом смысле разница между персонажами довольно условная, поэтому я очень благодарен, что не было нарисованных носов, ушанок и так далее.
А особенно благодарен за начало, за интродукцию, когда Денис выводит зрителей буквально на улицу, там какие-то люди ходят, фотографируют. Бывало, когда количество людей, которые вышли со спектакля, было больше, чем пришло, потому что люди хотят присоединиться. Вообще это довольно революционно, я не знаю, делал ли кто-то так. В буквальном смысле проводить насыщенную, долгую экскурсию.

Нелли Уварова: Мне кажется, мы забываем о том, что не только мы смотрим на кого-то, но и на нас смотрят. Еще есть ощущение, что мы смотрим, а на самом деле все время куда-то бежим, скользящий взгляд ловит много информации, но нам недостаточно времени, чтобы ее проанализировать. Однажды мне пришлось несколько месяцев молчать. Всего одна опция – у тебя нет голоса, – и ты начинаешь слушать, и так много тебе открывается! Так и здесь кот оправданно не общается с миром, с людьми, но он наблюдает и у него есть возможность подробно погружаться в это. Можно было бы сделать героем человека немого или такого, который намеренно отсекает себя от общества, дистанцируется, при этом находясь внутри него. Но пришлось бы очень много оправданий ему искать. А кот – это такая условность, которая снимает подобные вопросы.

Вера Зотова: Для меня эта книга – об ускользающей красоте, уходящей натуре. Просто кошачья жизнь такая короткая по сравнению с человеческой, что это ускользание концентрированнее, грустнее, и ты ощущаешь его гораздо острее, чем ускользание человека.

Ольга Бигильдинская: Марина, в одном из интервью Вы говорили, что в спектакле обращаетесь к коллективному опыту людей. Но, если говорить с позиции зрителя, у вас получается еще создать и коллективный портрет горожан. Мне бы хотелось, чтобы каждый из артистов рассказал об одном из своих персонажей: какую роль в общей истории он выполняет и почему он важен лично для вас?

Марина Брусникина: Трудно отвечать на этот вопрос, потому что тут важны все и не важен никто.

Тарас Епифанцев: Стас Михайлов! И Лепс!

Григорий Служитель: Я поначалу какие-то отзывы читал, потом перестал, потому что это же с ума сойти можно. Некоторые люди на полном серьезе писали: «Сколько он заработал на упоминании "Кока-Колы" или шампуня "Лошадиная сила"?» Я думал: вы серьезно считаете, что я веерную рассылку делаю «Кока-Коле» и Стасу Михайлову? Мне ведь просто хотелось сделать оттиск нашего времени. Сейчас многие, например, не помнят, что такое «АБК», а это были такие универсамы когда-то. Я хотел сделать это ненавязчиво, и надеюсь, у меня получилось. Эти упоминания не несут особой смысловой нагрузки, они исключительно нужны как упоминание эпохи, не более. Вот и все. Честно скажу, я ни одной песни Стаса Михайлова не знаю.

Мария Рыщенкова: Я не могу ответить на вопрос, потому что не настраиваюсь ни на какую роль, ни на какого персонажа, а настраиваюсь на саму историю, и для меня важно только это. Каждый сидящий здесь может сыграть в спектакле любую роль. Мы так и репетировали, кто кого только не играл, и кто за кого не проходил и не сочинял. Это абсолютно не важно. Мне кажется, в спектакле должно чувствоваться, что мы не играем никакой роли, нет никаких ролей.

Ольга Бигильдинская: Это особенность работы с литературным текстом или особенность именно этого материала?

Мария Рыщенкова: Именно этого спектакля. Это удивительный путь, новый и прекрасный.

Ольга Бигильдинская: Мейерхольд писал: «Всю жизнь мечтал поставить греческую трагедию в Ленинграде на площадке перед Казанским собором. Даже в самой Греции нет такого удобного и, я бы сказал, даже идеального места…» Марина, ожидали ли Вы, что случится такой выход из привычного сценического пространства, и ограничивало ли что-то Вашу фантазию в работе над спектаклем?

Марина Брусникина: У меня уже был опыт иммерсивных спектаклей и понимание, как это делать. В данной истории все складывалось постепенно и по шагам. Была идея Вити, которую они с Алексеем Анатольевичем пробили. Дальше вопрос, где играть. Все сцены заняты, потому что мы вне плана – еще одна ступенька трудностей. Потом меня ведут в один двор. Затем оказывается, есть еще второй и между ними переход, через который идут зрители. А кроме этих дворов тут оказалось такое количество территорий, которые можно использовать! Нам не все удалось осуществить: на крышу нельзя, в какие-то помещения было нельзя, потому что там жили киргизы, которые ремонтировали театр. У нас еще такой прекрасный был трамвай в служебном гардеробе, где актеры висели на вешалках!

Ольга Бигильдинская: Текст Григория изобилует деталями, он очень вкусный. Как отбирались те, что в итоге играют в спектакле? Этим занимался художник или режиссер, или вся компания?

Марина Брусникина: Это работа художника, конечно. Я хотела, чтобы это делала именно Ирина Корина. Она занимается выставочными пространствами, городом, и это реально очень крутой человек. У нее вообще не было времени. Я ей сказала: «Ира, нет ни денег, ни времени, но ты очень нужна». Она согласилась на эту работу и дальше скидывала мне идеи по переписке, потому что все время была в других городах.
У нее нереальный глаз! Она прямо выдергивает из Москвы эти баннеры, подсвеченные окна. Она мне стала скидывать такое количество фотографий городской среды, что глаза разбегаются! Эти лужи нефтяные, которые превращаются в сказку. (Мы в итоге в лужи бросаем блестки). Когда такое количество идей, понятно, что она ими могла наполнить наши маленькие пространства и сделать из них ассоциативно огромный город. А когда она увидела нашу арку.... Почему была нужна именно Ира: она тот человек, который в этом пространстве увидел архитектуру.
Когда мы пришли сдавать макет постановочной части, директору, худруку и главному режиссеру, и она стала выкидывать картинки в немыслимом количестве, у всех волосы встали дыбом – было ощущение, что театр просто лопнет и разлетится от количества идей.
Театр грандиозно себя вел, потому что поверх всех планов они все равно нашли возможность это выпустить. Здесь уникальная постановочная часть, которая очень ответственно берется и делает, всячески помогает. И вы еще не все видели, у нас есть пару сюрпризов на весну!

Ольга Бигильдинская: Я очень хочу, чтоб вы воссоздали для зрителей, которые еще не были на спектакле, его атмосферу. Скажите, какие для каждого из вас элементы сценографии в этом спектакле знаковые, больше всего в вас попадают?

Марина Брусникина: Для меня это наша река, которая течет. Во время спектакля я на нее просто смотрю, задумываюсь и не понимаю, где нахожусь. Там столько всего в этой реке! Там вся наша жизнь и жизнь этого спектакля. Она берется из мусорного ведра, а в ней появляются звезды, плывут кораблики, спички, пушинки, блестки...

Ольга Бигильдинская: Я уточню, что это водоотводная канавка, которая проложена по двору и выходит на Большую Дмитровку.

Денис Баландин: Мне кажется, самая лучшая декорация – это погода и живые голуби, которые могут вылететь в любой момент. Дождь, который может пойти, тепло и холод –это наша атмосфера.

Ольга Бигильдинская: А актерам все равно, что дождь и холодно? Мне, как зрителю, было все равно. Я смотрела на вас и думала, что готова и в мороз прийти это смотреть.

Мария Рыщенкова: Мне кажется, нам даже лучше в таких условиях.

Марина Брусникин: У нас потрясающий помреж (помощник режиссера Екатерина Бабина – прим.ред), девочка, которая все знает изнутри в этой профессии. Раньше она была реквизитором в театре, а это ее первый спектакль в новом качестве – уникальная по сложности задача, потому что много объектов, переходов.
Однажды был спектакль, на котором полил страшный дождь. Я стою, и понимаю, что играть нельзя, потому что трубы, крыши металлические, звук стал греметь и не слышно, что артисты говорят. Я говорю Кате: «Надо останавливать спектакль, это абсурд!» Она на меня смотрит и говорит: «Мы не будем останавливать спектакль. Посмотрите на лица зрителей». Я смотрю: люди стоят мокрые до нитки, но абсолютно счастливые. Потом они, придя в Белую комнату, говорили, что было ощущение, будто на себе ты прочувствовал жизнь этого бездомного кота, когда в любой момент с тобой может случиться все, что угодно. У тебя есть уют, который через секунду уже отнимут. Я так благодарна Кате, что мы не остановили спектакль!

Мария Рыщенкова: Мне лично, помимо улицы, дорога финальная часть. Скорее всего, из-за света и места, в котором стоит Даша. И когда она уходит, видно люстру и теплый-теплый свет. И еще самый финал, когда открываются окна. У меня был период в театре, когда мне не нравилась Белая комната. Тогда она еще была никакой не Белой, это Олег Долин сделал ее такой. Это был антресольный зал, очень тяжелый, и было ощущение, что он давит. Да еще эти колонны. Но так сложилось, что когда мы с Владимиром Мирзоевым репетировали там «Олеанну», то открывали окна, чтобы был воздух хоть какой-то, и зависали, наблюдая, какая внизу жизнь. В этом спектакле хотелось так же. Я почему-то про это забыла, а Марина Станиславовна вдруг вспомнила. Для меня финал с уходом под музыку Баха – самое дорогое в этом спектакле.

Антонина Писарева: Я очень люблю шато, как только оно появилось. Не знаю, почему. Потому что люблю! И в самом начале, когда Витя наверху, сквозь баннер просвечивается люстра. Это до мурашек красиво!

Марина Брусникина: Мне больше всего нравятся баннеры в первом дворе, потому что они придают торжественность и аристократизм этому пространству.

Ольга Бигильдинская: Софья Михайловна (директор театра С.М.Апфельбаум – прим. ред.) говорила, что эта вся эта история запустилась до того, как у нас начался ремонт фасада, и я думаю о том, как органично получилось в итоге: сегодня мы идем вокруг театра, видим ремонт фасада, заходим во двор, а тут тоже «ремонт фасада».

Марина Брусникина: Во всей Москве ремонт фасадов!

Алексей Блохин: Любимое место и любимый эпизод у меня, необъяснимо почему, это когда наверху на строительных лесах стоит Николай Эрнестович Бауман (А.Блохин играет памятник Бауману – прим. ред.), а внизу Даша Семенова и Витя Панченко начинают играть вот эту свою встречу в саду Баумана, а я в этот момент могу ничего не говорить. У меня есть куча самолетиков и я их кидаю! Классно так рассматривать зрителя! А у них там любовь зарождается.

Марина Брусникина: Помимо потрясающего помрежа, у нас есть еще потрясающий реквизитор (реквизитор спектакля Ксения Медведева – прим. ред.), которая льет водичку и подает все, что нам нужно. У нас была целая сцена с героем Дениса – расклейщиком объявлений, который работал во дворе в тот момент, когда родился Савелий. Была огромная сцена и куча объявлений: мы искали в интернете смешные объявления про пропажу кота. Нам их написали пачку, и мы должны были их в первом дворе расклеивать. Потом эти сцены отменили, а объявления остались. Мы и забыли про них: напечатали и напечатали.
И вот пускаем самолетики. В какой-то момент один самолетик ко мне попадает, я его разворачиваю, а там объявление. И я понимаю, что наш прекрасный реквизитор Ксюша делает нам самолетики из этих объявлений. И это попадает в руки зрителей! Мы этого не планировали, а это решение нашего реквизитора работает в спектакле!

Алексей Блохин: Это говорит о том, что цехам тоже интересно работать со спектаклем!

Нелли Уварова: На самом деле, все любимое, каждый уголок. Первый двор – совершенно сумасшедшее все, что там есть. И переход из первого двора – первая прогулка, и Сити наше картонное, подсвеченные окна – завораживает очень. Конечно, когда ты 20 лет работаешь в театре и попадаешь в это пространство, зная его как свои пять пальцев, нет возможности приостановится и разглядеть, а по ходу спектакля и репетиций начинаешь видеть его новые грани.
И хочу добавить про предметы – воздушные шарики! Они у нас обычно летят вверх, но был момент, когда реквизиторы наши на репетициях или на внутреннем прогоне решили не тратить гелий и надули их обычным способом. Шарики полетели вниз. Это было едва ли не лучше, чем когда они летят вверх. Решили, пусть это будет на воле реквизиторов: когда-то летят вверх, когда-то вниз. В тот день был сильный ветер, и совершенно невероятный танец устроили эти четыре шарика внутри двора. Невозможно было оторвать взгляд. Они дополняли историю, создавали атмосферу. Чудеса всегда происходят, но мы не всегда их видим. В этом спектакле на репетициях мы просто начали их видеть.

Антонина Писарева: Несколько дней подряд мы с Денисом приходили первые на репетиции, и в один какой-то день Дениса не было. Я лежу одна в этом дворе, как королева, с закрытыми глазами. Ко мне подходит человек, будит меня. Это был один из киргизских строителей, реставрирующий здание, «Адылбек»: «Девушка, очень нам ваше представление нравится! Очень приятно! Каждый день работаем и слушаем!» Это было прекрасно. Как говорит Марина Станиславовна, «космос звучащий».

Ольга Бигильдинская: Я нашла на эту тему еще смешной отзыв, посвященный книге: «Глава про киргизских дворников великолепна! Автору нужно дать премию за вклад в дружбу народов».

Григорий Служитель: Автор не против!

Тарас Епифанцев: Любимое место в спектакле – когда я становлюсь зрителем. Мне очень нравится момент, когда мы садимся на лавочку мужским коллективом и смотрим на женский коллектив в саду Баумана.

Дарья Семенова: Я очень долго не включаюсь в действие, поэтому много наблюдаю. Когда ты внутри действия – одно, а когда снаружи – есть ощущение другого мира.

Виктор Панченко: Свои восторги я разделил по категориям. Первая – это общий художественный восторг, актерский. И, конечно, это и дворы, и переходы, и Белая комната, и Большое фойе. А есть экзистенциальный восторг – это первый двор, все эти баннеры, коты, которых мы постепенно во время репетиций начали считать (на строительных баннерах в первом дворе нарисованы коты – прим. ред.). Там не же один кот. В это вписываются еще и голуби, которые туда-сюда летают, как ни странно, в самый нужный момент. Еще у меня есть детский такой восторг – это макет города в переходе во второй двор: там есть МГУ, еще что-то. Картонный городок, который меня по-детски восхищает. Он и сделан так наивно.

Григорий Служитель: Витя очень правильно сказал слово «наивность». Я когда себе какие-то задачи ставил, мне хотелось сделать так, чтобы было легко, а не легковесно, чтобы была некая наивность. Мне решение очень понравилось. Я очень напряженно как автор смотрю на спектакль. Все, что касается оформления – мне кажется, именно так и должно быть. Там есть МГУ, некоторые здание, которые решены так, будто это ребенок делал, внутри что-то подсвечено.
У меня, когда идея текста зарождалась, такая картинка была: сидят два кота и смотрят. Мороз, ночь, а внутри свет горит и какие-то тени ходят. Они смотрят с улицы на это, и какие-то у них фантазии, мысли.
Мне показалось, что это какая-то классная форма, как будто все сделано из подручных материалов. Но это только видимость, что так может сделать каждый. На самом деле решение выверенное, точное. Мне показалось, это здорово. Я не могу что-то выделить, но общее решение бродилки-экскурсии – это классно, верно и интересно.

Ольга Бигильдинская: Мне хотелось бы еще обратиться к теме музыкальности этого спектакля. К тому, что актеры исполняют произведение Баха, поют его. Но есть очень интересная история создания романа, когда Григорий выбирал между двумя произведениями, какое из них взять для основной музыкальной темы – Вивальди или Баха. Последнего он не взял, потому что музыка была слишком печальной. Марина, знали ли Вы эту историю? И музыкальный лейтмотив спектакля выбрали интуитивно, или Вам Григорий подсказал?

Марина Брусникина: Я знала, что в романе Вивальди, но на нашей первой встрече Григорий рассказал о двух вариантах, и тут у меня щелкнула интуиция: я поняла, что однозначно мы сделаем Баха.
 
Ольга Бигильдинская: Григорий, Вы за кулисами сказали, что когда услышали Баха в спектакле, то поняли: для постановки это было лучшим решением.

Григорий Служитель: Когда я выбирал лейтмотив, мне нужна была мелодия, которую герой пронесет через всю жизнь. Сначала это был Вивальди. Мне нужна была витальность, итальянская любовь к жизни, что-то пышное, барочное. И это было контрапунктом к жизни этого героя, того, что происходит в его жизни, потому что она разная у него очень. Я люблю Баха вообще, и особенно «Прелюдию». Эта мелодия очень совпадает с бегом кошки. В какой-то момент, когда роман уже был готов, я исправил все места, где был Вивальди, на Баха, а потом подумал, что будет масло масляное. Эта музыка очень тревожная. И потом я подумал, что будет здорово, если в самые страшные пограничные моменты звучало бы что-то в противоположность происходящему. Этот концерт Вивальди и его часть allegro не самая известная. И я решил, что этот концепт для текста подойдет больше, но для театра гораздо точнее, если бы звучал Бах. Тем более он очень деликатно и здорово решен, когда его поют артисты. Когда музыка не обслуживает затею, она как бы исподволь подается, дополняет настроение спектакля, но не решает его.

Марина Брусникина: Я еще хотела добавить про Алену Хованскую, нашего музыкального руководителя. C этим человеком я делаю почти все свои спектакли. Она занимается музыкальным оформлением и идеально учит всех петь, раскладывая мелодию на голоса. А тут команда поющая, все со слухом собрались.

Ольга Бигильдинская: Есть одно интересное замечание со стороны критиков, что в этом тексте зло абстрактно-безлико, а добро персонифицировано: люди, которые Савелию протягивают руку или лапу, названы именами. Григорий, Вы мир таким видите, что в нем больше добра, чем зла, или хотите его таким его видеть?

Григорий Служитель: Добра чуть-чуть больше. Иногда кажется, что планете осталось жить несколько лет, и вообще непонятно, что происходит, все люди сошли с ума в буквальном смысле. И потом ты думаешь о том, что зло просто громче, его виднее, а добро не говорит о себе, живет своей жизнью и не преследует никаких целей, в отличие от зла. Его чуть-чуть больше, из-за этого мы еще не перегрызли все друг друга на этой планете. Больше, но ненамного, к сожалению.

Ольга Бигильдинская: Как бы вы хотели: чтобы с какими выводами и с каким ощущением жизни уходили люди с вашего спектакля?

Антонина Писарева: Чтобы им хотелось вернуться. Чтобы хотелось жить. Наверное, со знаком плюс, с печалью, но светлой.

Денис Баландин: Мне кажется, иногда не надо много спрашивать, надо просто жить, что-то делать, и тогда что-нибудь будет.

Мария Рыщенкова: Хотелось бы зарождать желание успевать говорить «люблю», когда любишь. Жизнь бывает такая короткая, надо успевать делиться.

Вера Зотова: У меня возникла параллель с «Мартином Иденом». Конец трагический, как и здесь. Но мое ощущение после прочтения книги: как хочется жить! Мне кажется, спектакль порождает примерно такое же ощущение.

Нелли Уварова: Согласна с Верой, с Машей и со всем предыдущими словами. Зрители оплакивают участь героев, которых уже успели полюбить. Они осознают, что жизнь скоротечна, выплакав что-то свое... Это ведь как происходит: нужно дать импульс, чтобы что-то свое выплакать, выйти на улицу, праздничную Театральную площадь и почувствовать биение своего сердца, почувствовать, что ты жив и это не твоя история. Твоя будет другая. А какая – зависит от тебя. Савелий распоряжался своей жизнью сам, так и ты можешь. Поэтому я согласна с Верой, что есть ощущение: хочется жить и идти вперед.

Тарас Епифанцев: Мне кажется, что основная мысль спектакля: жизнь конечна. В обычной жизни, если знакомишься с человеком, которого никогда не видел и не знаешь, он не раскрывается, какая-то маска у него поначалу, а потом в процессе диалога все-таки раскрывается. Зрители и актеры – живые люди. Жизнь конечна, и не стоит надевать маски. Нужно идти от своего сердца, от себя – чтобы не запутаться, быть искренними. Просто жить своей жизнью, уметь нести свое внутренне душевное содержание, которое и родителями тебе дано, и опытом, который получил в жизни. Стараться сохранять себя, чтобы тебя в другую сторону не направляло ничего плохого. Эта мысль у меня рождается во время внутреннего диалога с самим собой. Хотелось бы, чтобы люди всегда ощущали себя такими, какие они есть.

Виктор Панченко: Мне кажется, было бы здорово, если бы зрители задались вопросами после нашего спектакля. Пусть это будут не глобальные вопросы, как жить и что делать. Пускай даже: кто эти люди на фотографии? Родственники актеров? Как они смогли это сделать? Почему так? Вопросы! У всех – от мала до велика. И конечно же было бы здорово, чтобы они вышли со спектакля с первозданным желанием любить жизнь, себя, близких (можно в разном порядке).

Дарья Семенова: Чтобы зритель ощутил катарсис после спектакля.

Григорий Служитель: У меня одно желание – чтобы зритель вышел с желанием купить книгу! А если без шутки: самые приятные отзывы, когда кто-то пишет, что под впечатлением взял себе бездомное животное. И хотя я все время дерусь за то, что это не про котиков, на самом деле книжка инициирована любовью к животным. Когда я начал писать роман, у меня умерла кошка, которую я очень любил. Это стало одним из импульсов. И если возникает желание помочь этим существам, я считаю свою задачу выполненной. Но искусство театра прекрасно тем, что все происходит на твоих глазах, и если человек выходит наполненный радостью, то это самое классное и нужное, что может дать театр. Я не верю в интеллектуальный театр, а в умный верю. Мне кажется, у ребят он получился.

Марина Брусникина: Мы долго пытались найти правильные ноты для финальной сцены в Белой комнате, правильно попасть в эту трезвость отношения к миру и жизни. Вдруг кто-то из ребят сказал, что у Алексея Владимировича есть любимая фраза: «Да, мы все умрем. И что?» Для меня это смысл спектакля, вот этот вопрос: «И что?» Понятно, что жизнь конечна, но как ты ее проживаешь? Для меня главное – трезвость. Понимание, что жизнь конечна и неприкаянность души – это нормально. Это не страшно, не трагедия.

Алексей Блохин: Вот так смотришь – спектакль заканчивается, свет гаснет, а они опять идут на улицу, эти бедные наши зрители. И опять будут жить какой-то своей жизнью. Так как я подвержен острой форме хронического инфантилизма, то мне радостно. Я согласен, если правильно их понял, с Денисом и Григорием. Вообще, то, что они пришли, с чем они там уйдут, это уж я не знаю. Они пришли, они два часа с нами, смотрят этот спектакль. Может, мне это кажется, что они время от времени распахиваются, раздеваются эти зрители. Сейчас у нас такое время, что все должно быть прикрыто, нужно «вести себя хорошо», не выходить за рамки приличия и так далее. Это лучший был отзыв, когда мне мой приятель прислал: «Леш, я сто лет так не плакал и не смеялся на спектакле». Понятно, что все выйдут и будут жить своей жизнью. Задумаются ли они? Может быть, когда-нибудь и задумаются.

Подготовили Александра Ерошенко и Ольга Бигильдинская