Александр Девятьяров: «Идти по проторенной дороге можно, но неинтересно»

24.12.2017

Справка: Александр Девятьяров окончил Школу-студию МХАТ (курс С.И.Земцова и И.Я.Золотовицкого) в 2006 году и тогда же был принят в Российский академический Молодежный театр. За 11 лет работы принял участие в 26 спектаклях РАМТа, 20 из которых и сегодня в репертуаре: «FSK 16» (Стипе), «Алые паруса» (мужской ансамбль), «Берег утопии» (театральная группа/адъютант Кошута/Корф, русский офицер), «В пылающей тьме» (Игнасио), «Вишневый сад» (Гость), «Денискины рассказы» (Мишка), «Инь и Ян. Белая версия» (Вакияку), «Инь и Ян. Черная версия» (Вакияку), «Как кот гулял, где ему вздумается» (Богомол и другие), «Как я стал идиотом» (Антуан), «Ксения Петербургская» (Поэт), «Мушкетеры» (Кардинал), «Незнайка-путешественник» (Ворчун), «Нюрнберг» (массовые сцены), «Приключения Тома Сойера» (массовые сцены), «Принц и нищий» (Принц), «Рикки» (Тедди), «Русалка» (Князь), «Сентиментальные повести» (Стрелочник/Забежкин), «Чехов-GALA» (1-ый кавалер). Создал музыкальное оформление к спектаклям РАМТа «Сентиментальные повести», «Денискины рассказы» и «Русалка».

Александр производит впечатление человека вдумчивого. Герои, которых он играет – это люди, идущие против системы, не согласные с существующим режимом и готовые бороться за свои идеи. Да и в жизни он чем-то похож на этих персонажей: такой же неравнодушный и готовый противостоять несправедливости. Главное, как он считает, – всегда находить, чему поучиться у окружающих, и использовать полученные знания в профессии.

– Где Вы провели свое детство?

– Родился в Москве, но вырос в Королеве, тогда это был Калининград в Московской области.

– Живя в таком месте, Вам не хотелось в детстве стать космонавтом?

– Меня как-то уберегло от этой мысли. Вот все говорят: хотел быть космонавтом, пожарным, а я вообще до 10-11 класса не понимал, кем хочу быть.

– Но чем-то же Вы увлекались?

– Я столько всего перепробовал! И на волейбол ходил, и лет семь профессионально занимался бальными танцами. Было время, когда у меня была рок-группа – я писал стихи, мы даже играли где-то в городе. А когда поступил в Школу-студию МХАТ, начал увлекаться музыкой, пробовать писать.

– Вы окончили музыкальную школу?

– Нет, я самоучка. До сих пор учусь.

– А в школе были отличником?

– Я не любил учиться вообще, не любил математику, физику. Мне нравились литература и русский. Но вообще не понимаю, как я закончил школу! Хотелось сбежать оттуда, потому что было неинтересно. А если нет интереса, то заниматься чем-либо просто невозможно. Конечно, школу нужно было оканчивать, но я с ужасом вспоминаю те времена. Мне потом еще долго сны страшные снились, что я сдаю экзамены и никак не могу их сдать.

– То есть школьные годы не чудесные?

– Нет, почему? С ребятами мы отлично общались. Было хорошо на переменах, после уроков, а в самой школе – нет. Просто я, видимо, на интуитивном уровне понимал, что химия в моей жизни вряд ли нужна будет…

– А интерес к литературе перерос в написание стихов?

– Получается, так. Я писал, скорее, подражая кому-то, выплескивая то, что было в душе, вел дневник в переходном возрасте. Сейчас, когда читаю, понимаю, что это детский лепет, но тогда для меня это был выход эмоций.

– Любовь к театру Вам привили родители?

– Отношения к театру ни у кого из них нет. Отец играл в музыкальном ансамбле на гитаре, но на любительском уровне. А мама проработала всю жизнь в банке. Но отец привел меня в театральный кружок, и мне там понравилось. А первый увиденный мной спектакль был «Не было ни гроша да вдруг алтын» Островского в Малом театре. У меня тогда остались сильные впечатления от игры артистов и декораций, они были прекрасны, и я думал: неужели на сцене можно воссоздать все как будто по-настоящему? Тогда я еще не понимал, что хочу попробовать профессию актера. Я и в институт-то поступал с настроением: получится – поступлю, а не поступлю – значит, не мое. Многие с первого раза не проходят и пробуются на следующий год, на второй, на третий. А мне кажется, у меня психика устроена так, что во второй раз я бы уже не смог.

– Получается, Вы с первой попытки поступили?

– Когда я пришел на прослушивание в Школу-студию МХАТ, то был, мягко сказать, удивлен. Меня оставили после прослушивания и сказали, что хотят, чтобы я учился у них.

– Это Вас окрылило?

– Да я даже заснуть не мог! Не верилось в то, как это может быть – с прослушивания сразу «давай учиться». Меня тут же направили на третий тур. Думаю: ну, здесь где-то должен быть подвох! Но нет. Потом на конкурс – и там я был уверен, что я не пройду, но прошел.

– Получается, в другие вузы после прослушивания во МХАТе Вы не пробовались?

– Параллельно все равно пробовался, потому что сказать-то сказали, но волнение было. А потом все эти абитуриентские штуки, где «ты туда диплом – неси, туда – не неси, скажи это, скажи то, вдруг все-таки не возьмут, вдруг кто-то будет лучше тебя». Поэтому я все равно показывался, но, начиная с конкурса, окончательно решил, что хочу в Школу-студию МХАТ.

– После поступления Ваше отношение к профессии изменилось?

– Оно изменилось, скорее, ближе к третьему курсу. Недаром же ходит байка, что на первом курсе ты народный артист, на втором – заслуженный, на третьем – просто артист, а на четвертом – никто. В этой шутке есть доля правды. Потому что появляется осознанность, что многое не успел, не попробовал. Иногда хочется, честно говоря, вернуться туда и взять что-то еще из того, что давали. Я с такой теплотой вспоминаю об этих учебных годах, потому что у меня были прекрасные педагоги: Родион Овчинников, Виктор Рыжаков, Сергей Земцов, Игорь Золовитицкий. Когда такие по своей природе разные люди собираются вместе, получается очень мощный сгусток энергии.

– Были ли у Вас во время учебы моменты, которые запомнились на всю жизнь?

– Да – и это было первое мое потрясение – когда мы прогуляли почти все лекции и пошли во МХАТ на спектакль Додина «Братья и сестры». Это было спонтанное решение: когда я узнал, что Додин приезжает на очередную «Золотую Маску», родилась мысль не идти на пары. И я был не один такой – помню, первую часть спектакля я стоял, негде было сесть. Нас потом вызвали в деканат, но, когда узнали, где мы были, тихонько сказали: «Это, конечно, не педагогично, но на вашем месте мы поступили бы так же». Вот это было ярчайшее ощущение!

А второе – когда нас, 5 человек с курса, взяли на стажировку в Италию почти на месяц. Это была лаборатория с людьми из разных стран мира, и это был колоссальный опыт. Времени свободного не было, мы почти не отдыхали. 20 с лишним дней работали с 10:00 до 22:00 с перерывом на три часа – в огромном спортивном зале, не приспособленном под театр. Переводчика не было: те, кто понимали, пытались переводить остальным. Русский артист мог делать этюд с англичанкой или, как я, с итальянкой. У всех получились очень живые работы.

– Дружный курс у Вас был?

– Наверняка, все артисты говорят, что у них был отличный курс, но в этом смысле я и правда очень доволен. И то, что это был первый выпуск Земцова-Золотовицкого, тоже нас как-то сплотило. Мы и сейчас общаемся, но реже, потому что у всех дела, дети, театр, кино.

– Вы говорили, что разрушение иллюзий произошло, скорее, к концу обучения, когда Вы поняли, что перед Вами, с одной стороны, открыты возможности, а с другой – нужно опять куда-то поступать, искать, пробовать…

– Да, и это еще сложнее, чем поступать в вуз. Самое обидное, что многие театры нас даже не смотрели! Я пробовался в Моссовета, Маяковского, во МХАТ, в РАМТ. И тогда мой педагог по сценречи Наталья Дмитриевна Журавлева, которая всю жизнь отдала МХАТу, сказал мне: «Я бы очень хотела, чтобы ты работал в РАМТе». К тому времени я посмотрел здесь «Самоубийцу» и «Лоренцаччо», и спектакли мне очень понравились. На меня произвело впечатление то, как у Алексея Владимировича Бородина получается создать ощущение сплоченности, общности труппы. Видно, что на сцене люди существуют вместе в одной атмосфере.

– Вас одного взяли в том году в труппу?

– Нет, из Школы-студии взяли четверых: Антона Шагина, меня, Женю Милых и Мишу Овчинникова, но в итоге остался здесь только я один.

– После выпуска Вам хотелось попасть именно в театр? Или были мысли уйти в кино?

– У меня есть знакомый, который много снимается, но очень страдает от того, что не в театре. Театр-дом для меня сначала был иллюзией, или, скорее, устоявшимся термином, а когда в него попал, то действительно понял, что эти слова не пустой звук. Во всяком случае, я почувствовал, что есть репертуар, есть одни и те же люди, и что хотеть идти в театр – это прекрасно! В этом смысле кино непостоянно, ну и потом это все равно немножко другая сфера, вроде близкая, но при этом очень далекая.

– Как Вы считаете, о чем молодому артисту, который только приходит работать в театр, важно помнить?

– Мне кажется, для артиста важно всегда быть учеником. Все время надо учиться и развиваться в профессии.

– Учиться у старших и более опытных актеров?

– Да у всего театра! Даже у помрежа можно чему-то научиться! Просто с годами в нас все огрубевает, и кажется, что всего хватает. Поэтому, если у тебя есть возможность оказаться в театре, то нужно за нее цепляться, потому что театр – это действительно много других возможностей.

– Когда Вы пришли в РАМТ, то прошли крещение детскими спектаклями, как и всякий молодой артист. Вам до сих пор близка их атмосфера?

– Да, моя первая роль была в «Золушке». Сначала мне дали репетировать учителя танцев Падетруа, но потом поменяли на Принца. Детские спектакли – это определенный вызов. Ответственность перед зрителями огромная, потому что заставить детей слушать, мне кажется, намного сложнее, чем взрослых. Взрослые приходят на спектакль осознанно, понимают, что нужно молчать, а дети, если им неинтересно, молчать не станут, и это уже никак не исправишь.
Атмосфера же спектакля зависит от того, как он сделан – насколько осмысленно, правильно. И здесь, детский он или не детский, уже не имеет значения.

– Вы уже трех принцев сыграли: в «Золушке», «Принце и нищем» и «Думайте о нас». Многие девочки хотели бы сыграть принцессу, а у Вас была мечта сыграть принца?

– Только если датского.

– Первый спектакль, который я увидела с Вами в РАМТе, был «Как я стал идиотом», режиссер которого – Владимир Богатырев, а до этого Вы выпустили с ним «Думайте о нас» и после – еще два спектакля. Как Вы попали в круг этого режиссера?

– Когда я пришел в театр, как раз вышли «Сказки на всякий случай», я посмотрел этот спектакль, и он мне очень понравился. Вскоре началась работа над «Думайте о нас», и я увидел, что попал в распределение, но как попал – не знаю. Может быть, понравилось Владимиру Александровичу, как я репетирую? Но теперь, смотрите, сколько спектаклей с ним выпустил! И везде одни из главных ролей – в этом смысле благодарность ему как режиссеру, что он мне доверяет.

– Как Вам с ним работается?

– Он какие-то вещи очень интересно объясняет, и я опять же говорю: нужно всегда учиться. Учиться понимать, чего от тебя хотят. Иногда это трудно очень, но если вдруг получается, то это прекрасно – в тебе может появиться что-то новое! После просмотра «В пылающей тьме», например, Алексей Владимирович Бородин мне сказал, что много нового увидел во мне. Это самое главное в нашей профессии – не быть одинаковым.

– То есть в процессе работы важно открывать в себе какие-то новые стороны?

– Да, а то привыкаешь ехать на своих привычных «штуках». В этом смысле лучше работать с разными режиссерами, чтобы был опыт.

– В спектакле «Как я стал идиотом» Вам близок Ваш герой?

– Чем-то близок, конечно, но многое приходилось в себе искать. Мы подолгу разговаривали с Владимиром Александровичем по поводу зерна этой роли. К сожалению, сейчас всюду распоряжается массовая логика, народ покрылся корой и его безразличие страшно: людям все равно, что происходит, лишь бы им было хорошо. Ими правят собственное благополучие, успокоенность, довольствование тем, что у них есть деньги. Зерно Антуана – как говорит про него доктор – горе от ума. Поэтому для меня была близка мысль не потерять свою личность среди толпы в то время, когда гораздо проще быть как все и не думать ни о чем.

– Вам свойственно волноваться перед выходом на сцену?

– Ощущение страха перед выходом на сцену есть всегда. И оно от ответственности. Как у летчиков, когда они летят, есть этот страх взлета-посадки: они же ответственны за людей, которые сидят в самолете. И мы тоже ответственны за людей, которые пришли смотреть спектакль. Если вдруг они увидят на сцене человека, которому все равно, – это страшно.

– А как Вы готовитесь к выходу на сцену, как перебарываете страх?

– Я почти всегда прихожу заранее на спектакли и читаю свою тетрадку – привык переписывать туда свою роль, и там у меня слева от текста – как нас учили в студенческие годы – написаны замечания. Не просто реплики повторяю, а перечитываю с замечаниями и стараюсь понять, для чего, зачем выхожу на площадку сегодня. Если не получается в театре подготовиться, то по пути в него делаю это, благо езжу на электричке.

– То есть Вы не относитесь к тем актерам, которые могут запыхавшись прибежать и сразу выйти на сцену?

– Завидую таким людям, я так не могу. Я люблю заранее, поэтому перед некоторыми спектаклями даже выхожу на сцену, когда зал еще пустой. Это, скорее, интуитивный подход, еще со студенчества, когда волнение было вообще всегда. И я делаю это не для кого-то, а для себя, это мой способ настройки, которая у всех по-разному происходит.

– Для спектакля «Рикки» Вы специально научились играть на банджо. Часто ли приходится приобретать специальные навыки для роли и как это пригождается в обычной жизни?

– Не знаю, где мне предстоит на банджо играть – если только в какой-нибудь вестерн позовут, так что пока только для роли. Новым опытом для меня стало и пение в «Рикки», потому что я не считаю себя поющим артистом.

– Этот спектакль с очень серьезным посылом, он больше на взрослых ориентирован, чем на детей?

– Это же Киплинг. И, в частности, Герман и Кармалита, которые сделали из него более глубокий рассказ, писали не совсем для детей.

– А как Вы считаете, дети, чувствуют серьезный посыл спектакля?

– Те, кто к этому склонен, точно чувствуют. Мои знакомые приводили ребенка семи лет, который понял серьезность проблемы: родители героя предают тех, кто их спас. Мне кажется, это вопрос развития каждого ребенка отдельно.

– А что своей позицией хочет сказать Ваш герой?

– Мангуста предают люди. Мой герой – Тедди, прошедший через Афганистан, через войну и кровь, не забыл этого поступка и не может с ним смириться. И очень важно поделиться этим со зрителями и рассказать, что ценности-то бывают другие. Это, скорее, общий смысл спектакля, не только позиция моего героя. Рассказ же идет о лица всех, я говорю там: «Мы расскажем вам историю об одной великой войне…» И если люди задумаются о том… Вообще, мне кажется, театр тем и прекрасен, что если человек приходит на спектакль и это хоть что-то в нем меняет, то цель достигнута – что-то в зрителях поменять, о чем-то заставить задуматься. После «Как я стал идиотом» мы читали отзыв одной женщины о том, что сначала она смеялась вместе со всеми, а потом вдруг осознала, – ее волной накрыло – что смеемся мы сами над собой. То есть этот смех связан с болью, и она это поняла. Если мы можем повлиять на зрителей, и они задумаются о том, что мы неправильно живем, или мыслим, – в этом для меня утопическая цель театра.

– В другом спектакле Богатырева «В пылающей тьме» Вашему герою Игнасио, как и Антуану, тоже пришлось отстаивать свои интересы. А часто ли Вам в жизни приходится чем-то рисковать, идти против мнения большинства, отстаивая свои позиции?

– Каждый день это происходит – нужно отстаивать свою позицию, свои мысли. Игнасио – художник, который не хочет смиряться и хочет попытаться увидеть то, что невозможно.  Жить с этим тяжело. Но иначе произойдет слияние с толпой. Идти по проторенной дороге можно, но неинтересно. У меня активная позиция, но скорее внутренняя: я не могу смиряться.

– Расскажите, как Вы готовились к этой роли? Ваш герой – слепой, а это требует особого внешнего поведения.

– Мы наблюдали за слепыми. И во время репетиций даже пробовали завязывать глаза, но в какой-то я момент понял, что не это важно. Мы же не делаем акцент на физиологическом недостатке. Договорились с Владимиром Александровичем, что эта история – о духовной слепоте людей, которые привыкли жить в комфорте. И в спектакле мы все равно же играем в тех, кто играет в эту историю. И есть одна сцена, в которой я сознательно, когда говорю текст, надеваю очки – то есть показываю зрителю момент перехода именно в эту роль. Мы играем в слепых, и здесь это важно. А если будем играть в физиологию, то получится уже другое. Конечно, у нас есть правила, «условия игры», по которым я не могу смотреть в глаза, но это детали. Вальехо не об этом писал – не про слепых, а про равнодушных и про моральную слепоту людей: о том, что они закрывают глаза и не видят проблемы других. В этом более глубокий смысл.

– Если перейти к другому режиссеру, у которого Вы тоже играете уже не в одном спектакле, – к Рустему Фесаку – чем Вам близок он?

– Мы в прекрасных дружеских отношениях. Первый раз я попал к нему на очень серьезную и ответственную для меня роль в «Сентиментальных повестях», потому что это был мой первый вечерний спектакль, в котором у меня была главная роль. И этот спектакль я очень люблю до сих пор, и дай бог ему здоровья и долгих лет жизни! Там изначально у нас сложилась прекрасная команда, мы репетировали и тяжело, и радостно, а потом вдруг мне доверили и музыкальное оформление «Повестей». А еще мне близок материал, который выбирает Рустем – прекрасно, что, благодаря ему, у нас есть и Зощенко, и Драгунский, и Пушкин.

– Герои Зощенко – те, что в «Сентиментальных повестях» – сейчас так же встречаются на улицах?

– Должно быть. Это же мечтатели! Мой герой Забежкин ради своей мечты выбрал неверный путь, в итоге споткнулся, и притом очень сильно. Но, наверное, должны быть такие люди во все времена. В этом и прелесть такой литературы, что она вечная.

– С этого спектакля, как Вы сказали, началась ваша музыкальная работа в театре. Чья была идея?

– Это был мой первый профессиональный опыт создания музыки для театра. Рустем видимо, узнал, что я пишу музыку, и предложил попробовать. И я решился на эксперимент, и потом этот опыт в «Денискины рассказы» перешел и в «Русалку».

– Какую музыку Вы пишете?

– Электронную, в основном: часть инструментов вживую записываются, часть на компьютере, – и издаю ее в разных странах мира: в Англии, Германии, Америке, Голландии и других. Музыка для театра – иное. Еще студентом я делал фонограммы к студенческим капустникам: записывал, что-то подрезал, совмещал, свои этюды пробовал писать. Но если тогда это было увлечением, то сейчас переросло в профессию.

– В «Денискиных рассказах» Вы играете ребенка. Раньше такие роли доставались травести, а сейчас стало обычной практикой брать на них взрослых артистов. Как сыграть ребенка, чтобы маленькие зрители поверили?

– Ну, а как актеру сыграть обезьяну? Представить, «если бы я был обезьяной». Это просто другая вера. Моя дочь была уже два раза на этом спектакле, и после этого меня Мишкой много раз называла. Если ты правильно все делаешь, дети верят в это чудо перевоплощения. Или вот мы играем спектакль «Как кот гулял, где ему вздумается»: дети же верят, что тряпка – это пещера или кусок мяса. Если ты веришь в это сам, то и ребенок быстро заражается. В «Денискиных рассказах» у нас такие условия игры, что мы дети, такой сговор между собой. Плюс прекрасный текст Драгунского и потрясающие декорации Оли Васильевой. И все вместе это работает, просто нужно в это поверить. По крайней мере, мы стараемся верить, и если эта вера как-то передается детям, – это же прекрасно!

– Многие – и зрители, и другие артисты – отмечают, что на этом спектакле абсолютно особая атмосфера: теплая, дружелюбная. Вы ее тоже чувствуете?

– Конечно. Время, которое ушло и по которому многие скучают, и за счет музыки создается, и за счет костюмов, и за счет потрясающего текста Драгунского – все соединяется. Поэтому и актеры, и зрители отмечают атмосферу, которая погружает полностью в то время, делая его настоящим. Безусловно, это заслуга всех людей, причастных к «Денискиным рассказам»: и художника, и режиссера, и актеров, которые играют в нем и понимают, во что играть, и могут поймать этот тон. Мы все, конечно, получаем удовольствие от него.

– Это Ваш любимый спектакль?

– Один из любимых, хотя делить очень сложно. Просто это один из спектаклей, который хочется играть снова и снова. Кажется, он никогда не надоест, и хочется делиться им с людьми, которые пришли его посмотреть. Когда спектакль репетируешь и варишься в нем – это одно, а если тебя в него ввели, и ты играешь по не тобой придуманному рисунку – это другое. В «Денискиных рассказах» очень многое придумывалось вместе, под нас, поэтому там такой ансамбль.

– В конце сезона была премьера «Русалки», этот спектакль сложный для Вас?

– Да, но он очень интересный, начиная с прекрасного Александра Сергеевича Пушкина, который, понятное дело, великий человек. Понять, про что Александр Сергеевич писал, и произносить этот текст – уже одно это сложно и интересно. Ну, и роль, конечно, непростая.

– Она неожиданна для Вас была?

– Да! Потому что сначала я получил предложение по музыкальному оформлению и уже потом увидел распределение. Кстати, если раньше в основном я делал подборку, то в «Русалке» по большей части уже моя авторская музыка. Когда я с Рустемом делился мыслью о том, как это будет, первая моя ассоциация была с кино. Чтобы в итоге получился как будто видеоклип на песню – потому что стихи, сочетаемые с музыкой, должны рождать нечто похожее. Брать музыку того времени или что-то современное не хотелось. Как стихи Пушкина вне времени, так и я поставил задачу перед собой написать музыку, которая будет вне времени – не отвлекать, а, наоборот, дополнять. Вот такая сложная у меня была задача.

– Есть ли у Вас какие-то цели, к которым Вы стремитесь в профессии?

– Всегда, но опять же это к вопросу работы над собой. То есть смотреть, читать, учиться, и, если есть возможность, попасть к режиссеру, который может что-то дать, идя от нутра артиста, заставить его сделать что-то, чего он до этого не делал – это для меня самое интересное. Зная артиста, понимая его психологию, вдруг увести его чуть-чуть от привычного ему направления.

– Вам пока везло с режиссерами в этом плане?

– Да, но, естественно, всегда хочется много и сразу. Поэтому будем надеться, что дальше будет больше.

– Ваше увлечение музыкой переросло в профессиональную деятельность, стало частью жизни, а если говорить про хобби, чем увлекаетесь? Слышала, Вы собираете коз?

– Так получилось, что на премьере «Сентиментальных повестей» Елена Анатольевна Галибина подарила мне соломенную козу (в спектакле у моего героя есть коза – Машка). И вдруг спустя время одна зрительница, которая пришла, наверное, во второй раз, подарила мне еще одну козу. И так пошло, что с тех пор я стал их собирать: у меня были уже и шоколадные козы, и сделанные своими руками из конфет, и стеклянные, и керамические, и в виде брелока. Но это только козы, подаренные после спектакля «Сентиментальные повести», специально не покупал. Сейчас их около 14. Понятно, что одну мне пришлось съесть – из конфет, но у нее остался каркас вместе с глазами и колокольчиком из конфеты: его я, естественно, есть не стал.

– Затрагивая и другие стороны Вашей жизни, перейдем к теме семьи. Скажите, Ваша жена – актриса?

– Нет, она тоже творческая личность, но не актриса. Она бывает на спектаклях, подсказывает иногда что-то со стороны, но профессионального отношения к театру не имеет.

– Двум творческим личностям сложно ужиться вместе?

– Наоборот, легче понять друг друга.

– В быту Вам очень сложно как человеку искусства?

– Да вроде нет. Варить суп, каши – почему нет?

– Я слышала, что Вы одержимый отец.
 
– Стараюсь как можно больше времени проводить с детьми. У меня их двое – девочка и девочка. Пять лет и годик. Мы много читаем им, лет до двух старшей мультики даже не показывали. В РАМТе она уже видела «Незнайку», «Кота, который гулял, где ему вздумается», «Денискины рассказы», «Рикки».

– В другие театры водите ее?

– Да, мы часто ходим в театры на детские спектакли, и ей нравится: она смотрит очень внимательно и потом играет в спектакли, то есть в нее это попадает.

– Как думаете, актерское зерно в ней есть, или об этом рано говорить?

– Творческое точно есть, а с актерским пока не понятно. Сейчас мне кажется, что не нужно выбирать эту профессию, но я же не могу противиться, если человек вдруг выберет такую судьбу. Во всяком случае, хочу, чтобы она узнала все стороны нашей профессии, не только прекрасные. А пока пускай ходит, смотрит, я ее не ограничиваю, стараюсь ее развивать, там уж посмотрим, куда занесет.

– Вы так много говорили про необходимость постоянно находиться в процессе учебы, какая любимая Ваша книга?

– «Путь жизни» Л.Н.Толстого. Мне очень нравится эта книга, по-моему, я все время про нее говорю. Она не как библия для меня, но она о том, как нужно существовать. А так – я фанат классики. Мне кажется, она многое дает для нашей профессии.

– Когда Вы готовитесь к роли, Вы помимо сценария читаете какие-нибудь источники?

– Конечно! Тем более, если материал скупой. Сейчас мы с Алексеем Владимировичем репетируем «Последние дни» Булгакова. И очень много читаем о той эпохе, о людях. Булгаков написал прекрасные сцены, но, чтобы понять тех людей, о которых он пишет, нужно многое прочесть. Где-то, может, чуть меньше читаю, но вот даже в «Русалке»: придуманная история, казалось бы, что с нее можно взять? А мы читали и Рецептера, и самого Пушкина, «Маленькие трагедии» я перечитал, потому что Рецептер относил к ним «Русалку». Очень важно погрузиться в материал глубоко, иначе твое понимание так и будет на поверхности. Так меня учили в Школе-студии МХАТ, по-другому не умею и не хочу. Ничего не оставить после выхода на сцену – считай, холостой выстрел. Тогда для чего ты выходишь? Для чего вообще ты тогда в этой профессии?

Мария Четырина

Фотографии Сергея Петрова и других авторов