Живой Достоевский

На Маленькой сцене РАМТа состоялось обсуждение спектакля «Шатов. Кириллов. Петр»

31.10.2012

«Театроведческая секция» и клуб «Премьера» приняли участие в обсуждении спектакля Александра Доронина «Шатов. Кириллов. Петр» по роману Достоевского «Бесы». Предлагаем вам фрагменты стенограммы. Ведущие – руководители зрительских клубов Ирма Сафарова и Алла Лисицина.

Александр Доронин: Позвольте Вам представить создателей спектакля. Это актеры Людмила Пивоварова, Алексей Янин, Сергей Печенкин, Дмитрий Бурукин, Андрей Сипин; ученица Станислава Бенедиктовича Бенедиктова, выпускница МХТ, для которой эта работа стала дипломной, Юлия Пичугина; и наш звукорежиссер Лиза Баканова, которая тоже находится здесь. С нами также работал по свету Сергей Скорницкий, это художник театра Маяковского, который выпускал в РАМТе «Будденброки» и «Ничья длится мгновение». По свету ведет спектакль Юрий Пицек. Хотел бы также упомянуть помрежа спектакля Анну Белоусову, которая не смогла сегодня быть с нами. А теперь ваши вопросы.

Надежда Пушкина, «Театроведческая секция»: Сначала я хотела бы поблагодарить за прекрасный спектакль. Посмотрели… задумались… Очень все это в современном контексте звучит…Почему Достоевский? Есть ведь и более современные авторы. Почему Вы выбрали именно его и именно «Бесов»?
 
Александр Доронин: Современно звучит потому, что, видимо, живой автор. Но мы не ориентировались на события Болотной площади, хотя премьера вышла как раз после митинга. Мы не хотели брать политическую сторону, а ориентировались изначально на человеческие взаимоотношения, которые есть в романе.
Репетировали долго – три с половиной сезона. Впервые показали Алексею Владимировичу в гримерке Маленькой сцены. Потом все приостановили, потому что актеры были заняты. Но снова возобновили работу и уже в марте этого года выпустили спектакль.

Ирма Сафарова, руководитель «Театроведческой секции»: Как давно Вы этим «болеете»?

Александр Доронин: В ГИТИСе, где мы учились, есть конкурс самостоятельных работ. На втором курсе мы с Сережей Печенкиным показывали Алексею Владимировичу Бородину отрывки из «Бесов». Тогда и возникла идея дипломного спектакля, которая переросла вот в эту постановку.

Алла Лисицина, руководитель клуба «Премьера»: А почему Вы решили из такого огромного романа вычленить только взаимоотношения этих трех людей –Шатова, Кириллова и Верховенского?

Александр Доронин: Именно эти герои наиболее точно отвечали задачам, которые мы ставили перед собой, разбирая текст Достоевского.

Надежда Пушкина: Вы видели спектакль с участием Георгия Тараторкина?

Андрей Сипин: Его поставил Юрий Иванович Еремин лет 20 назад.

Александр Доронин: Конечно, я его не видел. Я в Москве всего 16 лет. У меня вся информация о нем была из публикаций и книг.
Инсценировка – штука очень непростая. Я не большой знаток в этом вопросе, не профи. И знаю только одного человека, который делает это хорошо. Мы не ориентировались ни на инсценировку Камю, ни на фильм советского периода, ни на польский Вайды. Очень сложно перевести язык Федора Михайловича на театральный. Я знаю только одну хорошую постановку, которой уже, наверное, лет 20. Это спектакль Льва Додина, который идет 12 час, как у нас «Берег утопии». Ничего лучшего я не видел. У нас же совсем другая история. И я хотел бы спросить, что задело в нашей постановке вас?

Елена Харабурдина, клуб «Премьера»: Мне очень понравились декорации. Как только вошла, я сразу обратила на них внимание. В маленьком пространстве настолько все гармонично, подвижно, удобно и очень выразительно! Больше всего запомнилась сцена, где действие проходило одновременно в двух комнатах.

Наталья Соловьева, клуб «Премьера»: Когда заходишь, декорации сразу настраивают на спектакль. Но больше всего мне понравилось, что артисты со зрителем говорили глаза в глаза. Такое впечатление, что именно к тебе лично обращается Верховенский. Наверное, это не случайно, в маленьком пространстве такая «игра глаз». Это правда, очень интересно решение, когда комнаты перекликаются. И я совершенно под впечатлением от сцены, когда в финале мальчик-студент, вдруг снимает очки, ловит мячик, брошенный Верховенским, и становится совсем другим человеком. Это очень сильно! Поразительно, как из всего романа вы сумели вычленить и донести до зрителя самую суть!

Алла Лисицина: Вопрос к режиссеру, очень существенный. Почему в спектакле нет Ставрогина?

Александр Доронин: Да, все его ждут, все о нем говорят, а он не появляется! В этом есть интрига. Но он нам не нужен в нашей истории.

Татьяна Кутлинская, клуб «Премьера»: У вас на премьере было еще одно действующее лицо. Сейчас его нет. Это… запах!

Александр Доронин: Да, был. В сценографии мы хотели показать огонь, который есть в романе, пожар, гарь после него. Но летом мы играли в такой духоте, что временно отказались от запаха. Зимой он снова будет. Приходите.

Ирма Сафарова: Еще два слова о спектакле. Мне очень понравилась режиссерская работа, принцип параллельного действия, когда один стол, и к нему подходят два человека, находящиеся в разных комнатах, и один дополняет другого. Много потрясающих деталей: спички, мячик. И, главное, актеры! Просто потрясающе. Какой Верховенский! Вопрос к Сергею Печенкину, исполняющему его. Станиславский говорил, что, играя отрицательные роли, нужно искать в них положительное. Какие положительные черты Вы находите у своего героя?

Сергей Печенкин: Все персонажи «Бесов» – люди не спокойные, не серая масса, они пытаются найти свой путь. Верховенский – человек, потративший колоссальную энергию, – да, на плохое дело, но это колоссальная энергия! Эта энергия заставляет восхищаться им. За счет нее, не имея особенных талантов, он сумел повернуть события в городе вспять, объединить вокруг себя людей. Ставрогина он обаял. Ставрогин называл Верховенского энтузиастом.

Ирма Сафарова: Какие цели у Верховенского? Он мошенник, революционер? Чего он хочет, только разрушения?

Сергей Печенкин: В «Береге утопии» есть такие слова: «Жажда разрушения это творческая жажда». За счет Ставрогина он хочет самовыразиться, возвыситься, стать вторым после Бога.

Андрей Сипин: Он мошенник, а не социалист!

Сергей Печенкин: Он только пользуется революционными терминами, которые кружат людям головы. Революционные термины и сейчас популярны!

Алла Лисицина: Как Вы считаете, такие люди и составили цвет революции?

Андрей Сипин, Дмитрий Бурукин: Именно такие и совершали революцию!

Сергей Печенкин. Для него революция – это средство, как и для многих людей, добиться власти путем насильственного переворота.

Елена Харабурдина: Изменилось ли что-нибудь в Вашем герое по сравнению с премьерой?

Сергей Печенкин: Конечно! Не может быть одинаковых спектаклей. Это же живой организм! Определенная канва, конечно, есть, но «мясо» нарастает на ваших глазах.

Александр Доронин: Спектакль очень зависит и от зрителей. Даже не выключенные телефоны могут повлиять на спектакль, или копание в пакетах каких-нибудь.

Алла Лисицина: Вопрос к Андрею Сипину. Но сначала мое восхищение! Я первый раз увидела в Вас такой внутренний потенциал, такую энергию! Каким бесом одержим Ваш персонаж?

Андрей Сипин: Сложно ответить на этот вопрос. Все герои романа – сами и есть бесы. Они не классифицируются по грехам. Мой герой хочет сам быть Богом. Гордыня!

Алла Лисицина: А как Вам кажется, Кириллов понял в конце концов, что он одержим бесом? Смог ли он своего беса изгнать?

Андрей Сипин: Да, наверное, он понял, что одержим. И не застрелился бы Кириллов – его подтолкнул Верховенский! В последний момент он не хотел умирать. Но мы этого точно знать не можем. Такой атеизм – почти вера.

Ирма Сафарова: Существует мнение, что он растерянный и очень одинокий. Какая точка зрения Вам ближе?

Андрей Сипин: Мнений может быть много, а что есть на самом деле… Он одержимый, но у него есть своя программа, вполне логичная. Он ее придерживается. Это со стороны он сумасшедший, но не для себя.

Ирма Сафарова: Как он живо реагирует на появление жены Шатова и на рождение ребенка!

Андрей Сипин: Ему не чужды никакие жизненные радости. Для него жизнь – это одно, а смерть – другое. Он занимается гимнастикой, хотя знает, что в любой момент может застрелиться. Вообще этот персонаж очень неоднозначный, он волнует и философов, и не зря ему Камю посвятил целую главу в своем эссе. Что-то одно о нем сказать трудно. Но элемент сумасшествия у него есть.

Алла Лисицина: По Вашей игре чувствуется.

Ирма Сафарова: Но патологии в нем нет!

Андрей Сипин: Да. Он вполне адекватный человек, на людей на улице не бросается, и эпилепсии у него нет. Это не маньяк и не патологический тип. Но в последний момент ему очень трудно застрелиться.

Сергей Печенкин: Этим Достоевский нам и интересен до сих пор, что в каждом из нас есть бесы, которые нас искушают. Люди им поддаются или как-то обходят.

Из зала: Скажите, а что бередит душу Шатова?

Алексей Янин: Главная идея Шатова – это идея русского народа. Он верит, что русский народ, народ-богоборец, приведет мир к процветанию и гармонии. Шатов один из всех избавляется от своего беса, когда приходит Мари. Он самый образованный из всех, много ездил по Европе, был в Америке, знает несколько языков, служит у купца, делает ему бухгалтерию. Если бы не это трагическое происшествия – его убийство – то он бы выбрался из всего этого. В последней сцене мы показали, как он вместе с Мари ушел наверх, поднялся, освободился от этого гнета. Такая вот метафизика. А Кириллову еще скитаться и скитаться!

Ирма Сафарова: А какими глазами Вы смотрите на Кириллова, когда он приносит Вам чай и все, что у него есть! Вы же в первый раз его увидели живым человеком!

Татьяна Кутлинская: Что друг для друга значат Шатов и Кириллов?

Алексей Янин: Шатов и Кириллов друг в друга вложили неимоверное количество энергии! Они пытались убедить друг друга в своих идеях. Поняли, что это бессмысленно и перестали друг с другом разговаривать. Они не разговаривали, даже не здоровались несколько лет! И только когда пришла Мари, Шатов понял, что Кириллов для него самый близкий в мире человек, готовый помочь ему.

Олег Рябков, клуб «Премьера»: Вопрос о концовке. Я впервые в жизни увидел героев в спектакле такими, какими я и представлял их по книге. Как будто кто-то подсмотрел мои мысли! Правильно ли я почувствовал: по идее Достоевского, все, что было повязано кровью, развалилось, а у вас революционная идея была подхвачена и явно будет продолжена молоденьким студентом Эркелем? Считаете ли вы, что у этой ячейки есть будущее?

Алексей Янин: Достоевский видел это впереди, но надеялся, авось не произойдет. Мы-то видим, что все произошло. Поэтому и преобразили Эркеля для того, чтобы было понятно, что пророчества сбылись.

Олег Рябков: За передачу мячика отдельное спасибо. Для меня это очень сильное впечатление! Это именно то, чего я не ожидал увидеть здесь, в театре, зная роман. Еще раз спасибо.

Сергей Печенкин: Во все времена люди стремились к власти. Они одержимы этим стремлением, этим бесом. Люди хотят поменять мир, а не себя. Об этом мы тоже хотели сказать.

Ирма Сафарова: А вы знаете, что Достоевский был очень долго у нас под запретом? До 1958 года, до выпуска Пырьевского «Идиота». И только в 1986 году со сцены «Ленкома» в спектакле «Диктатура совести» монолог Верховенского прозвучал из уст Александра Абдулова. Для зрителей это был шок! Ленин не любил Достоевского. Как вы думаете, почему?

Алексей Янин: Потому что он делал то, что делал Верховенский.

Сергей Печенкин: Но, беря эту работу, мы не искали политической подоплеки. Все эти люди заблудились. Смысл романа – поиск в душе человека Бога. Верховенский же ищет кумира и находит Ставрогина. Крах Ставрогина – это крах Верховенского.

Алла Лисицина: Вопрос к зрителям. Нужно ли перед спектаклем прочитать роман «Бесы» или считать его поводом для прочтения?

Олег Рябков: Здесь нет ни одной повисшей линии. Здесь не важно, кто такой Ставрогин. Все персонажи завязаны друг с другом. Все понятно, даже если совсем не имеешь понятия о романе. Это вполне законченная вещь на час с небольшим.

Дмитрий Бурукин: Театр – это не только интеллектуальное, но и эмоциональное потрясение. Если после спектакля человек захочет пойти в библиотеку и прочитать роман - это здорово!

Ирма Сафарова: Даже если просто заплачет - здорово.

Александр Доронин: Вы делаете акцент на воспитательном моменте. Да, театр играет просветительскую роль. Станиславский сказал, что театр должен быть общедоступным. Но, на мой взгляд, все-таки нужно быть подготовленным. Если знать роман, то последняя сцена становится более понятной. Ясно, что страшен не Верховенский, а Эркель. Гораздо страшней. У нас все-таки несколько вырванный контекст. И мне кажется правильней, если в голове будет мнение о романе. А вот если захочется перечитать роман после спектакля, а потом еще раз пересмотреть – это да.

Дмитрий Бурукин: А я думаю, если ребенок после спектакля, 14 ему или 12, сделает для себя правильный вывод, это важней. Даже если он и не станет читать роман вообще!

Наталья Соловьева: Были ли у Вас сомнения при выборе артистов на роли?

Александр Доронин: Нет, не было. Это мои близкие, друзья. Подбирались они по-разному. Иногда в гримерке, иногда в актерском баре, за разговором. Я специально не распределял роли. Все это держится на очень тонких человеческих нитях.

Елена Харабурдина: Мне кажется, наши дети, видя образы, созданные вами, легче воспримут Достоевского. Он не покажется скучным или трудным.

Ирма Сафарова: Вопрос к художнице. На программке – картина средневекового художника Ганса Гольбейна «Мертвый Христос в гробу». Не была ли эта картина толчком в сценографии?

Юлия Пичугина: Идея оформления программки появилась гораздо позже. Я обратилась к этой картине потому, что она в свое время поразила Достоевского. Увидев ее в музее, он долго не мог от нее оторваться. В этой картине есть и духовность и натурализм. Это какой-то переходный момент от небытия к… воскрешению. И пожар в романе, как очищение.

Алла Лисицина: А почему на программке только фрагмент картины?

Юлия Пичугина: Если не видеть всю картину, то не понятно, кто в гробу – Христос или обычный человек. Мне кажется, это очень созвучно Достоевскому.

Ирма Сафарова: Вы очень хорошо решили пространство. Скажите, где интересней работать, в таком аскетичном спектакле или где не ограничены средства?

Юлия Пичугина: Я начала работать в спектакле не сразу. У ребят уже были свои мысли, были какие-то этюды, работали ящики, много было придумано. А мне хотелось передать ощущения от Достоевского, от его романа. На большой сцене тоже, наверное, хорошо было бы поработать. Но это моя первая работа. И мне было очень интересно. Именно оттого, что пришлось работать с минимумом средств. Иногда, лучше меньше, но точнее.

Дмитрий Бурукин: Мы не обсудили музыкальное оформление.

Из зала: Оно очень органично. В напряженные моменты реально помогало усилить напряжение.

Александр Доронин: Здесь находится Юрий Зубов, автор композиции к монологу Верховенского. А над музыкальным оформлением много работал Андрей Сипин. И еще. Вам, зрителям, не кажется, что пространства маловато?

Из зала: Нет! Все очень органично! Глаза в глаза - это здорово! На большой сцене потеряется интимность.

Ирма Сафарова: Если только играть на большой сцене в формате маленького спектакля, где зрители сидят на сцене.

Александр Доронин: Я это и имел в виду. И еще я хотел сказать вот что. Это моя вторая попытка попробовать себя в режиссерской профессии. Первая – это «Платонов. III акт». И она осуществилась благодаря вере в меня моих друзей-актеров. Для меня это ценно! Я им очень благодарен! Спасибо вам всем, что дали возможность выразить свою признательность близким мне людям! И низкий поклон всем, кто организовал эту встречу!

Подготовила Алла Лисицина