Привет Мольеру

«Скупой» Егора Перегудова выдержал первый показ перед зрителями

12.10.2012

В зрительном зале Молодежного театра приятное возбуждение, как это всегда бывает перед премьерой. И, несмотря на то, что первому спектаклю присвоили статус предпремьерного просмотра, зрителей больше, чем обычно. А все потому, что помимо партера, амфитеатра, бельэтажа и балкона, зрительские места возведены на сцене. Посадить туда зрителей – не ново. Но посадить их туда при всем честном народе, да заставить, помимо действия, разглядывать еще и друг друга – такого в нашей зрительской практике не бывало. Теперь наши изумления, восхищения и переживания станут не только сопровождением представления, но и его полноценной частью, а мы – полноправными участниками «площадного театра».

Почему площадного? Да потому, что, даже играя в придворном театре, родоначальник «высокой» комедии Жан Батист Поклен тщательно сохранял в нем дух площадных представлений – так сильно запали в детскую душу Мольера веселые балаганы Сен-Жерменской ярмарки и площади Дофина. Оставаясь преданным автору, в этой же стилистике задумал свой спектакль в РАМТе и режиссер Егор Перегудов. Он отказывается от занавеса, кулис, и строит посередине сцены квадратный деревянный помост. Но его возвышенное положение не отделяет театр от зрителя: в зал спускаются ступени, а, значит, все барьеры устранены.

Даже то, что обычно скрывают кулисы: гримерные столики, вентиляторы, осветительные приборы и реквизит, – вынесено на сцену – на «всемирное обозрение». А артисты уже собрались по обе стороны помоста, и, будто не замечая нас, накладывают последний грим, повторяют текст.

– Спасибо, что согласились принять участие в нашем психологическом эксперименте, – произносит вышедший на сцену герой, обращаясь к артистам стоящим по одну сторону помоста. В его руках – большая рама с изображением, которого мы не видим. – Опишите характер человека, изображенного на портрете.
– Скупой.
– Злой. Это видно по глазам.
– Человек, общения с которым хотелось бы избежать.

– Вот портрет человека. В жизни он добрый, большой души человек, – обращается герой к другой группе актеров. – Опишите его психологические характеристики.
– Щедрый!
– Приятная натура.
– По глазам видно – добрый.

В ходе психологического эксперимента портрет показывают зрителям. Первый раскат смеха задает тон спектаклю. Гарпагон (Алексей Блохин) вынес на сцену фотографию Народного артиста России Алексея Блохина, явно стянутую из галереи в театральном фойе. Скупой, которого он сыграет, уже в самом начале заставляет нас – даже смеющихся – задуматься, так ли однозначны оценки, которые мы даем друг другу. И осудительна ли сама по себе скупость, поставленная во главу угла всего спектакля.

Эксперимент в начале представления проведен не просто так, ведь вся постановка режиссера задумана как психологический эксперимент. Он изначально сомневается в том, что его герой скупой, и задается вопросом, не делает ли его таким окружение.

Но пока лишь все говорит о том, что Гарпагон скуп до мозга костей. Вот он идет в зал (игровой театр предполагает контакт со зрителем), и просит совета: куда спрятать деньги? «В подушку. – За бугор. – В книжку», – рекомендует бывалая публика. Но наш скупец не доверяет чужому мнению. Он решает их… закопать. А собственных детей, явившихся к нему просить денег, в прямом смысле пустить по миру.

Клеант (Роман Степенский) которому нужны деньги на свадьбу, и Элиза (Александра Розовская), которой они нужны… собственно, для того же, – попросят у зрителей совсем немного, и зритель даст, потому что сам видит, в какой ситуации оказались дети богатенького, но жадного папаши. Только Гарпагон отнимет и это. А также отнимет у сына невесту, да еще и попросит приданое «сообразить»!

Историю о шкатулочке, зарытой в землю, режиссер и артисты рассказывают, используя самые разные способы театрального языка: они поют, танцуют (делая реверанс комедиям-балетам самого автора), играют в переодевания. Егор Перегудов и его команда ищут особый путь к Мольеру, пытаясь понять его стихию – большого экспериментатора и страстного любителя веселых представлений. Так, отдавая дань Титу Плавту (у кого Мольер позаимствовал сюжет «Скупого»), они разыгрывают сцену, которой у автора нет и в помине. В доме Гарпагона репетируют саму «Кубышку» Плавта, наряжаясь в античные тоги, котурны и венки (явно сошедшие с полотен Джузеппе Арчимбольдо, к тому времени еще не родившегося; как, впрочем, и степ, отбиваемый котурнами в этой сцене).

Режиссер и художник отказались от исторических костюмов и реконструкции театра мольеровского времени. Вся сценография этого спектакля решает общую задачу: не изобразить внешне, а понять внутренне – понять именно нам, нынешним – комичность ситуаций, в которые попадают герои. А она ищется разными методами – через пластические, вокально-инструментальные и жанровые сценки, импровизации и игру со зрителями – которые, как затейливый детский калейдоскоп, ужасно интересно рассматривать и разгадывать, и которые к концу спектакля соединяются в общую картину. Комичный эффект также достигается смешением в спектакле предметов, рожденных разными столетиями. Поэтому не пугайтесь возникновению в доме Гарпагона ни бас-гитары, ни «гипсового» протеза. Просто на этот раз именно из них сложился узор.

Но разве не нашлось в этом разнообразии места парикам, без которых в XVII веке не выходили на подмостки, спросите вы? Это же может быть так весело! Ну, конечно, конечно же, нашлось. И, пожалуй – это одни из самых забавных сцен, этакий привет от Мольера, сбрасывающего своим любимцам с колосников знаки своего времени.

Досмотрев спектакль до конца, и безмерно сочувствуя покинутому всеми Гарпагону, мы вдруг удивляемся последней сцене, когда наш скряга лукаво достает из своей шкатулочки совсем не 10 тысяч золотых, над которыми чах весь спектакль, а театральный парик и очки.

Так, значит, все это тоже была игра? И одиночество вовсе не одиночество? А скупость – совсем не скупость? А всего лишь роль, в которой мы все хотели его видеть? Или он себя, ища внимания и любви близких и… публики? Как же мы этого раньше не замечали?! Как ловко обманывали нас весь спектакль, жгли пиротехнику и пускали пыль в глаза! Осовремененный Мольер (высмеивающий некогда в своем спектакле лишь жажду наживы) не так уж и прост, как может показаться. За всей его яркостью и сменой событий таится сокровенная мысль об обратной стороне скупости, которую остро чувствуешь, прощаясь со спектаклем. И непременно придешь еще раз, чтобы попробовать снова ее проследить.

Ольга Бигильдинская
Любовь Пухова