«Нюрнберг». Постыдное застолье

В РАМТе состоялась премьера Алексея Бородина по киносценарию Эбби Манна

14.10.2014

Такое уже было. В дни премьеры «Береники». На Театральной площади торговали бельем, а в РАМТе давали высокую трагедию Расина. Сегодняшний контраст театра и улицы явно масштабней и сильнее притягивает внимание. Потоки москвичей и гостей столицы, плотно вытекая из метро, заполняют площадь, чтобы увидеть на фасаде Большого театра световое шоу. По удивительному совпадению те же два вечера подряд 10 и 11 октября под звук трясущихся стекол в Молодежном смотрят премьеру Алексея Бородина «Нюрнберг».

В РАМТе тоже ярко и многолюдно, не о внешнем контрасте речь. Люди на площади выбирают уже не белье – зрелище. Но столкновение каких разных эмоциональных и интеллектуальных потоков происходит в этом небольшом городском пространстве одновременно! И насколько острее воспринимается рамтовская премьера на фоне массового уличного гулянья.

В Молодежном почти физически ощущается крепкий курс. Выбранная драматургия – его направление. Все собравшиеся тут по доброй воле плывут на одном корабле, и на этот раз под флагом Эбби Манна. Аксиома «театр не бывает без зрителя» набила оскомину, только про спайку сцена-зал в этом спектакле хочется сказать особо. В «Нюрнберге» она чрезвычайно важна, потому что предстоит большая работа: вместе думать, сомневаться, оправдывать, менять углы зрения, мучительно делать выводы. Вместе. И сойти на берег значит отступить.

Это трудный спектакль. Трудный своим неожиданным ракурсом, неудобными темами, которые как бы не касаются, но в то же время неминуемо касаются каждого из нас. В основе пьесы – один из малых Нюрнбергских процессов, проводимых США – процесс над нацистскими судьями, положенный в основу сценария знаменитого оскароносного фильма Стэнли Крамера.

В спектакле судья Хейвуд (Александр Гришин) возвращается в Нюрнберг, чтобы вспомнить произошедшее в 1947-м и пережить заново. Все участники прошлых событий, в том числе осужденные пожизненно – давно свободные люди. Они с удовольствием продолжают жить, собираясь по вечерам в ресторанчике «Nurnberg» и беззаботно выпивая положенную им кружку пива. Процесс после процесса произойдет тоже здесь и будет постоянно нас обескураживать: как, как все эти люди, и каравшие, и покалеченные нацистским режимом, могут продолжать праздно жить, убегая от ответственности перед собой? Виноватые снова не признaют себя виновными, пострадавшие не осмелятся никого обвинить. Алексей Бородин вывел во главу угла тему конформизма, кажущуюся ему еще более страшной, чем нацизм, оттого что делает возможным его повторение.

Громче других в этой ресторанной вакханалии обвинений, свидетельств и оправданий звучит молчание подсудимого Эрнста Яннинга (Илья Исаев) – он демонстративно игнорирует собственную защиту (Евгений Редько), потому что процесс для него – суд над самим собой. Его признание своей вины в завершении суда, воспринятое другими обвиняемыми как предательство, – единственная попытка человеческого покаяния и подтверждение причастности к смертям миллионов каждого нациста, действовавшего «во имя любви к родине»: «Если и существует хоть какое-то спасение для Германии, то оно в том, чтобы каждый, кто осознает свою вину, признал ее, чего бы это ему ни стоило». Но Яннинга не хотят слушать, крики его совести нарушают течение жизни, так удобно и скоро вошедшее в мирное русло. Его выступление на процессе слышит лишь один человек, которому не безразличен этот спектакль в спектакле – судья Дэн Хейвуд, чья карьера пожертвована во имя показательной всему миру порки – ведь ее результаты очень скоро станут никому не нужны. Но для Хейвуда этот суд – тоже суд над собственной совестью, и потому каждому на скамье подсудимых он выносит вердикт «виновен».

Как когда-то 10-часовой «Берег утопии» поразил зрителя своей легкостью подачи материала, так и сейчас неподъемная тема «Нюрнберга» воспринимается из зала удивительно ясно. Все задействованные артисты – даже в ролях без слов – участвуют в одном и очень внятном высказывании. Алексей Бородин мастерски выстраивает массовые сцены: это мы прекрасно помним по уникальным актерским перестановкам в «Береге утопии» и неподражаемым хорам ветра и волн «Алых парусов». В эпизодах «Нюрнберга» исполнитель каждого персонажа – индивидуальность. Большинство из них давно играют главные роли в других спектаклях театра. И большая заслуга режиссера создать из этого набора уникальных личностей ансамбль, где даже самая тихая нота прозвучит всерьез, вовремя и в унисон. Массовка снова переставляет мебель, катается на кафедрах, зажигательно пляшет польку и отбивает степ (ресторан как-никак – место позволяет). Вся режиссура спектакля – с ее непростыми, больными текстами – похожа на слаженный танец. Его зрелищность – несмотря на серьезность темы – вызывает ощущение праздника, торжества искусства.

Художник спектакля Станислав Бенедиктов, как всегда, смело творит пространство. Его мощные монолитные декорации изобилуют плоскостями и функциональностью. На этот раз никакого поворотного круга, никаких штанкетов: только смена света, перестановка столов и стульев – и действие перемещается из ресторана на улицу, с улицы в квартиру, из квартиры в зал суда. Тут к действию подключаются и верхние служебные галереи сцены, предоставив новый пункт наблюдения солдатам армии США. Теперь американское правосудие следит за ходом событий еще и с высоты своего величия: «Да благословит Бог Соединенные Штаты Америки и этот высокочтимый трибунал!»

Пафосность происходящего пытается завуалировать полный крах идеи бескомпромиссного суда над людьми, совершившими преступления «против человечности». В самый последний момент главный обвинитель процесса Тед Лоусон (Степан Морозов) идет на попятную и выбирает нейтральную позицию, боясь потерять поддержку Германии в «холодной войне» США с СССР. Тем отвратительнее кажется сцена заключительного слова – преступники празднуют победу за мирным постыдным застольем, открыто насмехаясь над фиктивным судилищем. Но ощущения краха и безвыходности нет – на сцене те, кто тоже пришел высказаться и со своим молодым максималистским рвением желает изменить мир к лучшему во что бы то ни стало.