Знакомство с Будденброками: рамтовский ликбез

Смотрим спектакль Миндаугаса Карбаускиса

12.11.2015

Спектакль «Будденброки» по одноименному произведению Томаса Манна поставлен Миндаугасом Карбаускисом как «Семейные сцены», тогда как подзаголовок писательской саги – «История гибели одного семейства». Немецкого романиста в свое время интересовала глобальная тема – разрушение истинных (не только семейных) ценностей в мире, где на пьедестал возносятся выгода и прибыль. Режиссер же сосредотачивается на проблеме частной: важности родственных отношений для героев романа, возводя душевную и духовную близость в ранг главной составляющей смысла жизни.

Разумеется, в произведении Манна раскрывается множество тем, в том числе и выбранная Карбаускисом. Лейтмотив спектакля актуален во все времена. Однако другие важные писательские размышления не известны современным зрителям, ведь далеко не каждый из них может похвастаться знакомством с первоисточником. Даже актеры, занятые в постановке, открыли для себя великую книгу лишь в переложении самого режиссера. Поэтому рамтовские «Будденброки» становятся  своеобразным ликбезом, причем не только для тех, кто находится по другую сторону рампы.

Впрочем, вполне традиционный для эпохи конца века сюжет выстроен весьма логично, и в этом постановщик идет вслед за романистом. Старинное зажиточное семейство коммерсантов Будденброков в лице трех поколений проходит путь от процветания к упадку. У консула и его жены – трое детей: старшему Томасу (Илья Исаев) предстоит стать сенатором и унаследовать дело отца, но не его хватку. Дочери Тони (Дарья Семенова) суждены два несчастливых замужества. А младшего Христиана (Виктор Панченко) после длинной череды неудач в делах и нелепой любовной связи с гулящей женщиной ждет безрадостный конец в сумасшедшем доме. Смерть постигнет и последнего представителя бюргерского рода, маленького Ганно (Андрей Добржинский), сына Томаса от внешне блестящего брака с богатой наследницей Гердой (Оксана Санькова). Этот эпически мрачный фон выделяет главные авторские вопросы: когда и как начинается спуск с вершины благополучия и что же сплачивает семью в единое целое.

В спектакле магистральная линия писателя мастерски сохранена, число действующих лиц сокращено до минимума, а внушительный объем книги с почти неизменным исходным текстом компактно умещен в три сценических часа без ощущения недосказанности и скомканности. Вот Тони читает письмо о начале отношений с будущим супругом. А вот, не прерывая чтения, сообщает о разводе с ним же. Авторская речь, вложенная в уста героев («говорил консул Будденброк весной 1835 года»), незаметно ускоряет действие, обозначая время и поворотные моменты событий в доме Будденброков.

Этот дом, являющийся полноправным участником спектакля, художник Сергей Бархин обозначает конструкцией, напоминающей протестантский храм. Внутреннее его пространство делится на две части: левую – собственно храмовую, с рядом скамей, и правую – «домовую», с интерьером столовой. Незадолго до начала работы над постановкой сценограф побывал в Исландии. Лютеранская архитектура, порой едва отличимая от жилищной застройки, послужила образцом для декорации. Строгость конструкции очень точно соответствует минимализму режиссерской трактовки. Ощущение церковного свода обостряется почти соборной акустикой. Она усиливает голоса героев, выводящих немецкий хорал: торжественным пением открываются оба акта.

К слову, музыка, практически не умолкая, сопровождает все время действия (композитор Натали Плэже). Фортепианный лейтмотив подчеркивает повествовательную интонацию, характерную для произведения и его интерпретации, не убыстряя ход истории, но придавая обстоятельность и детальность рассказу. При этом звуковое оформление не кажется навязчивым, а любая пауза заставляет лишь напряженнее прислушиваться к говорящим. Например, к разговору старших Будденброков о незначительном: могут ли они взять в дом еще одну служанку, – обрисовывающему не столько размеры весомого семейного капитала, сколько характеры самого консула (Андрей Бажин) и его жены (Лариса Гребенщикова). Патриархальность главы семейства, его старонемецкое бюргерство подчеркнуты любопытным приемом: патетический голос старого Иоганна под удивительными бархинскими сводами словно рождает эхо, придающее ему пасторское звучание. Мудрым наставником и путеводителем предстает перед нами этот опытный делец, выводящий свой род «от некоего Будденброка» еще XV столетия. Он – опорный столп сложной и пока еще устойчивой конструкции под именем Семья. В этой связи конструктивность декорации обретает дополнительный смысл.

Его супруга, умело обходящая все сомнительное, доставляющее беспокойство, выглядит не «Богом данной спутницей жизни», как торжественно характеризует ее склонный к пафосу Будденброк, а лишь необходимой составляющей образа преуспевающего дельца. Роль консульши исполнена на одной, несколько монотонной ноте, звучащей трагичнее только в конце постановки. В общем-то, героиня романа обрисована Манном теми же контурами, однако объем книги позволяет полнее раскрыть ее характер.

Но наиболее интересные герои – это, конечно, младшее поколение: Томас, Христиан и Тони. В начале повествования режиссер выводит их на сцену в «неисторических» джинсах и футболках, обозначая тем самым современность этих персонажей, а также исключая их из застылой бюргерской традиционности. Им еще предстоит замкнуться в этой системе координат, облачится в строгие костюмы, но сейчас, весной 1835-го, это просто молодые люди, смело всматривающиеся в будущую жизнь.

Центральным персонажем несколько неожиданно оказывается Тони, у Манна не играющая главной роли. Актриса раскрывает ее характер, не сбиваясь на не нужный режиссеру психологизм. Это всего лишь мещанка, мнящая себя аристократкой, послушная балованная дочь богатых родителей. Как и для отца, освященные веками традиции для нее важнее проявлений индивидуальности. Ее брак с нелюбимым, но обманчиво перспективным Грюнлихом (тончайшая зарисовка Дмитрия Кривощапова) воспринимается семейством как выгодная коммерческая сделка. Юношеская влюбленность девушки в сына шкипера почти не обозначена и никак не отзывается в дальнейшем, тогда как у писателя этот мотив «играет»: воспоминания о молодом чувстве живут в памяти Тони, будоража лирическую струнку незрелой инфантильной души. В постановке этого нет: Карбаускису нужна не поэтическая Антония, а дитя бюргерской среды, почти отрицательный и пустой образ, если бы не ее личное женское обаяние и несомненная, хотя и не интеллектуальная, доброта. И тем не менее, воспринимать главную героиню без теплоты невозможно. Юмор, заключенный в ее поступках, взглядах, мыслях, смешной пафос напыщенных высказываний делают Тони по-человечески понятной и близкой.

Невозмутимая, а местами едкая ирония режиссера очень освежает произведение в целом. Европейский менталитет Карбаускиса, порой придающий некоторую отстраненность его постановкам, на этот раз приходится как нельзя более кстати. Но иногда эта ирония переходит в сарказм и неприятие.

С такой позиции оценивается Томас Будденброк, сильно расходящийся со своим литературным прототипом. Это выделено даже внешним обликом старшего сына: крепко сбитый широкоплечий актер ассоциируется не с интеллигентом-предпринимателем из романа, а с дельцом из отечественных 90-х. Вероятно, это еще одна попытка сближения эпох, но несовпадение авторских оценок героя в данном случае вызывает скепсис. Томас, явно превосходящий членов своей семьи душевными качествами, энергичный полный благих намерений и грандиозных замыслов в начале пути и сломленный своими же внутренними противоречиями к финалу книги, лишен в спектакле ореола духовной возвышенности. Показателен монолог героя, размышляющего о себе самом: «Кто я – томимый сомнениями интеллигент или делец, человек действия?», решенный в сатирическом ключе, насыщенный гротескно комическими эффектами, словно бы режиссер отвечает на его мучительный вопрос: «Да практически ни то, ни другое». В многочисленных спорах героя с домочадцами моральное превосходство всегда не на его стороне. Особенно это заметно в трагической концовке. Томас пытается поговорить с сыном, но ответом на его вымученные фразы служит только музыка: Ганно даже не смотрит на главу семьи, отдаваясь игре. Острейший разлад отца и сына в спектакле предстает как проблема не столько непонимания, сколько нежелания понимать друг друга. И бедный сенатор Будденброк никогда не докричится до наследника сквозь поток фортепианных раскатов.

Фактически единственный персонаж, сохраняющий манновские характеристики, – это фигляр и неудачник Христиан. Актер виртуозно создает образ распущенного бездельника с развинченными нервами, хотя и не лишенного своеобразной искренности. Выразительная пластика, почти пантомимный рисунок игры и острый гротеск не переходят за грань вычурности, делая младшего брата едва ли не самым запоминающимся лицом, однако не перетягивающим основное внимание на себя. Христиан – яркая фигура, оттеняющая монолитную традиционность Томаса и суетливую пустоту Тони. Как и в романе, безалаберный ипохондрик непостижимым образом вызывает сочувствие (впрочем, симпатия Манна к своему герою носит несколько брезгливый оттенок). Но это сопереживание рождается не благодаря личным качествам младшего Будденброка, а за счет невольного неприязненного чувства к остальным членам семьи.

Еще один дефектный кирпичик в кладке Дома Будденброков – жена Томаса Герда. Ее нравственная холодность и отчужденность от почтенного немецкого семейства подчеркнуты настойчивым молчанием и величественностью движений. Подобно мраморному изваянию высится силуэт этой женщины над фортепиано. Иррациональная любовь Герды к музыке с определенного момента начинает раздражать зрителя, заставляя если и не сочувствовать сенатору, то понимать причины его недовольства супругой.

Действующие лица произведения проживают жизнь, полную разочарований, пришедших на смену благоденствию. Эпоха идет на слом, но Будденброки закоснели в своем мещанском быту, став памятниками и себе самим, и уходящему веку. Трагический мотив неотвратимости судьбы к концу второго действия нарастает. Сильнейшим аккордом звучит он в сцене скандала между братьями, окрашивает в черные тона будничное решение о продаже родного дома заклятым врагам. Но главная беда семьи – не финансовые потери, неудачные браки или разница интересов. Драма каждого из славного рода – в их душевном одиночестве, отсутствии сплоченности. Начало этой обособленности друг от друга следует искать задолго до финала. С давних времен формируется традиционный уклад Семьи, «с охотой приступавшей к дневным делам своим». Видимо кто-то из младшего поколения взялся за те дела, что потревожили его ночной покой. И вот уже ненавидящие друг друга Томас и Христиан стоят у края рампы, будто навечно застыв в картинной плоскости. Пережившая смерть мужа и сына Герда, все такая же мраморно-прекрасная, отбывает на родину, не промолвив ни слова оставшимся родственникам. Да ведь почти никого и не остается в этом осиротелом доме, ставшем безмолвным свидетелем «гибели одного семейства».

Эпическая мощь трагедии завораживает. Но завершить спектакль надрывной и безнадежной нотой постановщик все же не рискнул. Уже упомянутые начальные просветленные сцены хорального пения внезапно находят отклик в концовке. Подавленная чередой смертей Тони восклицает: «Да будет ли встреча?», разумея жизнь вечную. И на это следует незамедлительный и уверенный ответ промолчавшей все три часа служанки Иды (Татьяна Матюхова): «Будет». Забавный персонаж, воспринимаемый как неотъемлемая часть интерьера, подчас вызывал сомнение в необходимости своего присутствия. В финале эта загадка сменяется другой: уж не ради ли одной этой реплики режиссер включает в действие старую гувернантку? Но хороший пафос момента трогает.

Карбаускис вслед за Манном отстаивает гуманистические ценности, делая это с подкупающей убежденностью. И главным героем произведения становится для него не Тони, Ганно и уж тем более не Томас, а Семья. Самым же важным – духовная близость, связывающая крепче кровных уз. Та близость, которой так недостает всем Будденброкам.

Но будут ли интересны семейные проблемы немецких бюргеров тем, кто не читал оригинальное произведение и не знает, с какими персонажами и событиями ему предстоит встретиться? Да, несомненно. И не только потому, что Томас Манн – это «наше все», хотя его соотечественникам первая книга мастера казалась «непереводимо немецкой». Но герои «Будденброков» – архетипические персонажи, которые были, есть и будут всегда и везде.

Да и сам писатель упорно не хотел отождествлять себя с конкретными литературными течениями и всевозможными веяньями времени. Его юношеский роман воплотил в себе множество разнородных идей, из которых современный режиссер выделил одну, равно важную для обоих авторов: «Будденброки» – это повествование о людях, которые являются частью огромного мира, разделяя его горести и радости.

Эта масштабность замыслов затрудняет восприятие произведения. Другая сложность постановки – в отсутствии ярких событий при внушительной продолжительности «Семейных сцен». Кому-то нескончаемый рассказ о жизни героев, в которой нет приключений и тайн, – как в литературном, так и сценическом вариантах, – покажется скучным. Но читатели с высоким уровнем эрудиции знают, что формат бесстрастной летописи, неторопливая повествовательность характерны для великой литературы уже названной эпохи. И к этой порой многословной неспешности надо быть готовым. То же самое можно сказать и о спектакле РАМТа: «Будденброки» обращены именно к интеллектуально подготовленному зрителю, привыкшему к произведениям масштаба манновских книг.

Может быть, и не стоит так настойчиво проводить параллели, но постановка любого литературного произведения неизбежно влечет за собой сравнение с оригиналом. В случае с «Будденброками» желание сопоставлять многократно усиливается. Выверенные чеканные характеристики писателя, кажется, не оставляют режиссеру места для творчества. Ведь все уже сказано до тебя, и как сказано! Но смелость Миндаугаса Карбаускиса именно в том, что он полностью следует за текстом Манна, хотя и трактует его по-своему. И это «чтение вслух» действует сильнее любой сценической интерпретации.

Пересказывая шедевр широкой публике, театр поднимает вечные вопросы о семейных ценностях, разобщенности близких, обреченности прекрасного на гибель в мире безжалостной конкуренции. Конечно, все они могут быть проиллюстрированы на более простом и известном материале. Поэтому кажется, что замахиваясь на великий роман, режиссер удовлетворяет свой личный профессиональный, а не зрительский интерес. Но переложение знаменитого произведения захватывает не только постановщика. Будучи зрителем, благодаришь его за высоко поднятую планку и знакомство с патриархальными и все равно современными «Будденброками».

Дарья Семенова

Фотографии Сергея Петрова