Человеку нужен человек

18.11.2014

Самое главное в анекдоте – это неожиданно-смешной финал. Ради остроумного завершения истории можно пережить нудные и порой абсурдные подробности зачина. Известна наперед развязка – пропал анекдот. Чтобы избежать аналогичных эмоций, зрителям спектакля «Мой внук Вениамин», идущего в Черной комнате РАМТа,  не стоит заранее брать в руки пьесу Людмилы Улицкой. Не стоит лишать себя удовольствия от души посмеяться над тонким еврейским юмором, ожидая его в строго отведенных текстом местах. Не стоит обеднять и опережать сюжет, обдумывая с порога зала, в какое же именно окно выпрыгнет главная героиня. Всем же литературно осведомленным зрительского счастья в спектакле придется дождаться. Но это как раз тот случай, когда стоит ждать…

Мальчику Леве живется очень непросто. С детства его мучает то туберкулез, то диарея, то носоглотка. А позже «двадцатипятилетние старухи» начинают посягать на руку и сердце мужчины, который «не может не понравиться». Обо всем этом зритель узнает из экспрессивных монологов его мамы – героической женщины Фиры, главной причины Левиного непростого бытия. Летние каникулы в Туапсе, музыкальное образование, подходящая еврейская невеста из Бобруйска, ресторан для свадьбы – мама позаботилась обо всем. Маме лучше знать. Как часто бывает у матерей-одиночек, на сына положена жизнь. Его опека – единственная форма ее существования. И когда кто-то претендует на ее – собственного – Леву, «Соломон в юбке» Эсфирь Львовна борется не против кого-то, а за собственную жизнь.

А сыну, тем временем, уже за тридцать. И неудивительно, что раз за разом он влюбляется в женщин много старше себя. Его привычная форма жизни, как неизбежное следствие маминой гиперзаботы, – быть под опекой. Потому кандидат наук Лев впадает в тихую панику, когда мама «без него его женит», подготовив на ужин в один из вечеров фаршированную рыбу и невесту Сонечку 18-ти лет. Он не знает, что с нею делать. Он ищет в женщине мать, тогда как родная мать никак не хочет уступить своего места другой. Как результат – побег практически из-под венца. Свадебная фотография на стенке, юная невеста в замешательстве и объяснительная записка – все, что завещает маме на утро после бракосочетания сын, сбежавший в Сибирь. И остаются «три девицы под окном» – Соня (Мария Турова), Фира (Наталья Рязанова) и ее двоюродная сестра Лиза (Наталья Платонова) в ожидании (или поиске?) новых смыслов жизни.

Сказать, что спектакль о проблеме отцов и детей, которая актуальна во все времена, значило бы не сказать ничего. Для Людмилы Улицкой, чью прозу называют «энциклопедией русской семьи», это тема «вообще». «Мой внук…» же ставит во главу угла один из самых больных «семейных» вопросов – как не покалечить жизнь детей своей стихийной родительской заботой.

Спектакль РАМТа в режиссуре Нины Дворжецкой – это попытка. Попытка опытной актрисы выступить в роли режиссера-постановщика. Попытка освоения театром «литератур» Улицкой, оцененных современниками по шкале от «непригодных для чтения» до «живой классики». Пока для широкой читательской аудитории Людмила Евгеньевна остается писателем большой формы (такую славу ей составила экранизация романа «Казус Кукоцкого»), театр «нащупывает» инструментарий ее познавания пока в некрупных прозаических произведениях, а также написанных специально для театра. Аудио-композиция «Сонечка» Марины Брусникиной по одноименному рассказу автора (МХТ им.Чехова), пьеса-комедия с претензией на постмодерн «Русское варенье» в постановке Иосифа Райхельгауза (Школа современной пьесы), сентиментальные «Незабудки» Марка Розовского (театр «У Никитских ворот»). Последняя постановка, кстати, стала дебютом пьесы «Мой внук Вениамин» на театральных подмостках. Нина Дворжецкая вводит в этот ряд свое скромное сценическое высказывание, не претендуя, кажется, на режиссерскую самость, что называется, умирая в актерах. Но вдруг происходит что-то необъяснимое: в малом пространстве Черной комнаты большие вопросы зазвучат на предельной «высоте».

Оказываясь в зале лицом к лицу с актерами, фактически деля их пространство (на экспериментальной площадке Черной комнаты кулис нет), зритель поселяется в маленькой советской квартирке с радиолой «Ригонда» и оранжевым абажуром. Точнее – в двух квартирках, переходящих друг в друга. До выхода актеров есть время подышать этим пространством, поразглядывать, пофантазировать. При тусклом свете сцены можно приметить и старинный торшер в уголке, и лоскутное покрывальце на тахте, и связанную крючком накрахмаленную салфетку на круглом обеденном столе. Тепло, уютно, дома. Когда здесь появятся дамы бальзаковского возраста Эсфирь и Елизавета, совершенные антиподы по характеру и цвету волос, и начнут хлопотать вокруг стола, почудится аромат пирога. Захочется чаю и музыки. Все это не заставит себя ждать. Чуть уловимые нотки национальных мотивов «с хитрецой» станут звуковым фоном действия, как и еврейский выговор главной героини Фиры, абсолютной хозяйки жизни – своей и чужой, – жизнь эту форсирующей и перекраивающей.

Жажда жизни – это почти всегда бегство от одиночества, спасение от него в заботе о ком-то. Все разговоры «между нами девочками», наполняющие спектакль, – прямое тому подтверждение. Бездетная акушерка Лиза, пресная интеллигентная барышня, за неимением своих детей, выполняет миссию посла доброй воли между Фирой и ее «детьми». Да еще после войны так привязывается к своей товарке Анастасии Николаевне, переводчице романов, что теперь и с сумками к ней ездит, и супы варит. «Прямо вцепились друг в друга», – саркастически замечает Эсфирь. Спасаясь от одиночества в далеком Бобруйске, Сонечка после смерти мамы идет работать в детский садик. Вот и Фира ищет объект своей заботы в детях – сначала в сыне, а затем в его молодой брошенной жене, но обо всем по порядку.

Все сцены спектакля одна за другой проходят в ожидании его – красавца-мужчины, музыкально образованного кандидата физико-математических наук Левы. Его ждет мама, расписавшая жизнь сына на 20 лет вперед. Ждет невеста Сонечка, самая красивая девочка в школе. Даже бывший одноклассник, призывник Витька, нежданно нагрянувший домой к болеющей Соне, – тоже аккуратно выспрашивает, когда же появится новоиспеченный муж. Режиссеру удается довести это зрительское ожидание до острого ощущения, что вот-вот отворится дверь, и будет явлен, наконец, Он. Но, как говорится, «муж объелся груш», и сколько бы мама ни звала Леву из соседней комнаты, зрители его так и не увидят. Разве что на нечеткой свадебной фотографии, незаметно появляющейся во втором акте в оформлении интерьера. На фоне этой-то фотографии режиссер и заставит героев принимать решение, рожать ли Соне малыша не от мужа, а от удачно забежавшего в гости Витьки. На фоне этой фотографии сына и его невесты прозвучит ответ Фиры: «Приведи своего солдата». Так бывает – на смену одному смыслу жизни приходит другой.

Но впустить в себя новое можно лишь покончив с прежним: привычками, убеждениями, принципами. А с возрастом это ой как нелегко дается. Портниха Фира, привыкшая всю жизнь кроить и перекраивать под себя, сражается за свою картину мира до последнего. В ход идут такие архаичные орудия, как отречения «он мне не сын!» и ультиматумы «у меня не будет другой невестки кроме Сонечки». Чтобы тиран Эсфирь Львовна изменила себе, должен грянуть гром. И гром гремит среди самого ясного неба – из уст божьего одуванчика Елизаветы Яковлевны.

Она терпела свою двоюродную сестру всю жизнь. Но намерение последней рвануть в Сибирь за блудным сыном и притащить его обратно – а Лева там уже обзавелся новой женой и ребенком – переполняет чашу терпения. Сцена-кульминация «битвы миров» – тихого, милосердного, все принимающего мира акушерки Лизы и воинственного, требовательного, все перекраивающего – портнихи Фиры, – разворачивается у края площадки, в сантиметрах от зрителей. Это особенность данного пространства: спектакль построен на крупных планах, на фронтальных мизансценах, на диалогах в лоб и по лбу. В таких беспощадных схватках родных людей, которые зреют годами, звучат самые наболевшие претензии, происходят самые неожиданные реакции. «Ты самая большая в мире эгоистка!» – выстреливает Лиза последним аргументом. «А я посмотрю, как вы все без меня будете», – отвечает Фира и вскакивает на подоконник.
Крик Лизы.
Свет гаснет.
Битва не на жизнь, а на смерть – в буквальном смысле этого слова.

Финал? Трагедия? Нет! Очередной поворот фантастического сюжета вполне реальной жизни. Увы, мало что меняющий в сознании эксцентричной дамочки. Никакого раскаяния, просветления, перерождения в мировосприятии Эсфири Львовны не происходит. Меняется разве что объект ее материнской доктрины: «У меня больше нет сына. Все! Я не хочу больше слышать его имени. У меня есть дочь. Да, я удочерю Сонечку», – с боевым задором оглашает Фира новые планы демиурга чужой жизни.

С такой же легкостью перестраиваются и кажущиеся непоколебимыми патриотические (националистические?) постулаты Эсфири Львовны. «Я хочу, чтобы моя кровь на земле продолжала жить… чтобы порода не пропала», – заявляет она с первых минут действия. И когда выясняется, что из Бобруйска привезли не ожидаемую продолжательницу старинного еврейского рода Винаверов, а русскую детдомовскую сиротку, зал замирает в предчувствии еще одной трагедии… Но нет. «Сирота без отца и без матери – да это самая разъеврейская кровь!» – восклицает непредсказуемая Фира. Режиссер остроумно усиливает пафос момента символическим «подношением хлебов»: Соня возвращается из магазина с буханкой и протягивает ее Фире. Псевдопафосные монологи боевой женщины оказываются панцирем страхов, в первую очередь, страха одиночества. Ни национальность, ни родственные связи не имеют значения, когда человеку – чтобы жизнь продолжалась – нужен другой человек.

Спектакль, где мужчины вынесены в заглавие и темы всех диалогов, разыгран на трех женщин. Этакое бабье царство с бесконечными разговорами «на кухне». Но вдруг, будто сквозняк в форточку, влетает на сцену хлопец в солдатской шинели – Сонин одноклассник Витька. Влетает и сразу превосходит всякие читательские ожидания. Образ, созданный актером Алексеем Бобровым, похож на добродушный шарж. «Конкретному» бобруйскому парню, проходящему армейскую службу в подмосковной военной части, в этой жизни все предельно ясно. Впереди военная карьера, в понимании Витьки – идеальная жизнь, «привилегированное положение». Все за тебя государство решает: где жить, кому служить. И евреев он не любит, потому что «их за границу выпускают и работать они не хотят». Так ему бабушка говорит. Вот такой он, Витька, – простой, как соленый огурец, и не подозревающий о понятии «антисемит». Актер Бобров уловил в этом персонаже что-то личностно-образующее, из чего рождается хорошо узнаваемый тип добросердечного и глуповатого солдафона с широкой походкой и узким кругозором.

Об актерской удаче или неудаче главной героини говорить сложно, это сродни анализу бури или вулкана. Образ Эсфири Львовны заполняет собой все пространство и пьесы, и спектакля. «Темперамент полководца, вдохновение, артистизм. Убеждена, что ей дано нечто, в чем отказано всем остальным. Самопожертвованию ее нет границ. Деспотизму – тоже» – так представляет ее автор пьесы. Ну что тут добавишь? Актеру это бы вместить… Образ «без границ» режиссер Дворжецкая облачает в халатик тигровой расцветки и тапочки с красным пушком – признаки перманентной боеготовности. Заслуженная артистка России Наталья Рязанова награждает свою героиню Эсфирь Львовну непременным «одесским акцентом», умело не злоупотребляющим пресловутым «таки», и огнедышащим итальянским темпераментом. Женщина-стержень, струна в постоянном апофеозе. Настоящая еврейская мать, какими полны одесские дворики. Актрисе искрометно удается балансировать на грани фарса и трагедии, оставаясь персонажем все же легендарным, а не анекдотическим.

«У нас есть Лева, это самое главное», – заговорщически произносит Фира в самом начале всей этой грандиозной затеи по обустройству жизни своего сына. И все остальное действие зритель наблюдает за тем, как Левы нет. Внука Вениамина тоже нет. Как часто мы видим смысл жизни в том, чего не имеем. Тогда как самой жизни нужно содержание, а не заголовки. И человек может вынести любое «как жить», если знает зачем. Пережившая войну Фира примет и русскую невестку Соню, и ее жениха «балбеса» Витьку, и, думается даже, не внука, а внучку, – вообще любые предлагаемые обстоятельства, если они подарят ей самый простой, но такой необходимый ответ на извечный вопрос «зачем?»

Может, и не происходит здесь того, что Михаил Бахтин назвал «растущим смыслом»: текст «Мой внук Вениамин» на сцене остается равным самому себе. Но случается нечто неуловимое на книжных страницах: исходный смысл наполняется объемом. Лишь в темноте зала, когда пространство становится выпуклым и действие проходит перед глазами зрителей в линейности времени, вдруг приходит осознание: новая жизнь во чреве Сонечки начинается именно в те минуты, когда Фира в эксцентричном порыве шагает с подоконника вниз. И спасают ее в те секунды вовсе не ветки тополя, растущего за окном, и картонные коробки под ними, а именно этот зарождающийся в утробе чужой девушки смысл ее, Фириной, жизни. Такой желанный внук Вениамин. Автор и режиссер говорят не только об одиночестве, но и о возможности с ним справиться. Главное – понять: любовь в любящем, не в любимом. А значит, любящий человек не может быть одинок.

Оставит ли Сонечка малыша? Выбежит ли на улицу к его отцу-свистуну Витьке? Сможет ли Фира освободить близких людей от гнета своей заботы и отпустить Соню в ее собственную жизнь? Об этом скажет последний «кадр» спектакля – этакая семейная фотография всех действующих лиц, не оставляющая уже никаких молчаливых многоточий. В эту простую и трогательную, как незабудки на свадебном платьице Сони, историю семейных хитросплетений Нина Дворжецкая добавляет один маленький нюанс. Но решающий настолько, насколько решает судьбу запятая в нарицательном «казнить нельзя помиловать». В отличие от автора пьесы, режиссер не оставляет открытого финала, и зритель вместе с Фирой, восклицающей: «Соня, что ты молчишь?! Лиза, что ты молчишь?!», получает ответ на сюжетообразующий вопрос «как не испортить жизнь любимым людям». Цветаева однажды сказала: «Человека нужно любить той любовью, которая необходима ему, а не которой требует наш эгоизм». И в конце своей жизни старая портниха Фира только начинает овладевать этим искусством. А вместе с ней, верится, и зрители – чьи-то мамы и чьи-то дети…

Мила Денева