«Можно все»

Лекция театроведа Милы Денёвой о современной драматургии для детей и подростков

26.06.2022

24 января 2022 года в РАМТе состоялась лекция театроведа, эксперта драматургических конкурсов «Любимовка» и «Ремарка», координатора спецпроектов РАМТа Милы Денёвой «Можно все: кто, как и о чем сегодня говорит с детьми и подростками со сцены». Лекция продолжила ряд мероприятий Молодежного образовательного проекта «ТЕАТР+» сезона 2021/22, посвященных постановкам РАМТа по современным текстам. Предлагаем вам краткую стенограмму лекции.

Выборка пьес, про которые я расскажу, субъективная. В первую очередь, я буду говорить о текстах, освоенных театром, и сосредоточусь на тех, которые вы после нашей беседы сможете пойти и посмотреть. Также в каждой тематической группе я назову обязательные к прочтению пьесы, задающие тренд, которые, как говорят критики, «прошли пожаром по стране» и поставлены во множестве театров России. Все тексты есть в интернете и в формате читок, и в формате документа Word, с ними вы сможете познакомиться подробнее самостоятельно.

Вообще, разговор о театре для детей и подростков начинается не с драматургии, а с литературы, потому что перед сном ребенку читают не пьесы, а книжки с картинками. И родители ведут ребенка в театр, чтобы получить опыт сравнения: то, что мы почитали дома, ты можешь увидеть на сцене, и потом мы сможем обсудить. Чем они руководствуются, выбирая книгу или покупая билет в театр? Опытом своего детства. Поэтому сегодня, если вы сделаете в поисковике запрос «самые популярные спектакли для детей и подростков», то увидите «Остров сокровищ», «Снежную королеву», «Тома Сойера» – все, что угодно, но не современную драматургию.

Сборников пьес тоже практически не выходит, этим не выгодно заниматься. Усилия современных издательств, в том числе независимых: «Самокат», «Белая ворона», «Розовый жираф» и так далее, – направлены на издание и перевод современной большой литературы, которая потом попадает на нон-фикшн и другие книжные ярмарки. Так что не просто современной драматургии для детей и подростков пробираться на современные сцены.

Сегодня существует целое литературное направление young adult – так называемые «молодые взрослые». Это огромный корпус тексов без запретов, смелые тексты на смелые темы – то, что на Западе очень давно частично включено в обязательную школьную программу, а у нас только появляется. Мировой тренд в современной литературе во многом опережает российскую драматургию. В этой литературе нет табуированных тем. Она не рассматривает детство как предмет художественного поэтизирования. Это не то «прекрасное далеко», из которого выросли мы. Современная литература для детей и подростков – набор очень сложных текстов, рассматривающих детство и переходный возраст как обостренный мир, как воспаленность травмы. Когда родители не знают, как поговорить с ребенком, он может обратиться к современной литературе, где есть по все: про насилие, про однополые браки, про развод, про смерть близкого, про все, про что не так просто поговорить со взрослым.

Современная драматургия в России во многом наследует и подтягивается до этой самой современной литературы для детей и подростков. Существует она для того, чтобы во многом сократить дистанцию в коммуникации, чтобы говорить с сегодняшним ребенком, чтобы педагог и родитель мог выстраивать коммуникацию с ним не старыми шаблонными фразами, смыслами, которые были когда-то в его детстве, а синхронизироваться с этим самым подростком, с его языком, актуальными для него темами и смыслами.

Не каждый текст, написанный сегодня, является современной драмой. Признак современного текста в том, что это, в первую очередь, язык, которого не было раньше, язык, которым сегодня школьники разговаривают на переменах, в закрытых чатах, во «ВКонтакте». Это язык, пытающийся зафиксировать летучий лексикон: интернет-новояз, который входит в обиход подростков, подростковый жаргон. Это то, чего завтра может уже не быть – придет новый вариант TikTok’a, сменится лексикон подростков, это будет уже другой языковой пласт.

Признак современной драмы – новый герой, который не похож на ребенка или подростка пятилетней давности. И сюжеты, фиксирующие новые социальные явления: кибербуллинг, общество самоубийц во «ВКонтакте», подростковые суициды, группы с подростковым порно. Это те явления, о которых родители могут не подозревать, но которые в закрытых комьюнити в социальных сетях являются частью жизни подростка.

В современной драматургии для детей и подростков нет какого-то единого тренда – это многообразие тем и полифония сюжетов. Важно, что она не позволяет себе никакого снобизма. Мы не находимся в ожидании Чехова. Это открытость ко всему, многообразие попыток освоить и зафиксировать сегодняшнюю реальность.

Если, например, в 1950-е главное о взрослеющем человеке того времени говорит «В поисках радости» Розова, а в 2000-е каждый тинейджер знал пьесу Вырыпаева «Кислород», то сейчас выбрать одну пьесу и сказать, что это манифест современного молодого человека, мы не можем. Именно поэтому пройдемся по большим тематическим блокам, каждый из которых объединяет целый пласт текстов.

Есть такая мысль в литературоведении, что именно драматургия первая начинает биться головой о стену новой социальности. Именно драматургия подтягивает в искусство, в литературу какие-то темы. Драматургия – это то, что еще не отшумело за окном, а уже просится в осмысление театром.

НАСИЛИЕ В СЕМЬЕ И ШКОЛЕ

Феномен современной драмы для детей и подростков не пятилетней давности. В 2001 году российский театр получил прививку жесткости и бескомпромиссности при помощи спектакля Серебренникова «Пластилин», его первой постановки на московской сцене в Центре драматургии и режиссуры. По пьесе молодого Василия Сигарева, представителя уральской школы драматургии – автора, у которого мир сгущен до абсолютного мрака и беспросветности. Пьеса «Пластилин» взорвала театр. В ней, как в кристалле, уже тогда были собраны темы, механизмы осмысления мира подростка, которыми театр занимается по сей день. Более того, сегодня это до сих пор кажется новацией, вызовом для зрителя.
Пьеса «Пластилин» из школьной жизни. Сериал Валерии Гай Германики на Первом канале «Школа» – из той же серии, про то, как безжалостна жизнь подростка в общеобразовательном учреждении. Эта пьеса о том, как весь мир является источником агрессии для него, как невозможно выживать, когда у тебя умирает бабушка, когда тебя бьют на улице, когда учительница в школе не знает ничего о личных границах, о том, что ученики – тоже люди. Она о том, как учитель провоцирует агрессию, насилие, как он может зайти в мужской туалет в любой момент и зачмырить там мальчиков-учеников. И во что, в какую травму, в какую особенность коммуникации это вырастает у героя пьесы. Пьеса заканчивается очень грустно: подростка избивают и убивают на улице. Эта квинтэссенция безысходности становится зародышем всего того, о чем сегодня будет говорить театр с современным подростком и ребенком. Конечно, это сгущенная реальность. И взрослому человеку вне этой системы кажется: «Да ну, откуда это все придумали, это невозможно!» Но та же «Школа» Гай Германики показала, что очень даже возможно. Эти учителя, замкнутые в системе школьного образования, тоже изживают свою травму. Это как будто закольцованная система насилия. Учителя – нездоровые, неадекватные люди с поломанной психикой, аномальной сексуальностью – вымещают свои травмы на тех, кто ближе всего.

«За белым кроликом» – пьеса Марии Огневой, основанная на документальном факте: две девочки сели в машину к знакомому человеку и пропали без вести. Они были изнасилованы. Эта пьеса о том, как пропали эти девочки, и как мама каждой из них по-разному изживает эту травму: одна настаивает на мести, другая – на том, что жизнь продолжается. Она о насилии, которое подстерегает подростка не только в школе, но и вне ее.

Тексты в этом тематическом разделе подчас дают сценарии выхода, терапии или профилактики, как не стать жертвой насилия, а подчас просто констатируют факт, что эти обстоятельства: травля в школе, насилие со стороны ближайших родственников, в кругу друзей – являются неотъемлемой частью жизни подростка.

Один из важнейших текстов о современном подростке, о том, что с ним происходит вне школы, это пьеса Андрея Иванова «С училища». В Театре имени Пушкина на Малой сцене идет спектакль Семена Серзина по этой пьесе.
Пьеса начинается как мелодрама и к финалу вырастает в абсолютную трагедию. Танька должна помогать маме продавать рыбу на рынке. От нее воняет этой рыбой, и она очень плохо учится в шараге, она «с училища». Танька влюбляется в своего преподавателя философии и, чтобы подтянуться до его уровня, делает какие-то доклады про Аристотеля. В начале пьесы кажется, что эта первая влюбленность должна стать гарантией к выходу из ее социальной среды. Танька – это «низы», этакое горьковское дно в срезе сегодняшней провинции. Педагог по философии – между «низами» и элитой, у него есть друзья из «аристократического общества» – сынки и дочки богатых родителей, которые развлекаются тем, что издеваются над всеми, кто попадается им под руку. Учитель философии оказывается между тем обществом, к которому он хочет принадлежать – гламурному, успешному, хорошо одетому, пьющему виски, играющим в азартные игры – и вот этой Танькой, девочкой, от которой воняет рыбой. Но оказывается, что первая любовь Таньки становится не переменой к лучшему, а дорогой к смерти. Этот педагог за ноутбук в качестве награды соглашается записать видео с первым сексуальным опытом Таньки, которая, несмотря на то, что такая борзая пацанка и любого может побить, понимает, что ее первым мужчиной должен быть тот, кого она по-настоящему полюбит. Когда она узнает, что он слил это видео, начинается обмен взаимной агрессией, вышедшей из-под контроля жесткости: одни бьют других. Все заканчивается трагично: Таньку убивают. Она, как героиня «Кармен», оказывается жертвой роковой влюбленности. Преподаватель философии уезжает за границу.
Сегодня эта пьеса успешно идет по стране (вышло более 30 постановок). В ней очень точно схвачен язык: Танька, несмотря на свое маргинальное рабочее пролетарское происхождение, ясно формулирует свои ценности, знает, что хорошо в этом мире, а что плохо. Ее, в отличие от педагога по философии, нельзя купить ноутбуком. Пьеса очень сильная даже на уровне текста. Это настоящая литература, которая не заигрывает с литературными жаргонизмами, создает театральную дугу между мелодрамой в начале и высокой трагедией в конце. А спектакль Театра Пушкина был номинирован на премию «Золотая Маска» за работу драматурга в 2018 году.

Пьеса Марии Огневой «Воин» интересна тем, что это события 1996 года, Чеченская война. Насилие, о котором мы говорим, драматург показывает в трех пластах: с одной стороны есть Тоха, ему 12, он живет в военной части и его бьют поселковые. Его бьют каждый день, и он должен вносить мзду в виде фишек – в 1990-е годы играли в фишки. С другой стороны, насилие транслируется из телевизора, откуда потоком идут новости о том, как чеченские группировки отрезают головы российским солдатам. И насилие есть в его собственной семье: старший брат Тохи находится в Аргунском ущелье, воюет, он призван на Чеченскую войну. Подросток окружен насилием со всех сторон. Воином, выручающим его, оказывается его 12-летняя подружка, малозаметная новенькая девочка, которая следует закону самурая и удивительными, тонкими, исключительно женскими ухищрениями пытается спасти своего одноклассника. Она специально проигрывает ему фишки каждый день, чтобы Тохе было, чем платить, чтобы его не били. Она проигрывает ему деньги, чтобы было на что купить домой молока и хлеба. В итоге она выстраивает свои отношения и с Тохой, и с миром вокруг. Не расхожий в российском театре текст, рефлексия насилия, из которого можно выйти к свету.

Очень популярна последние лет пять тема школьного буллинга и травля. В РАМТе есть спектакль «Фото topless» по пьесе Натальи Блок, о котором я буду говорить в другом блоке. Он частично тоже про школьную травлю, про то, как ребенок становится жертвой это травли и как ему из этой ситуации выходить.

Алексей Олейников – писатель, преподаватель литературы и русского языка и автор пьесы «Хлебзавод», которая становится художественным осмыслением насилия в школе. Она о прецеденте общего образования, когда ребенок не личность, а школьная масса, которая сравнивается драматургом с тестом. Школьники идут на экскурсию на хлебзавод и там пропадают. Они попадают в загробный мир, где блуждают по витиеватой системе общего образования, задача которого – перемолоть тебя из индивида в труху и слепить послушных румяных детей. Язык пьесы «Хлебзавод» очень литературный и ритмизованный. В своем роде этот текст беспрецедентен, больше нет такой пьесы, которая говорила бы о школьном буллинге не интернет-новоязом подростка, а высоколитературным, практически гомеровским языком. Он, конечно, делает вызов театру.
Очень важный признак современной драмы – она дает вызов театру, заставляет его искать новые формы. Почему «Чайка» провалилась при первой постановке? Театр не знал, как работать с этим текстом. Олейников создает какую-то новую форму осмысления мира современного подростка – показывает, как говорить о школьной травле не так, как о ней говорили пять лет назад. Этот текст представляет собой блуждание по кругам дантевского ада школьной жизни, цель которой – перемолоть. Он о том, что там происходит с подростками и как они в этом выживают.
Можно съездить в Тверской ТЮЗ и там посмотреть спектакль «Хлебзавод» Филиппа Гуревича.

Важный текст о насилии – «Коля против всех» Сергея Давыдова. Здесь оно приходит в жизнь подростка не со стороны системы, друзей, а из собственной семьи. Абьюзером и причиной трагедии становится бабушка. Это вообще примечательная черта современной драматургии о детях из так называемых «однополых семей», когда есть мама, бабушка и ребенок. «Коля против всех» – пьеса о тотальной жестокости, замаскированной под заботу. Это абьюз, насилие домашнего, тихого пошиба, не замечаемого, но ежедневного, которое подтачивает психику подростка и делает из него виктимного, не способного противостоять никакому насилию человека.
Бабушка – в той же современной литературе для детей и подростков – источник безусловной любви и заботы, она пахнет теплым хлебом и молоком, вареньем, румяными пирожками. Вопреки этому стереотипу, бабушка в пьесе «Коля против всех» оказывается источником непреодолимой трагедии и травмы, которая навсегда.
У Коли нет мамы. Она приходит к нему только видением. Его воспитывает бабушка. У Коли все плохо: его гнобят в школе и дома. Это насильственная педагогика: все надо заслужить, любую ручку, пенал в школу. Любое «да» надо заслужить безотказными повиновением. У Коли в жизни есть только одно – он начинает заниматься музыкой, у него даже что-то получается. Его приглашают с одноклассниками поехать в другой город на конкурс. Но для этого нужно разрешение бабушки и чтобы она со своей пенсии за это заплатила. Бабушка шантажирует, манипулирует, унижает, гнобит и отказывается оплатить ему поездку. Вот здесь подросток оказывается перед выбором: навсегда принять роль жертвы или попытаться из нее выйти. Коля придумывает страшнейшую месть. Он идет в гараж, имитирует покушение бабушки на себя и отрезает себе руки пилой, чтобы навсегда выбить из головы мысль, что он может стать музыкантом и как-то изменить свою жизнь.
Бабушку обвиняют в покушении на внука, сажают в тюрьму. И когда она возвращается домой, Коля никуда не делся, у него нет опыта противостояния насилию и агрессии. Но нет опыта и созидания жизни. Коля может только замкнуть круг насилия и сам стать насильником. Как у Шварца – тот, кто убил дракона, сам становится драконом. Бабушка возвращается, и теперь Коля становится агрессором и абьюзером. Круг насилия замыкается.

Очень похожие нотки звучат в пьесе Дарьи Слюсаренко «Семью восемь». Героине больше 20-ти, но это подростковая пьеса, потому что она находится в плену своих воспоминаний, незакрытых гештальтов детства, связанных с бабушкой. Мама с папой работали в другом городе, а бабушка воспитывала. Применяя насильственную педагогику, где ежедневно ребенок существует в лексике: «Ты – гнида неблагодарная. Ты – жопа без ручки. Ты –никто». Даже чтобы сходить в туалет, девочка должна спрашивать у бабушки разрешения. А та отвечает: «Когда стих расскажешь, тогда и сходишь». Пирожок – заслужить. Ребенок находится в ситуации тотального обесценивания и ежесекундной оценки: «А что ты вообще можешь? А кто ты вообще такая?»
Это отсутствие теплой сердечной связи в детстве, отсутствие опыта и примера, как полюбить, в итоге приводит к тому, что вырастает девочка, выбирающая себе в партнеры всегда латентных абьюзеров. Ее мужчины бесконечно напиваются, а она должна довозить их до дома. Комплекс жертвы распространяется на всю взрослую жизнь: «Я не красивая. Я бегу в туалет от любой проблемы. Я веду пьяного молодого человека, потому что не могу его бросить, потому что я никому не нужна». Это ненаученность в детстве любви, уверенность в собственной слабости, героиня все время проваливается в свое детство: «Бабушка была права».
Название «Семью восемь» – потому что сложнее всего из таблицы умножения запомнить, сколько будет 7х8. И бабушка все детство гнобит внучку, заставляя отвечать на вопросы: «Сколько будет 2х2? 7х8?» – и так далее.
В финале с бабушкой случается инсульт. И вот этим пассивным насильником становится уже выросшая девочка. Пока бабушка не ответит на вопрос, сколько будет 7х8, героиня не подходит к ней, чтобы помочь. Это композиционная закольцованность зла, травмы, насилия, когда героиня говорит: «Раньше я была слабая, теперь ты. Как там тебе, с другой стороны?» Героиня больна мыслью: «Почему я не сопереживаю? Почему не могу посочувствовать?» Не случается взросления героини, не случается инициации. Примечательная черта современной драмы – бесконечное рефлексирование тридцатилетних молодых авторов по поводу незакрытых гештальтов своего детства, когда инициация так и не происходит. Не случается перехода из состояния ребенка, жертвы во взрослое состояние, к внутренней опоре на своего взрослого.

ИНАКОВОСТЬ И ФОРМЫ ЕЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Это группа пьес про детей и подростков с особенностями физического развития или просто с особенностями.

Одной из первых громких постановок на эту тему был спектакль «Сатирикона» «Все оттенки голубого» по пьесе Владимира Зайцева. Это история о том, как подросток не понимает, как сказать своим родителям, что он не испытывает влечения к девочкам, и набирает в Яндексе запрос «как сказать родителям, что я гей». Вся пьеса сконструирована из взаимной боли, ненаученности разговаривать друг с другом.
Это тоже важная черта современной драматургии, когда непреодолимым препятствием между этим поколением и тем становится отсутствие практики говорить о травме. Молодой человек сегодня склонен к рефлексии, он находит язык для того, чтобы проговорить свою травму, осознать, кто я и что сейчас чувствую. Психотерапия не стоит на месте, и опыт обращения к личному психологу все более распространяется. Молодой человек сегодня способен отделить эмоции от своих действий, осознать себя. Для людей старшего поколения, выросших в Советском Союзе, для тех, кто был занят выживанием не так много времени назад, проговаривание травм невозможно, у них нет опыта проговаривать, что они хотят, не манипулировать, не шантажировать, не скрывать просьбы под агрессией, а проговаривать. Именно отсутствие опыта проговаривания травмы у родителей, бабушки и дедушки, являются непреодолимым препятствием к коммуникации.
Пьеса Зайцева о том, как подросток пытается сказать родителям, что с ним что-то не так, но у родителей не прецедента, как с этим работать, как выйти на этот диалог без страха и что дальше с этим делать. Нет прецедента действовать не по шаблону. В Советском Союзе «секса не было». Еще это пьеса о взаимной боли от того, что они не знают, как друг с другом коммуницировать.
В итоге подросток оказывается в психиатрическом учреждении, и это очень грустно, потому что семья и любящие родители оказываются беспомощны перед беспрецедентным опытом.

Еще одна важная пьеса – «Всем, кого касается» Даны Сидерос. Сегодня ее можно посмотреть в том же «Сатириконе» и Новосибирском театре «Глобус». Это один из первых драматургических текстов, который поднимает тему инклюзии: как обычному, жесткому в своих законах образовательному учреждению работать с детьми, которые, например, не разговаривают.
В одном классе оказываются Костя и Миша, у которых свой, вымышленный язык. Это даже не язык глухонемых, а ими изобретенная тактильная азбука. С приходом этих двоих, которые разговаривают языком прикосновений, в новый класс частной, элитной школы вдруг начинают случаться какие-то несчастные случаи: все время срабатывает пожарная сирена, происходят задымления. С одной стороны, пьеса построена как детективный сюжет (задача выяснить, кто же является террористом), а с другой, «Всем, кого касается» – это про то, что это не они инакие, это мы закрытые и законсервированные, и не детям с особенностями нужны специальные приспособления, чтобы быть в общеобразовательной школе, а это общеобразовательной школе как системе нужно очень постараться, чтобы органично вобрать в себя детей, подростков, которые хотя бы чуть-чуть выбиваются из среднестатистической разнарядки.
Пьеса о том, как меняется ситуация в школе, в классе, как абьюз, направленный на этих двоих ребят, переходит вдруг на других учеников, и оказывается, что жертвой насилия становятся вовсе не эти парни с особенным языком, а мальчик, который влюбляется в учительницу.
Многие современные пьесы сегодня включают интернет-коммуникации, показывают, как подросток транслирует свои состояния на YouTube, через посты во «ВКонтакте». В частности, один из героев этой пьесы пишет большой пост в «ВК» о том, что «все, я ухожу из этой жизни, я кончаю жизнь самоубийством». Все это, конечно, для того, чтобы его остановили, поддержали. Циничные одноклассники игнорируют этот призыв и из этого чуть не случается трагедия.
В пьесе Дана Сидерос предлагает сборник тактильной азбуки подростка XXI века. Там она объясняет, что значит язык жестов, что значит прикоснуться к подбородку, взять за запястье. Она сочиняет с нуля этот язык, который становится антитезой интернет-коммуникации, отдаляющей тебя от других, делающей роботом и манекеном.

Пьеса Марты Райцес «Я – кулак, я – Анна» – это монолог глухой девочки Ани.
В глухонемом языке ты должен придумать жестовый эквивалент своего имени. Ее имя – кулак. Кулак означает Анна. У нее есть рыбка, она мечтает о том, чтобы стены, двери квартир и почтовые ящики в подъезде были раскрашены разным цветом, но одноклассники представляют для нее угрозу как стая, транслирующая коллективное бессознательное, насилие и агрессию. Анна пытается выжить в этой школьной среде, в коммуникации с собственной мамой, которая одержима идеей сделать из нее нормальную, а из ребенка не надо делать нормального, он уже сам по себе нормальный. Пьеса говорит о том, что это маме над лечиться и проходить инклюзию, если она не может выстроить коммуникацию с таким ребенком, который у нее уже есть.
РАМТ имел недавний опыт читок пьес про детей с особенностями и инаковых в рамках фестиваля «Территория». В соцсетях фестиваля можно найти видео читки «Я – кулак, я – Анна», ее делала Женя Беркович. Юля Каландаришвили поставила «Я – кулак» как кукольный спектакль, где объективизируется ухо – то, чего как бы нет у Ани. Хотя у нее потрясающее образное мышление как у будущего литератора. У нее есть единственный друг – ее рыбка. Она берет эту рыбку, и они едут в кругосветное путешествие к морю. Это литературно обогащенный сюжет, очень красивый материал. Драматургу Марте Райтис вообще свойственная поэтизация реальности. Это новая мифология, новая сказочность.

ПОИСК САМОИДЕНТИФИКАЦИИ

Первая пьес в этом блоке – «Мама, мне оторвало руку» Маши Конторович. Героиня этой пьесы думает о себе: «Я серая мышка. Я не успешный блогер, не отличница, не топ-модель», – но очень хочет быть гламурной и нравиться мальчикам. Она всячески пытается вырастить из себя публичную личность, отличницу, но живет в бесконечном потоке маминой оценочности, которая все время приводит ей в пример героя без рук, который чего-то в жизни добился. Героиня – 15-летняя девочка, которая пытается встроиться в гламурное общество бесконечного достигаторства. Социальные сети активно навязывают нам шаблоны социальной успешности. У нее же не получается этого сделать. И она не придумывает ничего лучше, чем положить руки на рельсы. Поезд отрезает ей руки. «Мама, мне оторвало руку», – это главное достижение ее жизни. «Мама, посмотри, мне оторвало руку! Теперь я – особенная! Уж теперь мне точно пойдут все ништяки этого мира, потому что теперь я буду выделяться хоть чем-то».
Если предыдущий блок пьес о том, как ребенок, имея от природы особенность, пытается преодолеть мир агрессии, непонимания и стать таким, как все, то здесь героиня как раз отказывается быть такой, как все. Это главная трагедия ее жизни: она не хочет быть такой, как все. И в качестве особенности выбирает вот эту страшную трагедию.
Спектакль по этой пьесе поставил в Красноярском ТЮЗе Никита Бетехтин. Это такой сгусток гламура с песней Киркорова «Цвет настроения синий» и Ленкой – продуктом абсолютного массмаркета, подростком, который озабочен своим образом в социальных сетях. Стремиться не прожить свою настоящую жизнь, а приблизиться к идеалам, транслируемым через социальные сети.
Пьеса очень страшная по сюжету. Но в начале финала ничего не предвещает. Во многом она автобиографична, показывает манипуляции под видом родительской заботы. Это как в той шутке: «Мама, ты обесцениваешь мои достижения!» – «Ой, было бы что обесценивать!» Вот это словарь родительской манипуляции, родительской агрессии, из которой вырастает то, что вырастает.
Тема поиска самоидентификации – одна из свежих в драматургии. Когда подросток отказывается быть виктимным объектом чьей-то травли, абьюза, насилия, когда он пытается сформулировать: «Кто я? Чего я хочу?», – отказаться от того, что навязывают, и выйти в свою систему координат.

Мне очень приятно отметить пьесу «Обнимательная машина» Маргариты Кадацкой, которая родилась в недрах РАМТа. В прошлом году в нашем театре прошла мастерская детской драмы, где в течение полугода молодые драматурги под руководством театрального критика Павла Руднева и драматурга Михаила Бартенева, писали пьесы, разрабатывая сюжеты для аудитории 10 минус. Сегодня для них у нас есть «Манюня», «Денискины рассказы» и никаких современных сюжетов. Театр стал местом рекрутинга драматургов в эту тему и создал ресурсный центр: вот вам теоретическая поддержка, поддержка экспертов – пишите. Вследствие этого появилось четыре пьесы.
Одной из них стала «Обнимательная машина». Пьесу можно скачать на сайте РАМТа. Она беспрецедентна в своем роде, потому что говорит о том, что у умных, продвинутых родителей, занимающихся йогой и очень осознанно проживающих свою жизнь, не являющихся потребителями, сортирующих мусор и исповедующих философию здорового образа жизни, даже у таких родителей, которые проработали все свои травмы с психотерапевтом, не всегда получаются счастливые дети, и ребенку в этой концептуально-выстроенной семье страшным образом не хватает тактильности. Того, о чем пишет Дана Сидерос во «Всем, кого касается»: прикосновений, не говорения. Но – 12-летняя девочка ходит к психотерапевту. А ей надо простого человеческого тепла, объятий. Психологами доказано, что даже объятья с малознакомым человеком повышают уровень эндорфинов в головном мозге.
Когда девочка оказывается в деревне у бабушки, то встречается в сарае с коровой. Оказывается, что только эта корова ее слышит и понимает, и что корова, как эта девочка, не может жить без объятий, даже молоко не может давать, если ее не обнимать. Для коровы придумывают «обнимательную машину»: мягкие тиски, имитирующие объятья. Через дружбу с коровой девочка находит опору в себе и возвращается к родителям и в свой социум совсем другим человеком, получив опыт тактильного восполнения внутренней энергии.
Спектакля о том, что ребенку сегодня в умной прокаченной семье нужны просто объятия, в нашем театре еще не было, и Кадацкая эту тему разрабатывает и предлагает.

«Вадик поет свою музыку» Полины Коротыч – совсем свежая пьеса, 2021 года. Автор не просто пишет пьесу в стихах, а пишет про нового героя. 9-ти или 10-летний Вадик отправляется в ИКЕЮ ночью, чтобы строить свой город, потому что Вадика не устраивают социальные сценарии, которые транслируются из социальных сетей. Его не устаивают модели успешности, которые навязываются родителями, друзьями, социумом. Вадик хочет вырваться из известных шаблонов. Он хочет петь свою музыку. Тот художественный ряд, который придумывает Полина Коротыч, герои, которые сопровождют Вадика: говорящая крыса, птица-синица, оживающий манекен, – это, с одной стороны, очень детское, про «тра-та-та, мы везем с собой кота». А, другой стороны, это путь развития героя: ребенок осознанно выходит из социальных шаблонов, чтобы построить свой город со своими законами, по своим сценариям, потому что он чувствует, что он не такой, как все, и его индивидуальность – главная ценность в его мире. Он хочет петь свою музыку, как птица-синица, хочет танцевать свой танец, проживать свою жизнь.
В этой группе совсем мало здесь пьес, потому что это тема, к которой только приближается современная драматургия.

СБОЙ КОММУНИКАЦИИ И ВИРТУАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

«Это все она» Андрея Иванова – не просто про интернет-коммуникацию, о которой мы говорили раньше, а про сбой коммуникации внутри семьи. Папы в семье нет, он умер. У мамы с сыном-подростком абсолютная дискоммуникация. Они не общаются. Отчуждение доведено до жесточайшей точки, когда просто трясет друг от друга, от того, что кто-то в другой комнате засмеялся. Напряжение, доведенное до невроза. Мама, переживая за ребенка, не придумывает ничего лучше, как завести себе фейковый аккаунт во «ВКонтакте». Она заводит аккаунт с фотографией девочки, с определенной биографией, придумывает псевдоним Тоффи и находит аккаунт своего сына. Начинается переписка, общение, обмен музыкой, новостями из школьной жизни, и мальчик влюбляется в эту вымышленную девочку.
Пьеса Иванова ценна для театра, потому что точно фиксирует язык. В ней есть юмор – в том, как мама неловко обращается с интернет-жаргоном, как не к месту использует смайлики и интернет-жаргонизмы «ЛОЛ», «ИМХО», и как сын влюбляется в вымышленную девочку за ее странность, непохожесть, неумение обращаться... Чем больше герой влюбляется в Тоффи, тем глаже и спокойнее становятся их отношения в реальности, потому что сын находит выход своей агрессии в созидательном чувстве первой влюбленности. Но тем страшнее оказывается финал, когда он случайным образом видит открытый ноутбук мамы и открытый фейковый аккаунт.
Драматург оставляет финал пьесы открытым: мальчик выходит на подоконник открытого окна и дальше – решение за театром: сделает он шаг в ту сторону или нет. В большинстве случаев театры завершают пьесу трагически, когда мальчик выходит из окна. Потому что как оправдать положительный финал? Что должна сделать мама, чтобы он остался? Что она должна сказать? Завершить пьесу хеппи-эндом режиссеру гораздо сложнее. Да и вся ценность пьесы так обнуляется. Не так давно Дмитрий Лимбос, постановщик этой пьесы в Нижегородском театре, придумал с подсказки критика Олега Лоевского выход: мама должна взять его за руку и показать, что шагнет вместе с ним, если он решит сделать этот шаг. Тогда мальчик останавливается и не шагает.

«На луне» Игоря Яковлева – очень жестокий текст, чем-то похожий на «Пластилин» Сигарева. Текст страшный, но я рекомендовала бы педагогам, учителям и родителям с ним познакомиться. Не детям, потому что он открывает подпольную реальность, что есть такие, например, подростковые сообщества в социальных сетях, где выкладываются видео, снятые на спор школьниками старших классов, соблазняющих девственниц. Есть, оказывается, целые сообщества подросткового порно, в которых подросток, еще не наученный коммуницировать с собственным телом и не понимающий, что с ним происходит и как найти созидательный выход своей сексуальной энергии, становится жертвой комьюнити.
В основе пьесы сюжет, где мальчик так сильно влюблен в девочку, что его колбасит от пограничных состояний: от абсолютной ненависти до самопожертвования. У него на лице страшные прыщи, пик переходного возраста. Он не понимает, что делать со своим меняющимся телом, со своими непонятными желаниями. Он не знает, как найти этому выход, и каждый день стоит перед зеркалом и до крови давит свои прыщи, пытаясь избавиться от этого недостатка. По ночам он пишет стихи, а в других случаях делает фотографию девочки объектом своего сексуального выхлопа. И не находит ничего другого, как начать вести эфиры в социальных сетях о том, что он покончит с собой. Это скрытый призыв о помощи: «Спасите меня! Посмотрите на меня!» Но вместо этого ожесточенное подростковое комьюнити начинает делать ставки и говорит: «Да ты слабак, да ты ничего не сможешь! Ты никогда не покончишь с собой!» На камеру он начинает резать себе вены, но не способен сделать себе больно до смерти. И это становится предметом осмысления виртуальной реальности: выход в публичность становится инструментом шантажа подростка и своей дружеской аудитории, и девочки, в которую он влюблен. Очень нетеатральная пьеса, очень жестоко правдивая. Мы можем никогда не узнать, что подростки могут так разговаривать и так общаться друг с другом, а на самом деле могут. Это подпольная, неудобная и жесткая правда.

Более компромиссное решение проблем, которые ставит виртуальная реальность, находит драматург Наталья Блок. «Фото топлес» – одна из победителей драматургического конкурса РАМТа «В поисках новой пьесы» в 2018 году.
Первая влюбленность чуть не приводит к катастрофе. Мальчик просит девочку Киру, в которую влюбляется, прислать ему фотографию себя топлес, и присланная ею фотография попадает в публичное пространство, становится началом страшнейшего буллинга. Пьеса о том, как девочка, влюбленная, беззащитная, не желающая ничего никому доказать, не ведущая свой Instagram и не выкладывающая себя голую в сторис, а поделившаяся сокровенной правдой с мальчиком, в итоге становится жертвой школьного буллинга и как это чуть не приводит к абсолютной трагедии.
Наталья Блок все-таки предлагает выход, сценарий терапевтического характера, чтобы можно было проговорить и предотвратить это. Спектакль можно посмотреть и сегодня в РАМТе.
Я один раз видела, как подростки испытывали большую неловкость при своем педагоге, с которым они пришли, потому что текст пьесы написан очень откровенным, подростковым языком – про первую сексуальность, про первый поцелуй, про то, что мальчишки обсуждают в раздевалках на физкультуре, кто когда какую девочку видел голой или не видел. Вот это все обсуждение в публичном пространстве при учителе для подростков не всегда комфортно. Поэтому РАМТ всегда настаивает на семейных походах в театр, а не школьных, когда спектакль становится началом разговора внутри семья на какие-то важные темы.

ПЕРВАЯ ВЛЮБЛЕНННОСТЬ И ТЕЛЕСНОСТЬ

Тематическое разделение очень условное. Я объединила пьесы в группы, чтобы удобнее было рассказать о поднимаемых драматургией темах, а так практически каждая подростковая пьеса в той или иной мере поднимает все эти вопросы.

«Море. Звезды. Олеандр» – поэтичный текст Марии Малухиной, монолог девочки. Эта монопьеса о том, как девочка становится свидетельницей убийства. В летнем лагере на море влюбленная в мальчика девочка вдруг видит, как он пытается изнасиловать ее подружку, и как подружка, защищаясь, в момент самообороны убивает этого мальчика, и он тонет в море. Вся пьеса, как «Улисс», поток сознания подростка, оказавшегося в крайне нестандартной ситуации. В ней такой замес из чувств, страха, выбора рассказать или не рассказать, ощущения, что ты как будто решаешь, кто прав, кто виноват: мальчик нравился, подружку жалко, и как ей жить с этим дальше, про кого рассказать? Про то, что он изнасиловал? Или про то, что она его ударила? Пьеса про то, как подросток берет на себя ответственность выбора и выхода из этой ситуации, как он идет ко взрослым уже со своим принятым решением. Пьеса очень поэтична и популярна в театре. С одной стороны, это поэтика моря, пляжа, ночного звездного неба, юности, первой влюбленности. А с другой, все это, такое нежное и хрупкое, вдруг оказывается в очень жестких предлагаемых обстоятельствах: насилие, попытка склонить к сексуальному опыту, убийство и полная растерянность, что делать дальше. Вот это схлестывание двух таких разных аспектов этой пьесы делает ее театральной и очень востребованной сегодня в театре. Ее можно посмотреть в Москве в театре «Апарте».

Очень смешная пьеса «Дар моей невинности» Дарьи Уткиной и Ирины Васьковской. Главная героиня – успешная девушка Настя, умный ребенок умных родителей, где, казалось бы, все хорошо и все друг друга любят. Но даже там что-то не срастается. У героини есть совершенно прекрасная мысль в диалоге с мамой, где она осуществляет попытку самоидентификации: «Мама, я состою наполовину из тебя, значит, я наполовину бессмысленная домохозяйка. Я не знаю, почему я тебя так ненавижу, мама». А мама положила всю свою жизнь на воспитание дочери, она жена успешного мужчины и никакой социальной реализации ей не нужно. Она ребенка воспитывает, и ей этого достаточно.
Пьеса о том, как подросток становится мерилом неуспешности жизни взрослого, как он не согласен быть в этом благополучном мире, где мама домохозяйка.
Подростки придумывают тусовку по мотивам древнегреческих мифов, где переодеваются в Персея, Аида, Зевса. У Насти есть четкая позиция, что дар ее невинности должен принадлежать богу. Не просто мальчику, не просто мужчине, а богу, которого она себе нафантазировала и в итоге встретила – некого Аида, с которым случается влюбленность. Но пьеса важна вот этим противостоянием подростка собственной агрессии, вопросам про собственное взросление, когда героиня честно говорит: «Мама, я не знаю, почему я тебя ненавижу. Перестань меня кормить, посади меня в клетку, но я не знаю, куда девать собственную деструкцию». Хотя пьеса совершенно не чернушная, она очень поэтичная, смешная. Героиня очень остроумная, знает, чего хочет, сочиняет тексты. Она рассматривает весь мир как повод для текста. Все, что с ней происходит, она мгновенно трансформирует: пишет роман, сочиняет рассказы. Все происходящее она воспринимает лишь как предлагаемые сюжеты для собственных гениальных текстов. Это ее путь самоутверждения, самоидентификации. Путь созидания и противостояния агрессии пубертата, поэтому это делает пьесу важной и интересной, и, к сожалению, пока не широко востребованной театрами.

СВЯЗЬ ПОКОЛЕНИЙ

Эта группа пьес о том, как подросток через собственную ответственность за свои поступки выстраивает мост между собой и старшим поколением, как он встраивает себя в родовую систему, как понимает, что между ним и бабушками-дедушками есть родовая связь. Эти пьесы говорят о важном: об ощущении подростком себя не одноразовым человеком, а продолжением большого родового древа.

«Черный апельсин» – самая популярная пьеса Даны Сидерос. Она поставлена, в частности, в Молодежном театре Челябинска. Дедушка главного героя в инвалидном кресле. У него нет никаких перспектив, он уже много лет не может выехать с четвертого этажа своей квартиры и просит внука найти какой-нибудь способ прекратить его существование. Подросток подхватывает эту идею, воспринимая ее как квест, как челлендж для социальных сетей «Найди яд для деда».
Это превращается в детективный сюжет: как без рецепта раздобыть запрещенные препараты в аптеке, с помощью чего можно отравить, как помочь деду побыстрее уйти в мир иной. Друзья мальчика экспериментируют, вводят разные отравы в апельсин. Но происходит трансформация героя от ощущения игры до понимания, что дед – обязательное звено его мира.
Драматург придумывает некий ход, чтобы не случилось несчастья. У парня его эмоционально-психологическое строение не выдерживают этой ситуации, он заболевает, уходит в небытие, и с ним происходит трансформация во время этой болезни. В итоге никто не умирает, и дед даже получает новое дыхание – подругу в лице соседки-продавщицы, дамы его возраста, с которой у него в финале завязывается коммуникация.
Пьеса важна тем, что в ее начале деда в системе ценностей подростка вообще нет. Он не рассматривает его как персонажа для коммуникации, он для него какое-то домашнее растение, а в финале выстраивается их связь.

Пьеса «Настоящее неопределенное время» Полины Бородиной – очень жесткого драматурга – мягкий, очень сказочный текст, отсылающий к «Сказке о потерянном времени» Шварца. Главные герои, Саша и Аля, 10-летние девочка и мальчик. Они попадают в лавку часовщика, волшебным ключиком отмыкают волшебную дверцу и оказываются в волшебном лесу. И это не подростковая, а детская драма.
Оказавшись в волшебном лесу, герои проходят роуд-муви своего рода: там деревья разговаривают, слизни питаются слезами детей и от этого толстеют, медведи в пижамах поедают потерянное время. И чтобы выбраться из этого заколдованного сказочного леса, каждому из героев нужно четко понять, чего именно он боится. Только озвучив то, от чего тебе страшно, ты сможешь это побороть.
Важно, что в лесу дети видят эпизоды из молодости своих дедушек и родителей. Когда они возвращаются, девочка Аля (которая была отчуждена от дедушки на уровне физиологии, она даже говорит: «Я не могу общаться с дедушкой. От него пахнет старостью, и я тоже боюсь пропахнуть этой старостью и боюсь заразиться морщинами») вдруг увидела дедушку молодым в волшебном лесу и поняла, что нет настоящего, прошлого и будущего, есть настоящее неопределенное время – то, что происходит с тобой сейчас. И старость – это не страшно, а ты – часть своего дедушки, который тоже был молодым и маленьким, у него тоже были мечты, и он тоже путешествовал по заколдованному лесу. И что, собственно, ты – это дедушка в прошлом, и ты тоже в будущем дедушка. Возникает связь подростка со старостью как с феноменом и со своим домочадцем.

Пьеса «Егор, ты где?» Оли Потаповой родилась в недрах РАМТА все в той же драматургической лаборатории «Мастерская "10 минус"». Она удивительна своей выразительностью, этакая «Синяя птица», но погоня происходит не за птицей счастья, а за памятью. Пьеса говорит о том, как важно помнить, а родителям актуализировать память о дедушках и бабушках, как важно листать семейные альбомы, дать ребенку ощущение, что за его плечами целый род со своей биографией, и как важно, когда память не рассыпается в пыль.
Герои попадают в волшебный мир, где обитают люди и вещи потерянные и забытые, где все обросло пылью. Ничто не забыто и не потеряно, пока ты об этом помнишь, память – ядро личности. Это богатство – иметь за своей спиной бабушек, дедушек, помнить о них и быть под их благословением и опекой. Нечасто драматурги выстраивают эту связь родового древа внутри семьи в такой легкой игровой форме, как в приключениях Егора в этой пыльной стране, где есть разговорчивая Крыса-профессор и другие сказочные персонажи.

РАЗВОД И ПРОЧИЕ НЕПРИЯТНОСТИ

В основе сюжета пьес этой группы – развод. Они о том, какую систему исцеления, сохранения себя в этой непростой ситуации придумывает подросток.

«Мой папа – Питер Пэн» Керен Климовски вышла в финал конкурса «В поисках новой пьесы» в РАМТе. Спектакль Насти Кубалайт по этой пьесе сегодня можно увидеть в «Сатириконе».
Папа-актер предлагает своему 10-летнему сыну Даньке искренне верить в то, что он и есть Питер Пэн и что он не может купить новый диван или клубнику сыну не потому, что он неудачник и плохо зарабатывает, а потому что эта серая скучная реальность не для него, потому что он умеет летать, у него есть волшебная пыльца, а вместо мамы вообще-то должна быть волшебная Венди. Даня, очарованный этим образом ребенок, искренне верит в то, что его папа – Питер Пэн, который умеет летать, и в итоге оказывается перед жестким выбором между реальностью и сказочной альтернативой, которую придумывает папа.
С одной стороны, папа это все сочиняет, а с другой стороны, ребенок видит, что папа не может защитить его ни от каких социальных неурядиц, не может пойти на родительское собрание, не может купить необходимые вещи. В итоге мама, постаревшая Венди, не соответствующая сценарию папы, оказывается главным его гарантом безопасности. Пьеса о том, как ребенку приходится расстаться с иллюзией, что папа – сказочный герой. Он волшебным образом исчезает, уходя в окно. Папа Дани – инфантильный не повзрослевший 35-летний мужчина, который сам еще не доиграл, он заигрался в своей реальности и не может дать примера взрослого поведения, взрослого сценария жизни своему сыну.

«Ганди молчал по субботам» Анастасии Букреевой – текст, подчеркивающий многие тенденции современной драмы для детей и подростков. Мальчик хочет, чтобы его звали Мот, а его зовут Александр Сергеевич, мама назвала его в честь писателя. В самом начале пьесы он оказывается в ситуации, когда папа за обедом говорит, что уходит из семьи. Этот момент становится началом крушения всего.
Эта пьеса – нуар, где 16-летний подросток пытается исследовать тему смерти, и туда драматург вплетает все: как только папа сказал, что он уходит из семьи, мир начинает рушиться. Таинственным образом исчезает собака – такса Карамелька. Дедушка начинает говорить с мертвыми друзьями. Мальчик приводит домой бомжиху, и оказывается, что эта женщина потеряла ребенка и много лет пытается его встретить в подземном переходе. Ребенок постоянно рефлексирует на тему смерти очень умным, литературным языком, без интернет-новояза, без жаргонизмов. Он не переживает никакой откровенной травмы, не является жертвой буллинга или насилия, скорее лирическо-философски размышляет о мире.
Анастасия Букреева – ученица Натальи Скороход, это питерская школа драматургии, и ей свойственна литературность. Здесь, с одной стороны, бытовая история, семейная драма, когда папа ушел из семьи, получает внебытовое воплощение: подросток размышляет, что он есть в этом мире. Пьеса интересна тем, что она показывает модель мира подростка. Он немножко дауншифтер, отказавшийся от всего: в том числе, разговаривать с мамой и папой. Чтобы пережить боль, он ее объективизирует. Как только папа уходи из семьи, он начинает называть их с мамой «родитель 1» и «родитель 2». Чтобы перестать больно воспринимать этот мир, он от него отодвигается и как бы говорит: «Остановите землю, я сойду».
Сумасшедшая Лиза, которую он встречает в переходе, говорит только одно слово: «Ганди», а потом «Ганди молчал по субботам». И подросток решает, что это будет его модель тихого протеста и – перестает разговаривать. Вот в чем дауншифтинг. В отказе от любых социальных приспособлений. Он даже не хочет, чтобы его называли по имени, настаивая на том, что он Мот. «Александр Сергеевич – подлец и негодяй, я не хочу называться его именем». Отказ от имени, от речи, от встроенности в семью. И даже старшая сестра, в которой он видел опору, своего внутреннего взрослого, оказывается примером несбыточной мечты: она отлично танцует, но у нее неизлечимая болезнь, и она не едет в Аргентину и перестает танцевать. Это тоже модель крушения надежд, крушения миропорядка вокруг подростка. Кажется, должна случиться инициация, должно случиться взросление. А он, чтобы не стать таким, как мама и папа, не примерять на себя картонные шаблоны бытия, отказывается от всего и уходит в аскезу. 
Эту пьесу, поставленную Филиппом Гуревичем, можно сегодня посмотреть в Школе современной пьесы.

«Замыкание» Марии Малухиной – пьеса, читку которой недавно ставила Нелли Уварова в рамках фестиваля «Территория. Kids» здесь, в Черной комнате.
Заикание подростка является следствием развода родителей, того, что в семье каждый занят собой. Бабушка насильственными методами предлагает балет как средство исцеления от всех болезней: мальчика отдают в танцы. Его и так в школе чмырят и бьют за то, что он не может произнести слова без заикания, так еще и в балет его отдали. Когда это становится известным одноклассникам, он становится еще большей жертвой их насмешек. Мама занимается сетевым маркетингом и попытками хоть какой-то самореализации, папа – молодой любовницей. Все занимаются своей не очень успешной жизнью, всем, кроме этого мальчика. В финале выясняется, что папа не может уйти из семьи из-за сына. В финале случается буквальное замыкание, драматург синхронизирует внешнее и внутреннее обстоятельство и внутреннее заикание синхронизируется с внешним замыканием: в квартире гаснет свет и происходит хеппи-энд. 

Эта группа пьес о том, как подросток так или иначе является, даже если все хорошо у родителей, жертвой их недоговоренностей. Любой ребенок – продукт своего детства. Эти пьесы констатируют необходимость осознанного родительства и предлагают активные модели изживания травмы. Например, как можно пережить развод родителей и не умереть.

НОВЫЕ СКАЗКИ

«Василисса» Марии Малухиной – number one в этом блоке, потому что она наша родная, дорогая, любимая. На Маленькой сцене ее поставил Филипп Гуревич. Это одна из громких премьер последнего времени в РАМТе. Пьеса родилась в той же мастерской детской драмы «10 минус».
Это пьеса про самоидентификацию, когда девочка – своего рода кентавр, живет между миром людей и миром мистической силы леса, на границе этих миров. Она ничего про себя не знает, но зов крови, плоти, предназначения ведет ее в лес. Это роуд-муви в мистических тонах, нуар, как любит говорит Филипп.
Почему это новая сказка? Потому что драматурги берут архетипические сюжеты, героев, узнаваемых нами, родителями, бабушками и дедушками, но переваривают их в новом контексте. Малухина не делает русскую народную сказку, она грамотно стилизует всю эту нечисть, превращает этих героев, кащеев бессмертных и кикимор болотных, в героев подростковых ужастиков, модных клипов. Это приобретает очень стильную визуальность. Гуревич и Малухина на уровне языка стилизуют. Это не лубок, не фольклор русский, не русская сказка. Это соединение многих нитей русских сказок в сюжет о том, как подросток выходит в большой мир, вырывается из розового родительского мирка, где все хорошо и розовые очки, в открытый мир и там сталкивается с вопросами «Кто я? Про что я, если я не наследую модель своих родителей, потому что хочу петь свою музыку, как Вадик?» Василисса бесстрашно идет на исследование своей природы, теневой, страшной, с которой она не знает, как обращаться.
Малухина, конечно, предлагает идеальную модель, когда в финале родители говорят, что «нам, конечно, жаль тебя отпускать, но твой дар, какая ты есть – это важнее. Василисса, будь собой, иди в лес». А Василиса отвечает: «Нет-нет, маменька и папенька, я останусь с вами». Это – идеальная модель семьи, где каждый не тянет одеяло на себя, а пытается прикрыть этим одеялом другого. Но, в целом, пьеса для семейного просмотра, она предлагает эту модель родителям: своим заботливым террором не уничтожать ребенка, а дать ему возможность расправить крылья и полететь, а подростку – взглянуть на себя не как на объект родительской опеки, яйцо рядом с курицей, а как на отдельную личность: «Да, мне страшно. Но я иду в этот лес и познаю свою природу, потому что если не я, то никто не споет мою музыку и никто не станцует мой танец».
Несмотря на то, что мастерская была «10 минус», «Василисса» получилась для детей постарше – для 12-летних, потому что там и кровь, и вырывающиеся глаза и так далее.

А Мария Огнева сочинила сюжет новой сказки для девочек 6+ и, в то же время, это такая терапия для девушек 28+. Пьеса «Куда пропал прекрасный принц» о том, на каких ложных стереотипах выращиваются девочки, и как ожидание прекрасного принца делает из девушки пассивную жертву – сидеть и ждать, и обязательно соответствовать стереотипам красоты: коса, как у Василисы Прекрасной, соответствие другим сказочным героиням. Огнева объединяет в одном сюжете Белоснежку, Золушку, Василису Премудрую, и они все ждут одного принца, а он так и не приходит и не приходит. В итоге они приходят к мысли о том, что «Да ну нафиг, встала и пошла!», как поет Манижа. Это немного феминистичная история про то, что не надо ничего ждать и не надо впадать в иллюзию, а нужно брать реальность такой, какая она есть и выковывать из нее то, на что ты сам способен. Конечно, эта мысль сложновата для пяти-шести-семилетних зрительниц, это скорее для их мам, но там игровая структура, которая сказочными героинями жонглирует, и это становится интересным для юной аудитории.

Последняя пьеса, на которой я хочу остановиться, родилась в мастерской детской драмы «10 минус». «Акула Укулеле» Марты Райцес. Она опять про самоидентификацию. Но это синтез. Представьте себе кино «Аватар», скрестите с «Маугли» и получится что-то среднее. Это вымышленная планета, вымышленные персонажи. Главный герой – своего рода человек-амфибия. Его отец знаменит своими подвигами, но он ушел в море и не вернулся. Этот вымышленный персонаж также уходит в море, но возвращается и должен сделать выбор между стаей, которая боится его скрытых способностей, потому что он похож на своего отца, которого все боялись, и своей природой, которая там, в океане.
Похожая ситуация, когда подросток оказывается перед выбором: вот моя данность, а вот мои родители, «яблоко от яблони недалеко падает». Я вот это выбираю или отрекаюсь, обнуляюсь и ухожу в свой океан, чтобы опять-таки на укулеле играть свою музыку.
Буквально в декабре вышел спектакль по этой пьесе в Кукольном театре «Аистенок» в Иркутске, но спектакль получился драматическим.
Марта Райцес – ученица Натальи Скороход, им обеим свойственна мифологичность и поэтизация, и эта пьеса – какой-то космический «Маугли», с выпуклыми персонажами, мифологией. Это скорее большой голливудский кинематограф, чем маленькая современная российская драма. У той же Райцес есть пьеса «Колибри-печаль», где девочка забирает печали одноклассниц, трансформирует их внутри своей волшебной коробки и выпускает на волю. Она может исцелить и взять боль любого человека себе. В пьесе рассматривается форма инаковости: но девочка не глухая, не слепая, однополые связи ее не интересуют, она трансформирует чужие печали.

ИТОГИ

Мы обозрели все, что так или иначе потрясало театр последние 15 лет. В том, как меняется язык современной пьесы, нет единого стиля, единого стилевого вектора. Она может быть написана как языком улиц, так и выверенным литературным языком. Есть тенденция к монопьесе, где у подростков очень стройная, литературная речь. И в этом случае большие театры, с большими сценами разводят руками, что там нечего играть, а взрослые состоявшиеся режиссеры говорят, что современная драма – мелкотравье, где не за что зацепиться.

Еще важно сказать, что происходит прозаизация ремарок, то есть, включение в пьесу постов социальных сетей, ЖЖ, голосовых сообщений, СМС. Это все входит в драматургическую ткань современной драмы. Получается театр текста. Поэтому «нечего играть», поэтому такой долгий путь на большие сцены, поэтому так популярна форма читки современной драмы.

Мозг подростка, да и вообще любого человека сегодня перенасыщен информационными потоками. Нам сложно долго воспринимать многослойную ветвистую образность, и в то же время каждый подросток может сказать: «Мне не надо ничего сочинять, никаких ваших костюмов с кринолинами, потому что я взял телефон, открыл свой канал на YouTube и я сам себе художник, режиссер, продюсер, сам себе шоумен. Дайте мне только текст». Как говорит героиня пьесы «Дар моей невинности»: «Мир лишь повод для текста». Вот вы мне дайте текст, а спектакль я поставлю в своей голове. Дайте повод для этого спектакля.

То, что мы сегодня живем в пространстве неконтролируемого и избыточного информационного поля, ведет к вербализации. После опыта Второй Мировой войны, после идеологической доктрины Советского Союза мы понимаем: словом ничего нельзя изменить. С другой стороны, мы живем в пространстве абсолютной так называемой десемантизации, когда словоговорение не имеет смысла. Стоит включить телевизор, и там 15 минут каждые полчаса совершенно бессмысленной рекламы. Вокруг нас очень много слов, которые совершенно ничего не значат. Поэтому современная драма сегодня хочет просто фиксировать реальность как пейзаж. Так появляется театр без драматургических концепций, просто сканирование реальности, и подчас современные пьесы для детей и подростков это просто слепок реальности, фиксация того, как меняется герой. Он уже не гласит ни о каком своем бунте, не стремится ни к какому поступку с большой буквы. Герой современной подростковой драмы сегодня в первую очередь стремится к социальному и культурологическому обнулению.

У Павла Андреевича Руднева есть интересная мысль, что жесткий диск культурной памяти у современного подростка переполнен. Поэтому все, что я хочу и могу сделать – это вырваться из социальных и культурных наслоений, пойти строить свой город в ИКЕЮ и петь свою музыку. Поэтому в литературоведении появляется термин «новые вялые» –современный молодой человек, который ничего не хочет, который абсолютно виктимен и аморфен. Он не хочет ничего созидательно менять. Не хочет стать мамой, чтобы повторить картонные модели своих родителей.

У Розова есть пьеса «В добрый час!», она недавно вышла в постановке Владимира Богатырева в РАМТе, пьеса 50-летней давности, ее герой тоже бежит от социальных устоев своих родителей, но провозглашает это как бунт. У сегодняшнего молодого человека уже нет энергии на бунт, ему просто хочется тихонечко слиться в подземный переход к сумасшедшей Лизе. Он транслирует вялый эскапизм, пассивный дауншифтинг. Вот то, что характеризует героя современной драмы сегодня. Поэтому «Вадик поет свою музыку» такая исключительная пьеса – ее герой осознанно чего-то хочет.

Если говорить о главной теме, то сегодня это честность, и в первую очередь, честность перед самим собой. В большинстве случаев подросток в сюжете современной драматургии бежит от ложных ценностей родителей и становится лакмусовой бумажкой, подсвечивает ложность системы ценностей взрослого человека.

Принципиальным образом меняется позиция автора. Для сегодняшней подростковой аудитории автор пьесы – это не бородатый человек с портретов в школьном кабинете литературы, а какой-то очень равнозначный персонаж из социальных сетей. Вы можете зайти сегодня к любому автору в соцсети, все про него прочитать, увидеть его в кедах и кроссовках на читке собственной пьесы, поговорить с ним, задать вопросы. Вот это соразмерность, неэлитарность автора текста.

Цель современной драматургии сегодня – сделать мгновенный снимок реальности, как в сторис: ты даже не записываешь в память телефона то, что с тобой происходит, а снимаешь эти 15 секунд сторис здесь и сейчас и потом не редактируешь. Вот это и есть современная дама сегодня. Ее цель – не открыть нового Чехова, а привести в театр не театральную публику, которая отказывается впадать в театральную иллюзию или ностальгировать о прошлом, которая хочет быть здесь и сейчас в театре согрета и взбудоражена разговором про себя саму, привести в театр зрителя, который хочет узнавать себя, такого непричесанного и шершавого, из школьного туалета, со всеми своими страхами и комплексами, слышать себя и слышать это настоящее, не вымышленное абстрактное художественное время, какое дает нам масштабная театральная иллюзия сказок на большой сцене. Современная драматургия отказывается от иллюзии, она предлагает синхронизироваться со временем и услышать, что с тобой происходит в сегодняшнем дне, в настоящем, а не абстрактном времени посредством культуры.

А еще современная драматургия для детей и подростков хочет выйти из субкультуры, то есть, из обособленного, нишевого, цехового сообщества в культуру как таковую, слиться с общим литературным пластом.

ОБСУЖДЕНИЕ ЛЕКЦИИ

Егор Сидорук, театральный критик, эксперт конкурса «Ремарка»: Мне кажется, что у всех слушающих сегодня передоз, потому что это был очень плотный текст, много имен и действительно ценных названий. Каждое из этих названий само по себе требует осмысления длиной не в один вечер. У меня есть пара дополнений по поводу прозвучавших пьес. Вы знаете, в «Обнимательной машине» мне показалось ее ценным, что там корова Луша после обнимательной терапии так и не начинает давать молоко, но от этого дети не любят ее меньше. Наоборот, инаковость коровы, ее абсолютная социальная бесполезность делает ее такой особенной, что ее можно даже на индивидуальном самолете увезти в Индию. Это замечательный выход, по-моему. И я думал о том, что текст «Обнимательная машина» мог появиться только в 2020 году, когда объятий хотелось абсолютно всем, и не только детям и подросткам.

Мила Денёва: Но при этом она опередила ковидный карантин! Она как бы предугадала тактильный дефицит.

Егор Сидорук: Даа! И от этого текст еще волшебнее, потому что это действительно предчувствие.
Я назову все-таки еще один не прозвучавший сегодня текст. Это «Батальон бабуль летучих» Риты Кадацкой, потрясающая сказка-антиутопия. Пока что на моей памяти это единственный пример текста в таком жанре, при том, что это сказочный текст про пожилых, которые сильно обиделись на тех, кому 30+ и изгнали их из своего города, сумели остановить там время и у них возник культ бодрой старости без детей и без внуков. Потом оказалось, что жизнь остановилась без внуков. Но все закончилось хорошо. Это тоже потрясающая пьеса, новое слово в сказочности и в осмыслении темы мостика между поколениями.
И еще мне хотелось бы добавить про «Колибри-печаль». Там тоже есть персонаж-дедушка, который пытается донести девочке более спокойный взгляд на жизнь. Мила так поэтично сказала о том, что девочка забирает себе чужие печали. Но в тексте она забирает печали и при этом не знает, что делать с собой: она нагружает и нагружает себя чужой болью, у нее нет ощущения самоценности, здоровых отношений с миром, она не знает, как соблюдать баланс между своей потребностью в тепле и человеческом контакте и потребностью помогать другим. Мама тоже абсолютно замотана на работе: она акушер, и ее волнует больше чужая боль и проблемы, чем проблемы девочки дома, поэтому посиделки за чашечкой кофе с дедушкой становятся единственным способом семейной терапии и тоже возникающим мостиком между поколениями.

Зритель 1: Я хотела сказать, что у меня сегодня просто мозг взорвался в хорошем смысле этого слова. Сегодняшняя лекция – это было само по себе большое произведение искусства. Вы настолько эмоционально, творчески, ярко рассказывали, что было ощущение, будто я сейчас посмотрела все эти спектакли. Потрясающая работа! Эту лекцию можно назвать научным трудом по глубине и по охвату. Но, кроме этого, я думаю, что Вы еще нам прочли лекцию по психологии и педагогике. Это настолько полезно мне как маме и как педагогу. В одном флаконе сегодня было море всего! Но вот ощущение, которое всю лекцию, меня не оставляло... Я пыталась понять практическое применение тех пьес, в которых было очень много черного. Пыталась понять, хочу ли я вести своих ребят туда. И не нашла ответа на этот вопрос. Привести родителей – да. Привести педагогов – в первую очередь, это нужно смотреть им. А вот ребятам, которые сами раненые и травмированные, показать это еще и на сцене...
Когда Вы говорите, что есть пьесы терапевтические, которые учат, как выходить из этих ситуаций – это да. А вот те пьесы, которые заканчиваются трагедиями... тут надо подумать. Я не приходила на такие пьесы, не видела аудитории в зрительном зале: с каким чувством ребята оттуда выходят и что они оттуда выносят? И как они дальше продолжают жить? Есть ли возможность обсудить этот спектакль с кем-то? Потому что просто так выйти и не обсудить – это тоже неправильно. Что Вы скажете по этому поводу?

Мила Денёва: Спасибо большое за комплименты. Возможно, сложилось такое ощущение, потому что я не могу пересказать конкретно содержание каждой пьесы. Возможно, на самом деле они не так страшны, как в моем дайджесте. Во-вторых, подросток обязательно должен идти в театр с тем, с кем можно потом дальше доделать терапевтическую работу и все обсудить. И в-третьих, даже если пьеса заканчивается плохо, например, «С училища», она дает модель того, как не стать жертвой такой ситуации.
В любом случае, эти пьесы дают возможность зрителю подключиться, пережить эмпатию. Я подключаюсь к этой героине, и я с безопасным для меня образом переживаю эту трагедию, чтобы не стать жертвой похожей ситуации в жизни. Я смотрю на Таню с ее наивностью, жестокостью, и понимаю: это путь в плохое, я туда не хочу, и чтобы не оказаться на месте Таньки, вот здесь, здесь и здесь я должен не сделать тех же ошибок. Так же действует любой театральный механизм. Театр как таковой предлагает альтернативную реальность, симулякр жизни. Ты можешь прожить то, с чем ты не хочешь сталкиваться в реальности.

Зритель 2: А если сталкиваешься? Если придет ребенок, который травмирован этой ситуацией, видит ее и заново все переживает?

Мила Денёва: Рядом есть взрослые, которые выступают фильтром: знают, что ребенок смотрит и куда он идет. Поэтому на всех сайтах есть подробные аннотации и тизеры. Понятно, что ребенка, у которого только что умерла мама, не надо вести на спектакль, где у героя умирает мама. Это естественные вещи. Мне кажется, современный театр максимально открыт и дает зрителю возможность перед просмотром сделать все, чтобы не быть чужим на этом празднике жизни. В этом большая ответственность современного зрителя – твой выбор должен быть осознанным, тем более если ты выбираешь спектакль не для себя, а для ребенка или подростка, потому что взрослый ответственен за то, как ему там будет. Выбор огромный! Я думаю, что выбрать спектакль, который будет не травматичен для вашего конкретного случая, довольно просто.

Зритель 3: Мила, я Вас благодарю за большую работу, которая требует от нас еще более грандиозной работы над собой. Но у меня есть несколько удивлений. Вы говорите, что современные драматурги стремятся к документальности, текстовому формату пьесы, но тогда это не театр. Это то, что мы читаем в электронной книге. А когда мы берем бумажную книгу – это произведение искусства. Конечно, такая читка, как в РАМТе – абсолютное произведение искусства, это уже настоящий спектакль. Но все-таки театр – это другое искусство, это уже не пьеса, а некий симбиоз музыки, визуального искусства, работы коллектива. Только тогда это спектакль. Если мы видим только читку, то это что-то другое. Это всегда было другим. Слово имеет значение, огромное, и в семье, и в театре, и в жизни огромное значение, особенно русское слово – оно такое полновесное. И третье: я все-таки жду Чехова! Молодого, озорного Чехова, который бы назвал своего мангуста Сволочью, который бы переодевался, который бы разыгрывал всех и который перевернул русский театр, которого сначала не приняли, а потом приняли абсолютно и которого любят, не любят, удивляются, но он стал потрясающим явлением русского театра, и я жду такого Чехова.

Мила Денёва: Я боюсь ошибиться в авторах, но, по-моему, у Магритта есть картина, на которой изображена трубка и написано «Это не трубка». Когда Вы говорите «это не театр», вы же отсылаете к своему театральному опыту и своему представлению о том, что это канделябры, литература, Чехов и так далее. Это Ваш театр. У кого-то эта модель в голове будет немного другой. У современной драматургии она дает выход из зоны комфорта, делает вызов, поэтому все, что Вы сказали – бесспорно, но только на территории Вашего культурного опыта, а я постаралась обобщить тенденции. В отдельном частном случае я с Вами согласна, но в случае обобщения на территории культуры вообще, искусства вообще – нет. А Чехов... Каждое поколение ждет своего Чехова.

Зритель 4: Я подросток. И то, что я сегодня услышал и увидел, просто потрясающе. Я только начал свое знакомство с театром, но в самом начале Вы сказали про young adult. С книгами я знаком чуть больше. И в них поднимаются проблемы схожие с теми, что Вы озвучили на сегодняшней лекции. Со всеми проблемами, которые озвучены в этих произведениях, мы изначально не ознакомлены и встречаемся с ними в театре уже после того, как пережили в жизни. Иногда книги на эти темы просто недоступны для прочтения заранее из-за ценза. Например, темы насилия, наркотиков, секса, однополых отношений табуированы и запрещены для показа подросткам. И чтобы ознакомиться с этим не в жизни, до того, как мы встретимся с этим страшным уже лицом к лицу, приходится как-то изощряться. Хотел спросить, как с этим быть и что Вы по этому поводу скажете?

Мила Денёва: Спасибо Вам за участие и за Ваше присутствие здесь. Вы – наша целевая аудитория, такой камертон правды, который сейчас может встать и сказать: «Все, что Вы здесь сказали про подростков – фигня. Все это неправда».

Зритель 4: На самом деле, я восхищен тем, что Вы рассказали, потому что я часто встречался с людьми, которые рассуждали о подростках и говорили полную чушь. А другие взрослые люди сидели с умными лицами и считали, что они правы. Я как подросток видел, что нет. А вот здесь я сидел и думал: «А вообще да! Это есть».

Мила Денёва: Что делать? Где читать? Вы имеете в виду возрастной ценз в спектаклях? Ну, прежде чем вся эта литература и драматургия придут в театр, Вы уже успеете обзавестись своими детьми, и они успеют сами стать подростками. Поэтому знакомиться с этим нужно на уровне текста. Все ресурсы перечислены. Любая издательская деятельность того же «Самоката» никак не ограничивается по возрастному цензу. Эти книги Вы можете читать в свободном доступе. Вы с ними, как я понимаю, так и знакомитесь раньше, до театра. Это Вы еще театру подскажете, что про подростков ставить, а не театр Вам. В качестве профилактики сейчас столько открытых источников, в частности, проект «Вслух» в РАМТе записан на видео и на сайте театра есть все эти читки. У кого есть запрос – к тому информация придет.

Зритель 5: Я как мама хочу сказать. Вот Вы говорите, что родители – фильтр. Я – мама Егора, и больше половины этих пьес я знаю, была на читках. Но у меня есть еще один ребенок-подросток, и когда начинаешь говорить в классе родителям: «А давайте сводим, есть вот такая пьеса», – то все! Начинается фильтр, потому что родители считают, что это не нужно. Причем подростку это очень нужно! Кто любит читать, они находят. Поэтому хочется получать какую-то информацию, рекламу для целевой аудитории, чтобы ребята могли сами сказать: «Мы хотим вот на этот спектакль». Я занимаюсь театральными организационными вопросами и знаю, что продавить родителей очень сложно.

Мила Денёва: Изменения в культуре не случаются революционно, они случаются эволюционно. Есть предыдущий опыт родителей, прародителей – это опыт последних 50 лет. Дайте чуть-чуть времени литературе young adult, и она дойдет до зрителя. Именно поэтому РАМТ проводит лекцию. У меня есть обзоры по литературе young adult, и там собираются педагоги, библиотекари, родители и спрашивают, почему про это везде не говорят. Это просто еще не получило такого масштаба, нужно просто чуть больше времени. Литература young adult последние 10 лет пробивает себе дорогу не безрезультатно.

Подготовили Александра Ерошенко и Ольга Бигильдинская

Фото Марии Моисеевой и других авторов из открытых источников