«Вечная юность означает
вечный поиск, бесконечный путь.
И каждая достигнутая цель
открывает новые горизонты»
Александр Смольяков, «Царица Тамара»

Справка:
Наталья Чернявская окончила ГИТИС, курс Алексея Бородина. С 1993 года работает в РАМТе. Играет в спектаклях «Эраст Фандорин», «Платонов. III акт», «Алые паруса», «Думайте о нас», «Золушка», «Незнайка-путешественник», «Чисто английское приведение», «Дон Кихот». Играет главную роль в спектакле Александра Смольякова «Царица Тамара» (проект «Открытая сцена»). Снимается в кино («Очень верная жена», «Наш городок», «Дневной представитель», «Любка», «Идеальное семейство»), сериалах («Александровский сад», «Цыганки», «Женщина без прошлого», «Высший пилотаж», «И все-таки я люблю»).

Это был очень живой разговор. Не оживленный, а именно живой. В нем была важна сиюминутность, как она важна для Натальи на сцене. А она, как хороший партнер, отдала право распоряжаться беседой, и благодарно подхватывала любую тему.
На самый первый вопрос «Как бы Вы хотели, чтобы художник написал Ваш портрет?» Наталья ответила, что не так сильно любит свою персону, чтобы любоваться собственным портретом. И все же мне кажется, что Наталью Чернявскую обязательно нужно изобразить. В поезде, стремительно, несущемся вперед. Он лишь изредка делает короткие остановки, где в ее купе подсаживаются новые люди, и они продолжают мчаться дальше вместе. Казалось бы, встречи эти случайны, вот как, например, когда-то с Алексеем Бородиным. А время доказывает обратное – у поезда заранее намеченный маршрут, а каждая встреча – подарок, предназначенный судьбой… Встреча со сценой – из того же разряда.

В образе Маргариты Ивановны перед спектаклем «Самоубийца»

– Вы знаете, Алексей Владимирович Бородин считает, что сцена – это единственное место, где нервные клетки восстанавливаются. Он говорит: «Не врите! Нет такой фразы «нервные клетки не восстанавливаются»! Они восстанавливаются именно на сцене, когда происходит энергообмен со зрителями, с партнерами».

– А что Вы сами об этом думаете?

– Думаю, это – правда. Сцена – это же магическое место. Случалось, у меня пропадал голос, но я выходила на сцену и сразу начинала говорить. Потом уходила за ее пределы и опять не могла произнести ни звука. Однажды я так сильно подвернула ногу, что было невозможно на нее наступить, но в «Томе Сойере» выбегала на сцену и забывала об этом: бегала, порхала, скакала. На сцене происходит какая-то анестезия, это правда. Поэтому, когда болею, никогда не беру больничный – знаю, что на сцене все пройдет.

– Но когда выбирали эту профессию, Вы же этого не знали. Что Вас в ней привлекло?

– До 5 лет я хотела стать балериной. В Краснодаре, где я жила, был черно-белый телевизор на трех ножках, и я увидела по нему балет Юрия Григоровича «Жизель». Главную партию танцевала Наталья Бессмертнова. С того дня я мечтала станцевать Жизель… и до сих пор мечтаю, понимая, что это – утопия, что этого быть не может. Но тогда чувствовала, что должна когда-нибудь это станцевать. И поныне, «Жизель» – моя несыгранная роль!

Так получилось, что в детстве я недолго занималась балетом. Но всю оставшуюся жизнь знала, что буду артисткой. Мама моя до сих пор с этим не смирилась: «У нас в семье все – нормальные люди, откуда в тебе это?». Она меня то выгоняла из дома, то кричала, что с милицией заберет из Москвы, ведь я три года не могла поступить в театральное.

– И чем занимались все эти три года?

– Вообще, я была очень примерная дочь: занималась только учебой, и мама все это контролировала день и ночь. Как она меня отпустила в Москву, я до сих пор поражаюсь. А я так ждала выпускного вечера, чтобы на следующий же день сесть в самолет и улететь! Мне уже снилась Москва, Малая Бронная, все театральные места. Но маме я дала слово, что поступлю на художника-модельера. Поэтому, приехав сюда, каждый день занималась с репетитором: три часа рисунка, три часа живописи, три часа композиции. С тех пор я это ненавижу!

– И поступили?

– Сначала пыталась поступить в текстильный, потому что тогда это был самый престижный вуз из всех, где учили на модельера. Благополучно сдала рисунок на 2 и перекинула документы в институт легкой промышленности. Поскольку школу я окончила с золотой медалью, нужно было сдать лишь один экзамен и предоставить работы. Я принесла свои «раскладушки» с композициями, сдала на 5 математику и поступила. Проучилась я там… два месяца. Однажды на лекции по начертательной геометрии я поняла, что схожу с ума, что у меня буквально идет дым из ушей. Что такое геометрия, я знаю и очень люблю. Что такое черчение, я знаю, но не люблю. Но что такое начертательная геометрия… У меня начались какие-то сбои в голове. Я прямо на лекции встала и сказала: «Можно я уйду?»

– Совсем?

– Вот и педагог спросил: «Совсем?». Я ответила: «Совсем!», – и ушла. И стало так легко, что я даже рассказать не могу! Ведь меня как будто толкали в чужую жизнь. Мама до сих пор говорит: «Вот стала бы ты модельером!». А я отвечаю: «Мама! В жизни не все происходит так, как в сериале «Просто Мария». Это там она сегодня –  швея, а завтра проснулась знаменитым модельером, миллионы стала зарабатывать. Все гораздо сложнее».

В свой первый год в Москве в театральное я даже не поступала, потому что приехала ужасной трусихой. Когда увидела большую улицу – Ленинский проспект –  которую нужно было перейти, заплакала, подошла к милиционеру и сказала: «Дяденька милиционер, переведите меня через дорогу». Я боялась всего. А еще у меня был ужасный кубанский говор. Потом мне объяснили, что нужно слушать дикторов. Тогда они еще были эталоном правильной русской речи, и я стала их слушать, поняла, что они как-то по-другому говорят, убрала «шоконье», «гэкэнье».

– Сами?!

– Да, сама – у меня ведь была цель. Но южный говор заключается еще и в том, что существует «двуударность» и другая мелодика речи – более ленивая. И вот это я уже исправила, учась в ГИТИСе, благодаря моему любимейшему педагогу, Ольге Юльевне Фрид, приходившей к нам из Школы-студии МХАТ. Она мне тогда сказала: «Выйдешь ты дворянку играть, и как с таким говором будешь существовать?». И я, как проклятая, огромные тексты переписывала, редуцировала каждое слово, все это заучивала, ходила за ней, как привязанная, чтобы она проверила. И исправила говор. Но знаю массу актеров, которые до сих пор не сделали этого, потому что говор исправить сложнее, чем акцент. Нужно услышать! У меня тоже это получилось не сразу… И здесь просто необходима помощь педагога! Всю свою жизнь буду благодарить Ольгу Юльевну. Великое ей спасибо!

– А как в итоге произошло Ваше поступление?

– Я ушла из института легкой промышленности, а дальше нужно было как-то оставаться в Москве. И было два места, где давали временную прописку – школа милиции и текстильное училище. Ну не в школу же милиции мне идти! И я пошла в текстильное при «Трехгорной мануфактуре». Когда маме призналась, она сказала, что если пойду на ткачиху, она соседям в глаза смотреть не сможет: троечники, мол, в политехническом институте учатся, а я – с золотой медалью, да на ткачиху!..  И пошла я… на аппретурщицу. Подумала, что мама все равно не знает, что это такое…

В спектакле «Думайте о нас», Фея Счастья

– А что это такое?

– Это химическая обработка ткани. В училище я отучилась год, работая при этом на «Трехгорке».

– Чтобы заработать на жизнь?

– Чтобы было, где жить. А про деньги и не думали тогда. Пока у меня ребенок не появился, я даже не знала, что деньги нужны. Мне как-то всего хватало, даже умудрялась чего-то покупать себе, куда-то ходить.

Я настолько всегда была увлечена театром, что все в моей жизни было подчинено ему. Для того, чтобы вечером заниматься в театральной студии, я поменялась и работала так: неделю - в утро и две недели - в ночь. Готовилась, учила монологи, стихи, сидела в библиотеках.

А на «Трехгорке» я работала на машине -50 метров в длину, которая называлась ЛНО.

В спектакле «Думайте о нас», Фея Счастья

– Это ткацкая машина?

– Нет, она пропитывает готовую ткань химическим составом, увеличивая ее несминаемость и делая малоусадчной. Жутким составом, от которого бесконечные аллергии. Я насмотрелась на женщин, которые там работают. На мой взгляд, они загубили свою жизнь. У них не было ни семей, ничего – они приходили туда в 7 классе и работали пожизненно, в 3 смены. Но меня они считали сумасшедшей. Потому что по всей моей машине были расклеены тексты. И я их учила, бегая вдоль нее туда-сюда. А поскольку было шумно, то я могла их учить вслух, и даже петь. Когда у меня рвалась ткань, я останавливала работу. У них рвалась – они не останавливались, заправляли ткань на ходу, потому что для них важен был план. Я видела, как этим женщинам  «ширилка» (часть машины, где ткань, накалываясь с двух сторон на мелкие острые иголки, и таким образом выравнивалась и становилась одной ширины) отрывала пальцы. Меня план не волновал вообще.
Помню, как приехала комиссия из Киото (города в Японии, где эти машины выпускают), чтобы посмотреть, как их техника работает у нас. Они встали около меня и не могли сдвинуться с места: у них на одной такой машине работают 6 мужчин, а у нас – одна маленькая девочка.

В новогоднем капустнике в РАМТе с Владиславом Погибой

– Ценным Вы были сотрудником…

– Более чем. Когда я стала собирать документы для поступления в ГИТИС, мне на «Трехгорке» не выдали документы. Сказали, что я должна отработать еще год. А я с красным дипломом, полученным в текстильном училище (наверно, по привычке) могла вообще ничего не отрабатывать. Пишу заявление об уходе, его благополучно уничтожают, разорвав на мелкие кусочки, меня не увольняют, начинают приходить в общежитие, грозить милицией. На работу я больше не вернулась. Доходила до «Трехгорки», понимала, что не могу туда войти, разворачивалась и уходила обратно. Меня уволили… по статье 33 пункт 4 – за прогулы. И, судя по трудовой книжке, этих прогулов был…  ровно год!

– Так Вы выполнили план по посещению «Трехгорки».

– Да. И весь этот год я продолжала заниматься в театральных студиях, готовиться к поступлению в институт. Третий год в Москве я работала в фонде дизайна СССР, куда меня устроила подруга: сначала – курьером, потом – секретарем. И в тот год я поступила на курс при Центральном детском театре, к Алексею Владимировичу Бородину, совершенно уже ни на что не рассчитывая – мне был уже 21 год.

В спектакле «Платонов. III акт», генеральша Войницева. Платонов - Сергей Степин

Я ужасно хотела в Щуку на курс Юрия Михайловича Авшарова. Но Людмила Владимировна Ставская, председатель приёмной комиссии, меня не пропустила по возрасту. Я шла по Арбату, плакала навзрыд и кричала, что больше никогда не буду поступать – буду жить как все нормальные женщины! Пришла домой, взяла какой-то листок и читаю: «Цветаева. «Повесть о Сонечке». И зачем-то вот в таком состоянии – наверное, чтобы его преодолеть, – начала этот отрывок учить наизусть. Было часов 12 ночи. И в этот момент мне звонит Олег Зима и говорит, что в ЦДТ набирают курс.

Я не собиралась сюда поступать. Пришла с ребятами, чтобы показать им, где находится театр. И каким-то образом, видимо, за компанию, мои друзья-абитуриенты впихнули меня в одну из пятерок.

В новогоднем капустнике в РАМТе

– Вы даже сами не поняли, как Вас впихнули?

– Несколько раз в моей жизни были такие ситуации, когда кажется, что я, сама, не делаю уже ничего, меня как будто бы кто-то берет за руку и ведет.

После неудачи со Щукой у меня наступило такое опустошение, что теперь было абсолютно все равно. Я помню, как вошла, и произошел такой диалог:
–  Ну, Вы будете что-нибудь читать?
–  А можно я сяду? А то я так устала.
–  Ну, садитесь.
Я взяла стул, села и почему-то начала читать текст, который только вчера выучила, а не то, что готовила годами.
Меня попросили спеть. А я вдруг поняла, что не помню ни одной песни – вылетело все из головы.
–  А вам грустную или веселую?
–  Ну, давайте веселую.
–   «Мой костер в тумане светит, искры гаснут на ветру…»
–  Ну, если это, по-вашему, веселая, то продолжайте.
–  Сейчас, веселую: «Калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода малинка, малинка моя!»…  Ой, вы знаете, там дальше –  тоже грустно…
Они смеялись.
Потом я говорю:
– Вспомнила! Вспомнила веселую! –  И почему-то запела песню, которую учила во втором классе в лагере: «А меня укусил гиппопотам. Когда я в джунгли случайно залез…», – и заставила всех хлопать вместе со мной. Просто массовик-затейник!

В спектакле Александровского театра драмы «Не такой, как все», Ж. М - Евгений Редько

Это был последний день подачи документов и последний день прослушиваний. В тот же день меня отправили на конкурс. А потом…  вызывают к комиссии и говорят, что набирают на курс всего 10 человек, но только с московской пропиской. А я – в Краснодаре выписалась, а в Москве… из общежития меня выгнали. Спрашивают: «У Вас есть московская прописка?» – «Нет, но завтра будет. Я замуж выхожу». И так уверенно я это сказала, что они поверили. И попросили принести завтра справку из  ЗАГСа.

А я думаю, что же мне делать-то. И вспоминаю, что еще недавно в фонд дизайна приходили два мальчика чинить мне печатную машинку. Оба – москвичи. И у меня остался телефон одного из них, чтобы звонить, если машинка снова поломается. Звоню:
– Игорь, привет! Это Наташа! Пойдем в ЗАГС!
Он подумал, что я рехнулась – один раз в жизни человека видела!
Но мы договорились, что мне – справку из ЗАГСа, а ему – пригласительные в салон для новобрачных (там тогда разные товары дефицитные можно было купить). На следующий день подаем заявление, я беру справку, ему отдаю пригласительные, говорю: «Спасибо друг!», – и с тех пор я этого человека больше никогда не видела. Но зато на следующий день приложила к документам справку о том, что я выхожу замуж, а значит, у меня скоро будет московская прописка.
В итоге, на нашем курсе… москвичей было меньше, чем приезжих.

– Говорят, курс у Вас был очень дружный.

В спектакле «Наш городок». Олег Зима, Татьяна Матюхова, Екатерина Ильина, Елена Галибина, Юрий Нифонтов, Илья Ильин, Вера Зотова, Владимир Сычев, Наталья Чернявская

– Он был уникальный! Я считаю, что такое Чудо случается раз в жизни. Нам повезло! Во-первых, нас было очень мало: поступило 13 человек, а закончило 11. Сразу после окончания учебы всем курсом мы влились в театр с двумя дипломными спектаклями: «Вечер русских водевилей» на большой сцене и «Наш городок» на малой. До последнего не знали, что нас оставляют в театре, и каждый «Городок» играли, как последний, рыдали все, даже мальчики, каждый раз прощались навсегда. Потом Алексей Владимирович Бородин посадил нас полукругом и сказал: «Вы все остаетесь». Что с нами было!

– Такое ощущение, что вы и учились, как одна семья, и отношение к театру у вас до сих пор, как к дому.

– Мой сокурсник Илья Ильин сказал, что Алексей Владимирович обладает удивительной способностью: как по звездам, собирать людей, которые душой очень преданы театру и друг другу. Как-то он чувствует таких людей.

С Еленой Михайловной Долгиной после спектакля

Наверное, еще так получилось из-за спектакля «Наш городок». Наша жизнь тогда разделилась: до этой пьесы и после. Она стала для нас почти как Библия. В ней было все: как надо жить, друг к другу относиться, как надо любить и ценить каждый миг жизни. Не потом – когда-нибудь, а именно сейчас. Мы через себя это пропустили и поняли: надо ценить то, что именно здесь и сейчас с нами те, кого мы любим. Это нас соединило на каком-то родственном уровне. И по сей день мы счастливы этим. Даже если мы, например, с Ильиным не видимся и не созваниваемся месяцами, я знаю, что он у меня  есть. И до сих пор мы стараемся встречаться всем курсом, по возможности, хотя бы раз в год - дома у нашего педагога по актерскому мастерству -  Елены Михайловны Долгиной (помощника А. В. Бородина по творческим вопросам, – прим. ред.).

А еще я помню, как во время учебы Алексей Владимирович собирал нас раз в неделю и спрашивал, что мы читаем, куда ходим, что смотрим. Ему было интересно, чем мы живем, – мы должны были соответствовать интеллектуальному уровню актера, достойного служить в этом замечательном театре. Он мог подойти ко мне и сказать: «Мне кажется, что ты как-то неправильно сейчас живешь. Ты какая-то пустая». И вот начинаешь задумываться: наверное, я, действительно, сейчас что-то не то делаю, не о том думаю. Я до сих пор считаю, что это очень правильно.

– Потрясающе! Такое внимание каждому!

С Ульяной Урванцевой, Ильей Ильиным и Татьяной Матюховой

– А курсе на втором он спросил, чего мы хотим. Я ответила, что хочу, чтобы мне дали какую-нибудь большую роль, и я бы произнесла со сцены монолог и договорила его до конца, потому что у меня было ощущение, что я не умею этого делать. А еще, когда зашел разговор, уйти или не уйти из театра, я сказала, что если уйду из этого театра, то уйду из театра совсем. И вдруг жизнь показала, что это правда. Я часто хожу смотреть на работу своих коллег в другие театры, и многие спектакли мне нравятся. Но понимаю, что нет такого театра, где бы я захотела работать, кроме нашего.

– Вы работали со многими режиссерами, среди которых были и совсем молодые. Не страшно было работать, скажем, с Александром Смольяковым, который вообще делает в режиссуре первые шаги?

– Наоборот, интересно! Ведь нам вместе все это открывать. Какие-то вещи я ему рассказываю по школе, которых он не знает. Что-то он мне раскрывает. Я понимаю, почему Бородин любит молодежь. Это – новая энергия, молодая и какое-то совершенно новое мышление – более свободное, более объемное. И я сама себя чувствую моложе рядом с ними. Я не сумасшедшая, я понимаю, сколько мне лет и сколько моим партнерам, которые иногда на 20 лет меня моложе (у меня сын такого же возраста). Но когда мы - в работе, я совершенно не чувствую разницы. Поэтому не важно, молодой или не молодой режиссер, важно то, как он мыслит, чего он хочет, что он мне откроет. А это зависит не от возраста, а от личности.

– Царицу страшно было играть?

В спектакле «Царица Тамара», Царица Тамара. Демон – Алексей Матошин

– Там есть моя любимая фраза: «Я устала быть великой и быть царицей». Слава Богу, когда появляется человек, который в тебя верит, и который пишет для тебя. И видит тебя именно так. А Саша Смольяков меня видит только так. Его раздражает, когда я играю всяких уборщиц. Хотя, на «Думайте о нас» уже в третий раз пойдет (а я там играю как раз уборщицу): говорит, что ему пришлось это преодолеть. Ему кажется, что я должна играть только цариц.
Однажды он позвонил и сказал: «Я понял, ты у меня будешь играть Ариадну!» Я отвечаю: «Саша, я могу сыграть только маму Ариадны! Я уже - трижды Ариадна!». Ответ Автора был очень позитивным: «Я понял! Ариадна – бессмертна!» Потом предложил мне сыграть Елену Троянскую. Я снова говорю ему: «Саш, ты понимаешь, что из-за сорокалетних женщин войну не развязывают. Обычно сорокалетние женщины сами развязывают войну». И он эту фразу вставил потом в следующую свою пьесу – «Точка плавления льда».
Саша вообще приверженец вечной юности. Он абсолютно уверен, что все, кто занимается красотой, искусством, испили воды из источника вечной юности, все мы – избранные. И требует, чтобы я соответствовала. А к роли царицы я отношусь с иронией. Ну, царица, ну такие предлагаемые обстоятельства. Это же поэтическая царица. Она прежде всего – человек.

В спектакле «Эраст Фандорин», Амалия Бежецкая. Ахтырцев - Александр Доронин

–  У Вас много ролей пленительных роковых женщин. Получить такую роль – это большое искушение или двойная ответственность?

– Иногда это смущение очень большое, потому как ты понимаешь, что надо этому соответствовать, а внутреннее самоощущение, если ты – нормальный человек, у тебя, естественно, не такое.

Но ты не выходишь играть красивую женщину. Этого категорически делать нельзя, потому что тогда получается масло масляное. Бородин правильно говорит, что за тебя сыграют свет, декорация, костюм, а ты – действуй. Ты должен знать, зачем сюда вышел, чего ты хочешь от партнера, какие у тебя предлагаемые обстоятельства.
Даже, играя Амалию Бежецкую, я не думаю о том, что я красивая. Да, там красивые костюмы, красивая прическа, украшения. О ней говорят, что она красивая – значит, надо соответствовать, нельзя наедаться на ночь, нужно сесть за неделю до спектакля на диету – и это все, что ты можешь сделать для своего облика, чтобы об этом совершенно не думать больше. Мне должна быть интересна судьба этой женщины: почему она осталась сиротой, как ее в 3 года леди Эстер нашла и отдала в пансионат для девочек в Швейцарии, почему она выросла такой, какова мотивация ее поступков и так далее. И мне, как актрисе, гораздо интереснее  именно это.

В спектакле «Хагоромо», Небесная дева. Матушка – Татьяна Шатилова

– А как Вы настраиваетесь на роль? Это происходит в гримерке или открывается занавес, и вот Вы уже другой человек?  

– Настраиваюсь по-разному. У меня на каждом спектакле есть свой ритуал. Я не капризная,  делаю все сама – могу погладить костюм, загримироваться, – но прошу немногого. Мне надо, чтобы для этого все было подготовлено вовремя. И именно в таком порядке, в каком мне необходимо.

Есть роли, к которым я начинаю готовиться, садясь на грим. Смольяков, кстати, очень любит за этим наблюдать. Он говорит, что когда я сажусь гримироваться, то превращаюсь в другого человека. Потому что начинаю думать уже не от себя, а от своего персонажа. Уже полувижу, полуслышу всех остальных. И это не сумасшествие – просто малый круг внимания. Ты сосредотачиваешься не на себе даже, а на своем персонаже. Проверяешь текст, внутреннее свое состояние.

В спектакле «Алые паруса», жена Меннерса

– Так сильно волнуетесь?

– Волнение перед спектаклем у меня вообще с юности. Подхожу к сцене,  и у меня отнимаются ноги, пока не выйду и не скажу первую реплику. Андрей Сипин все время спрашивает меня на спектакле «Эраст Фандорин»: «Ну чего, опять боишься? С ума сойти!».

– А что испытываете после спектакля?

– Если спектакль прошел удачно, у меня появляется такое состояние подъема, что  готова выйти и сыграть еще раз. А если чем-то недовольна, могу даже в метро расплакаться. Если я чувствую, что что-то не сложилось, мне надо, чтобы меня все оставили в покое, мне лучше побыть одной, подумать, срочно провести работу над ошибками.

– Важно ли Вам мнение знакомых, смотревших спектакль?

– У каждого человека есть люди, к которым он прислушивается. Но, мне кажется, нужно слушать только режиссера, с которым ты делаешь роль. Потому что «доброжелателей» очень много. Особенно перед премьерой к тебе будут подходить и советовать: здесь попробуй так, а вот здесь этак. Слушать надо только режиссера, потому что он знает лучше: у вас с ним сговор. Вы знаете, как вы это разбирали, куда в роли надо стремиться.
Но иногда бывает, что давно уже играешь спектакль, и вдруг приходит человек и что-то тебе подсказывает, и в тебя это «попадает», тебе это помогает. Благо, спектакль – не кино, и есть возможность что-то попробовать в следующий раз, что-то исправить. Особенно, если к спектаклю относиться не как к результату, а как к процессу. В «Победе над солнцем» есть фраза: «Все хорошо, что хорошо начинается и не имеет конца». Гениальная фраза, потому что премьера – это, на самом деле, только начало работы.

Первая роль в кино. «Очень верная жена» (реж. Валерий Пендраковский). В роли мужа Валерий Николаев

– Ваш сын видел все Ваши спектакли?

– Нет. Был период, когда он вообще не ходил в театр – так в детстве этого «наелся», проводя время за кулисами...

– Рос в театре?

– Практически – оставлять-то не с кем было. И в кино снимался, и в театральной школе учился. А потом… как отрезало. Сказал «Нет – и все». А вот с прошлого сезона опять стал ходить, и я очень ему за это благодарна. Смотрит почти все премьеры, даже спектакли, в которых я не играю. Недавно сходил на «Rock’n’roll» (а я очень волновалась: тема, которая не всех молодых людей сейчас интересует, не всем понятна – события 1968 года в Праге) и вдруг позвонил и сказал, что ему не просто понравилось, а очень понравилось! Думаю, он уже может и «Берег утопии» посмотреть.

В дипломном спектакле «Белые ночи», Настенька. Мечтатель – Глеб Добровольский

– А чем Ваш сын занимается?

– Сейчас он работает и учится. Но это совершенно не имеет отношения к искусству, он выбрал информационные технологии.

– У Вас был когда-нибудь выбор быть актрисой или быть матерью?

– Никогда не было. Сейчас приоритеты немного поменялись, но театр все равно остается на очень важном месте. По молодости я считала, что он для меня вообще -самое главное. Поэтому и ребенок часто оставался без присмотра. Я и родила его на каникулах между первым и вторым курсом.

– И учебу не пропускали?

– Не пропустила ни одного занятия. Когда Пете было полгода, отвезла его к маме. И уже окончательно забрала к себе, когда он в первый класс пошел. Пока свое жилье не приобрели, скитались, и в каморке при театре жили, и снимали. Был момент, когда я жила у подруги, а он – у моей тети, потому что вместе негде было ночевать. И я его забирала только на выходные.

В спектакле «Принцесса Греза», Мелиссинда. Бертран – Евгений Редько

– Как это все преодолеть?

– Преодолевали как-то, потому что было, ради чего. Чем-то все время другим жили. Слава Богу, что был театр – это спасало.  Однажды, друзья Е. М. Долгиной, замечательные люди, удивительная семья, пришли к нам на водевили и, очень полюбив наш курс, решили нам помочь. Они два года снимали нам трехкомнатную квартиру, где в одной комнате жили мы с Петей, в другой – Саша Минаев с женой, а в третьей – Илья Ильин. Настолько мы жили хорошо – семьей! Было очень трудно, но ужасно весело жить. И нам всегда было, о чем поговорить.

А когда Петя пошел в первый класс, у него, видимо, началась перестройка психологическая, температура поднималась под 40. Я в тот сезон выпускала «Принцессу Грезу», звонила в театр и говорила, что не буду завтра репетировать. Шапиро кричал страшно, что «она не актриса, пусть тогда уходит из театра». А я говорила, что, значит, уйду. И если когда-нибудь передо мной стоял выбор идти куда-то на тусовку или провести время с ребенком, я, конечно, всегда выбирала второе – мне всегда важнее было с ребенком побыть. Оправданием было только одно – репетиция или спектакль.

В спектакле «Дон Кихот», Тереза. Сцена из спектакля

– Быть актрисой – тяжелый физический труд?

– Он бывает сложный, когда одновременно сдача спектакля и съемки, и все надо успеть. Но можно отнестись к этому, как к смене деятельности. Бывают ненормированные дни. Но в такие дни у тебя появляется третье дыхание, потом четвертое, пятое, шестое. И это здорово. По себе знаю, что когда мне после этого дают выходной,  как было после премьеры «Дон Кихота», я сразу заболеваю. Расслабляться нельзя.

Сложно ли физически? Если бы не было у меня в жизни примера с людьми, которые стоят у станка с утра до ночи или в три смены вкалывают, можно было бы сказать, что наш труд - тяжелый. Но мы его выбрали, значит, нам он нравится.

Жена брата написала недавно: «Я не понимаю, как ты так живешь. Вот я знаю, что 5 дней до 18:00 часов я работаю, а потом все – до свидания, о работе вообще не думаю. Как можно работать каждый день, без выходных, да еще приходить домой и думать об этом? Не спать? Просыпаться и волноваться, как завтра играть, сомневаться в себе постоянно?»
Если ты занимаешься тем, что тебе нравится, работа мозга и души идет непрерывно. Ругаешь себя за что-то, чего не знаешь, чего не дочитал, не досмотрел. Хочется столько всего успеть, многому научиться. И я категорически не согласна с людьми, которые считают, что «солдат спит, служба идет». Ненавижу эту фразу. Я считаю, что если она есть в твоем лексиконе, то ты занимаешься не своим делом. И значит, надо уходить из театра. В театр никто никогда никого за уши не тянул.

На балу в РАМТе

Нужно все время чего-то хотеть. Посмотрите на Алексея Владимировича Бородина! Это человек, который постоянно к чему-то стремится. Я вообще не знаю, он отдыхает когда-нибудь или нет – если только летом его родные заставляют отдохнуть, тогда может быть. Это человек, который все время чего-то хочет и все время в профессии делает какие-то шаги. Вот он поставил спектакль, а потом берется за совершенно другой. Когда я прочла «Участь Электры», которую он сейчас репетирует, то несколько дней ходила, как пришибленная – я даже не знала, что такой материал и такие роли существуют в мировом репертуаре. И какой он молодец, что взялся за него.

И этот его девиз: «Никто не собьет меня с моего пути»... Этот путь есть, и он должен быть бесконечным. Как я говорю в «Царице Тамаре»: «Вечная юность означает вечный поиск, бесконечный путь. И каждая достигнутая цель, открывает новые горизонты».

Еще мне нравится девиз: «Делай, что должен, и будь, что будет». Каждый день делай то, что должен, все, что от тебя зависит. А количество всегда переходит в качество.

– Вы и вправду хорошая ученица, бережно складываете в копилку все точно произнесенное.  Как удается реализовывать это на сцене? Расскажите о секретах своего мастерства.

– Я запомнила на всю жизнь, как Инна Ивановна Савронская (ассистент режиссера – прим. ред.), учила нас еще в студенчестве: когда ты говоришь текст, то надо не в глаза говорить, а в душу, будто ты знаешь что-то про человека и именно об этом ему говоришь. Эти моменты в спектаклях я больше всего люблю.

Самое-то классное то, что происходит помимо текста. Вот, например, «Эраста Фандорина» мы играем уже 9 лет. И я знаю, как Петя Красилов повернется, что скажет, но каждый спектакль что-то новое происходит в нашей сцене – настолько он живой партнер.

В спектакле «Лоренцаччо», Катарина. Лоренцо – Евгений Редько

Или в «Лоренцаччо» была сцена, где мы выбегали вместе с Женей Редько на помост. И каждый раз перед этим он подходил ко мне и спрашивал, как будем играть. Я отвечала, что ведет он, это - его сцена. И каждый раз она была по-разному сыграна. Вот я подбегала к нему и говорила: «Лоренцо, твоя мать больна». И в этот момент он разворачивался ко мне… каждый раз – разный, а я должна была понять, какую игру он мне сегодня предлагает, с чем ко мне подходит, о чем говорит. И всегда – разный темпоритм, разное отношение. На сцене очень важна сиюминутность, и мне понадобились годы, чтобы этого не бояться.

В юности я очень боялась делать ошибки на сцене. Я не люблю «отсебятину», не люблю менять текст автора – ты все равно не скажешь лучше автора, есть ритм, есть его паузы, его многоточия. И не люблю, когда глупо меняются мизансцены. Ты сначала сыграй, так, как поставлено, как нашлось, а потом уже меняй, но в найденных рамках. Саша Пономарев раскрепостил меня. Он сказал: «Не бойтесь ошибаться, потому что каждая ваша ошибка – гениальна, потому что она –неповторима!»

И еще очень важно, когда ты на спектакль приходишь одним человеком, а выходишь другим, когда с тобой что-то личностно происходит за это время. Даже если ты играешь этот спектакль уже 10 лет.

В спектакле «Нейзнайка-путешественник», Медуница. Пилюлькин – Алексей Мишаков

– У Вас это всегда происходило или нет?

– Я всегда старалась, чтобы это происходило. Бородин нас учил, что если тебе не нравится материал, то ты должен в нем найти что-то такое, что соприкасается с твоими чувствами, должен что-то в нем полюбить обязательно. Без любви нельзя выходить на спектакль. И, по счастью, практически всегда со мной это происходит.

– Тяжело играть, когда партнер не видит тебя и не слышит?

– В силу того, что уже есть какой-то опыт в профессии, не могу сказать, что это тяжело. Это печально. Это, когда «счастье было так возможно», и энергообмен мог произойти, а не происходит. Но когда жизнь преподносит партнера, которого ты чувствуешь, который абсолютно в тебе растворяется, а ты – в нем, и вы играете в одну игру, и у вас возникают какие-то вещи интересные, значит все – не зря.
Все это зависит от отношения людей к спектаклю и к профессии вообще.

В спектакле «Вечер русских водевилей», Катерина Ивановна. Кубыркина – Ульяна Урванцева

– А были такие случаи, когда актеры подшучивали друг над другом прямо во время спектакля? И как Вы к шуткам на сцене относитесь?

– Такие вещи я обожаю, если жанр, конечно, позволяет. Если это водевиль или комедия, то почему нет? Однажды Ульяна Урванцева попыталась расколоть Илью Ильина: сделала себе фиксы во все зубы, выбежала на сцену, а раскололась первая сама. Дело в том, что Илья плохо видит. Смотрит на нее и не понимает, что с партнершей. Мы хохотали до упаду. Но если это серьезный спектакль, а рядом за кулисами идет пустой разговор, меня это выводит из себя. Надо все-таки понимать, в какую атмосферу ты входишь... И если ты знаешь, что твоему партнеру сейчас нужно сыграть сложную сцену, тогда возьми и прочитай «Этику» Станиславского.

– А приходилось выручать друг друга на спектакле?

– Конечно! Я вообще считаю, что спектакль – это ансамбль. И спектакль хорош только тогда, когда существует ансамбль. Нас так научили. Почему у нас был уникальный курс? Потому что мы все были как один человек на спектакле. Когда не надо было вообще ничего объяснять.

В спектакле «Слабое сердце», Лизанька. Вася Шумков – Алексей Блохин, Аркадий – Евгений Редько

– «Платонов» это первый Ваш спектакль в маленьком пространстве?

– Нет. Самый первый был, когда я училась на 3 курсе. И мое попадание в этот спектакль было очень интересным. Надо сказать, у нас был такой курс, что мы даже боялись по второму этажу пройти, потому что там сидели народные артисты, заслуженные. Мы должны были доказать свое право присутствовать здесь. (Уже на следующем курсе я видела девушку, которая, учась еще на первом семестре, сидела, развалившись, на актерских креслах и говорила по телефону…) А тогда я в первый раз прошла по второму этажу – меня вызвали  к Инне Ивановне Савронской.  Я помню, как шла и думала: «Что я сделала?». А оказалось, что Таня Веселкина  уходит в декрет, и меня вводят в  спектакль «Слабое сердце». Для меня, конечно, это был такой подарок! Я помню, как пришли первые зрители, и как я в сцене с мамой (Натальей Платоновой), развернувшись и увидев их так близко, чуть сознание не потеряла. Но Наталья Николаевна, видимо, поняла, что со мной происходит, и поддержала меня под руку.

На самом деле, малую форму я обожаю – на большой сцене ты все равно немножечко форсируешь звук, и какие-то нюансы взаимоотношений пропадают. Их можно увидеть только в маленьком пространстве, когда зритель рядом. И тогда ты наслаждаешься каждой секундой.

В спектакле «Чисто английское привидение», Миссис Отис. Мистер Отис – Вячеслав Гришечкин, Вирджиния – Анна Тараторкина

– Вам до сих пор интересно выходить в детских спектаклях?

– Да! Это такой заряд! Даже если у тебя болит голова, ты плохо себя чувствуешь, то после детского спектакля готов прыгать и скакать. Такое ощущение, что лет 20 с себя сбрасываешь. И «Чисто английское приведение», и «Золушку» я обожаю.

Недавно Саша Минаев приехал и посмотрел «Привидение». Он пришел в антракте и спросил: «Ребята, а почему Вы до сих пор еще не умерли все? А Блохин где? Он живой?» Он был в шоке. А у Блохина, действительно, в этом спектакле большая физическая нагрузка. Зато как он выглядит, как он молод душой!

– Вы постоянно заняты – и в кино, и в театре. Вы выбираете, на что соглашаться?

– В театре нет. Работа в театре – святое. А кино – еще и для того, чтобы жить. Я из-за этого целых 8 лет проработала на «Метео-ТВ».

В спектакле «Золушка», Мачеха. Привратники – Виталий Тимашков и Алексей Мишаков

– «Про погоду врали»?

– Да, безбожно врала про погоду. До сих пор очень люблю людей с «Метео-ТВ», но это было настолько не мое, что я, ложась вечером, себе говорила: «Ты должна. У тебя ребенок». И когда появилась возможность уйти оттуда, я ушла.

А когда мне что-то говорят про «мыло»… Во-первых, это – работа, и в это время у тебя все равно душа работает. И если у тебя возникает момент, когда ты ничего не делаешь в театре, почему бы нет? На съемках появляются удивительные партнеры. Я больше года снималась у Лены Цыплаковой – для меня это было счастье, потому что она – уникальная личность. И я считаю, что эти ее 266 серий были никакое не «мыло». Со мной там постоянно что-то происходило – каждый съемочный день – как с человеком и как с актрисой. У меня были потрясающие партнеры – Кирилл Казаков, Юрий Кузьменков – я у него столькому научилась! Помню, как панически боялась идти на первый съемочный день: мне надо было заплакать в кадре. Но когда мы начали играть, Юрий Александрович вдруг так подал мне реплику, что я разрыдалась и не могла потом остановиться. Об одном только жалею, что потом с ним не смогла нигде поработать.

Поэтому я считаю, что работать надо: озвучка, кино, сериал. Я же не занимаюсь проституцией, не иду торговать. Я занимаюсь своей профессией, если, конечно, это не противоречит каким-то моим жизненным принципам.

Был случай, когда мне позвонили из сериала «Счастливы вместе» и предложили за очень неплохие деньги сниматься там. Но когда я посмотрела, что это (мне хватило минуты четыре), меня физически начало трясти, и я сказала, что если у них снимусь, то до конца своих дней себе этого не прощу.

Еще помню случай, когда Петя был маленький. У меня не было денег ему сапоги купить, и мне позвонили из какого-то сериала. Я понимаю, что надо соглашаться и тогда куплю ему сапоги, но… отказалась. Положила трубку, и плакала навзрыд, потому что понимала, какая я сволочь: мне ребенку надо сапоги купить, а я думаю о большом искусстве.  Но не могу сказать, что часто жизнь преподносила мне такие вещи, ради которых нужно было себя ломать.

Но если уж ты согласился работать, не говори, что снимаешься в таком поганом сериале. Лучше уж тогда не снимайся, ведь это всегда твой выбор.

– Вы способны на какой-нибудь безумный поступок? Или, может быть, уже его совершили?

– В молодости я совершала сплошные безумные поступки. Например, в четверг с подругой просыпаемся, и я предлагаю полететь в Гурзуф. Находим тут же за полдня деньги, а билетов нет. Я начинаю протискиваться в очередь на самолет и кричать: «У нас в Гурзуфе съемка! Мы отстали от съемочной группы!». Улетаем-таки и сгораем на пляже в первый же день.
Или, например, «замужество» мое во время поступления – разве не безумный поступок? Мама до сих пор меня спрашивает: «Ты там мне никакие сюрпризы не преподнесешь больше?». Я отвечаю: «Нет! Я уже старая и безопасная». Сейчас мои безумные поступки уже другие какие-то. Например, недавно мне приспичило перевести пьесу с английского языка. Я, почти не зная языка, пьесу перевела. Не спала день и ночь. Теперь у меня цель, чтобы спектакль по этой пьесе обязательно поставили в России. И думаю, что этого добьюсь.

– У Вас дома большая библиотека? Есть книги, к которым Вы возвращаетесь?

– Есть. Например, «Доктор Живаго». И миллион других, которые лежат у меня возле кровати, на столе, у компьютера, и которые надо прочесть. Дома я читаю одно, в метро – другое, в театре – третье, потому что хочется все успеть. И после зарплаты меня, самое главное, не пускать в магазин «Москва». Зайдешь за одной книгой – и ползарплаты нет.

– А что, кроме художественной литературы, Вам интересно?

– Меня очень волнует тема Дягилевских «Русских сезонов» в Париже. Еще в юности, до института, Эмиль Владимирович Лотяну меня к этому пристрастил. Он мне первый открыл, кто такая Анна Павлова. А я была, вообще, темнота, хоть у меня и золотая медаль. Только в Москве я узнала, что такое Серебряный век: Цветаева, Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Пастернак. Хорошо, что в жизни до сих пор находятся люди, которые открывают мне новые вещи. Вот, например, теперь, благодаря пьесе, которую я нашла совершенно случайно, я изучаю новый пласт – абстрактный экспрессионизм. Раньше он был для меня  просто «мазней». А когда я с ним столкнулась поближе, оказалось – это такая интересная тема и такие интересные художники!

Я всегда открыта новому, и бываю очень рада, когда появляются в моей жизни люди, которые мне подсказывают, например, какую-то новую литературу.  Совершенно не стесняюсь сказать, что я этого не читала. Мне всегда были интересны  те, до кого мне надо тянуться. Я с удовольствием это признаю и с удовольствием стараюсь это делать. Я и в 80 лет, наверное, буду счастлива, если для меня откроются какие-то новые писатели, поэты, художники, композиторы. Этот процесс может быть бесконечен, и ради этого тоже стоит жить.

– Вы могли бы стать членом какой-нибудь политической партии и участвовать в предвыборной кампании?

– Нет. У меня настолько твердое убеждение, что порядочный человек во власть не полезет. Раньше я была очень честной пионеркой. И очень честной комсомолкой.  Я могла забрать у мальчишек бутылку водки и вылить ее в раковину. Вот такая я была «Зоя Космодемьянская». Но сейчас мне трудно представить себя в какой-нибудь партии. Мне кажется, что там, где появляется власть и деньги, начинается неправда.

Хотя пионерский задор у меня до сих пор остался. Не могу его никак израсходовать в себе и частенько в театре начинаю: «Ты не прав! Ты не так относишься к профессии!». И я знаю, что это многих людей от меня отворачивает. Ко мне относятся в лучшем случае, как к городской сумасшедшей. Но в этот момент мне это неважно. Я должна высказать все, что думаю.

– Мне кажется, в этом есть смысл, если вероятность того, что это что-то изменит, даже всего лишь один процент.

– Важно, что рядом есть люди, которые думают так же, как и я. Выходят на сцену так же, как и я. И не важно, что у тебя вне сцены происходит, не важно, что у тебя роль небольшая. Передо мной пример той же Тани Матюховой, у которой семья, недосып постоянный, но человек приходит в театр, и, когда становится ногой на сцену, абсолютно в это вкладывается, абсолютно в это верит. Нужно сделать все, что от тебя зависит, чтобы что-то получилось.

Алена Барнашова