Дискуссия, начатая на встрече «ТЕАТРа+», несмотря на море веселых воспоминаний, оказалась настолько острой, что вызвала волну обсуждения вне стен Черной комнаты. Разговор с режиссером Владимиром Богатыревым, продолженный тет-а-тет, мы решили предложить Вашему вниманию.

– Владимир Александрович, несмотря на то, что репертуар в театре меняется, дети и подростки все равно остаются героями спектаклей. Как Вы думаете, почему роли мальчиков уже практически не даются женщинам-актрисам? И почему раньше роли мальчиков не давались актерам-мужчинам? Неужели роль Димки-невидимки не мог сыграть актер?

«Принц и нищий» Том Кенти – Александр Доронин, Елизавета – Ирина Таранник

– Вообще все связано с присутствием или отсутствием таких индивидуальностей – и тогда, и сейчас. Если есть женщина, которая способна, и у которой дар играть мальчика, а мужчины, который мог бы играть данную роль мальчика по физическим и внутренним данным, в это время в театре нет, то тогда, конечно, эта роль отдаётся женщине. Всё зависит от решения, материала… И, быть может, от требований восприятия сегодняшнего зрителя.
Театр меняется. И сегодня подростка может сыграть и артист, по внешним данным вроде бы не соответствующий амплуа травести. Эстетика так изменилась, театр стал настолько условен, что и это тоже убедительно.  Раньше считалось, что дети – вот такие, и что играть должны артисты вот такого плана. А если дяденек нету, а тетеньки есть, то вот они и будут играть.

Очень долгое время в детском театре существовала «тюзятина», с которой  в определенный период боролся Зиновий Яковлевич Корогодский, Юрий Киселев и другие режиссёры. Это было очень неправильное представление ТЮЗов о том, что нужно подлаживаться под ребенка. Что мы, взрослые, как бы выше детей, а они ниже нас. И что им многое не понятно, и поэтому нужно с ними сюсюкать, заигрывать, детским голосом говорить. Женщины-травести как раз говорили детскими голосами. Отсюда какое-то ненастоящее, не взрослое отношение к детскому зрителю. Ну, и до какого-то периода, видимо, детишки терпели, потому что за них решали взрослые. Их приводили классами, они смотрели, видели, что тетенька играет, но как-то проникались, принимали эти условия игры. Но постепенно к детям начали относиться иначе, как ко взрослым, не стало «обязаловки», и тут-то оказалось, что «я не хочу идти, я пойду во взрослый театр, где все нормальные, где все, как у людей».

Валентина Сперантова со зрителями после спектакля «Сын полка»

– И все же среди травести были настоящие звезды, такие как Валентина Сперантова, которым дети же письма писали…

– Редкие актрисы играли так, что подростку в зале даже в голову не приходило, что это тетенька. Это божий дар, природный дар. Я был потрясен, когда Малыша сыграла Фрейндлих, она так играла, что мы верили в условности этой игры.

А на фоне этого были другие тетеньки, которые лучше бы не играли, потому что видно было, что они тетеньки. Я сам не любил ТЮЗ, пока не посмотрел спектакль «Мужчина семнадцати лет» в Ленинградском ТЮЗе, где играл Витя Федоров. А до этого… я же видел, что это тетеньки, и у меня, например, доверия не возникало никакого, и я думаю, не только у меня. Хотя там были актрисы известные и популярные. И, может быть, только одна из них попадала в образ, и была, действительно, похожа. Потом я открыл для себя Ирину Соколову и других…И понял уникальность, возможность и, порой, необходимость актрис-травести.

– Как Вы думаете, в какой момент началась «перестройка» на другой театр – театр без травести?

Кадр из кинофильма Александра Митты «Друг мой, Колька!»

– Чем больше правды возникало в эстетике, тем больше уходила архаика. Ведь когда пришел неореализм в кино, когда другая правда пришла в кинематограф, другая правда и на сцену пришла, и требования зрителей повысились, все уже должно было быть убедительнее, ближе к нам, а такая условность, что тетенька бегает, а я должен верить, что это мальчик бегает, стала уже недопустимой. Вот в пьесах подростковых таких, как «Друг мой, Колька!» А.Хмелика, где задействованы подростки 11-12-13 лет, – там, конечно, уже нужна была узнаваемость, правда изображения.

– Может, отказ от исполнения мальчиков актрисами травести зависит еще и от поколения, в том числе и поколения молодых артистов, которое уже не ощущает себя мальчиками и девочками?

– Конечно, поколения меняются. Каждое поколение другое…  Может, действительно, в те годы всех удовлетворяла ситуация, когда женщины играли подростков, потому что и зрительный зал был более наивный, что ли…
А нынешнее поколение физиологически взрослеет, духовно – нет. Я читал в книге про Борджиа, что в 14 лет он знал уже несколько языков. Поколение 14-ти лет эпохи Возрождения это, вероятно, сегодня 24-ние. Раньше в 40 лет ты уже приближался к возрасту старичка. Поколение изменилось физиологически. И театр, который сиюминутен, и «стреляет» сегодня, и воздействует здесь и сейчас, должен учитывать это.

– А театр не должен формировать это поколение? Я все думаю о том, что совсем исчезли спектакли, где ребенок был не просто персонажем, а героем. Понятно, что большинство спектаклей были идеологическими - про революционеров, пионеров, но тем не менее…

«Летучкина любовь» в ТЮЗе им. Брянцева. Летучкин – Иван Батарев, Она – Алиса Золоткова

источник фото

– Ну, у нас много сейчас изменений не к лучшему. Исчезли эти пьесы. А исчезли пьесы – значит, исчезли спектакли. В ТЮЗе им. Брянцева я поставил «Летучкина любовь». Это история про ребят 12-13 лет, и в спектакле Летучкина, кстати, играет Ваня Батарев, высокий  молодой артист, совсем не похожий на травести  – парень 20-ти с лишним лет. Но подростки идентифицируют себя с ним, у них никаких с этим проблем, и спектакль посещаем. И подросток-зритель, может быть, к нему даже больше располагается, потому что он чувствует себя таким же взрослым человеком, не маленьким.
Но эту пьесу некоторые критики приняли, а некоторые сказали: «Она несовершенна». Правильно, она несовершенная, потому что суперсовершенных нету, и тогда тоже были не все совершенные. И «Мужчина семнадцати лет» Игнатия Дворецкого тоже не очень совершенная пьеса, но что делать? Это же редкость большая.
Я выбрал «Летучкина» из пьес, представленных на конкурсе молодых драматургов, она получила 2 премию. И я понимал, что она в чем-то несовершенна, но она мне запала в душу. И мы с автором, Робертом Орешником, ее дорабатывали. Нам было ясно, что потребность в этом большая, что таких подростковых пьес – про меня, про мою жизнь сегодняшнюю – очень мало. Сериал «Школа», который был, я считаю, ужасный, все равно все смотрели. Почему? Прежде всего, потому, что это что-то похожее, пусть отдаленно, на мою подростковую, юношескую жизнь. Пьесы для этого возраста должны идти, но очень трудно найти подростковый материал.

– А если ставить не пьесы, а прозу?

– А где взять прозу? Я недавно прочел про современную школу произведение, получившее тоже какую-то премию, но его совершенно невозможно поставить. И это лучшее произведение  подростковой тематики!

С другой стороны, чтобы отразить время, может, надо на какое-то расстояние встать, а потом уже писать про прошлое. Просто людям взрослого поколения трудно писать убедительно про сегодняшнее, потому что они в другом мире живут. А сами молодые еще пока не выросли, чтобы написать хорошо про себя.

«Летучкина любовь» в ТЮЗе им. Брянцева. Сцена из спектакля

источник фото

Сейчас мало, кто  пишет о дне сегодняшнем подростка. Трудно. А раньше писали еще и потому, что это как-то поддерживалось, культивировалось государством, общественностью, на это обращали внимание.
Вот даже в случае с «Летучкиным», несмотря на то, что этот спектакль пользуется успехом, я все равно увидел довольно вялую реакцию критической общественности: «Ну да, ну хорошо, ну ничего». Проблемы у нас с подростковым кино, литературой, драматургией, театром. Острые проблемы. И я говорю не о проблемах какого-то усечённого искусства, «подросткового», а о темах, вопросах  бытия наших детей, выраженного через реалии сегодняшнего дня, языком сегодняшнего дня на уровне настоящего искусства. И проблема существования или необходимости травести связана с общими проблемами искусства для детей.

Записала Ольга Бигильдинская

Все материалы рубрики «Театр+»