Нелли Уварова: «В детстве мне хотелось просто быть героем»

06.05.2014

Справка: Нелли Уварова. В 2001 году окончила курс Г.Г.Тараторкина во ВГИКе и сразу начала работать в РАМТе. За 13 лет своей службы в нем она сыграла в 22 спектаклях, 14 из них идут в текущем репертуаре театра: «Алые паруса» (Мэри), «Берег утопии» (Натали Беер, Натали Герцен, Мэри Сатерленд), «Волшебник Изумрудного города» (Элли), «Доказательство» (Кэтрин), «Красное и черное» (г-жа Реналь), «Лада, или Радость» (Лада), «Ничья длится мгновение» (Рахиль Липман, Мария Блажевска, Она Климене), «Под давлением 1-3» (Ангелика), «Почти взаправду» (Ласка, Бабочка), «Скупой» (Фрозина), «Чехов-GALA» (Змеюкина), «Эраст Фандорин» (Лиза). Визитная карточка актрисы – моноспектакль «Правила поведения в современном обществе», в котором Нелли выступает в роли лектора.

Встречаясь с Нелли в жизни, вы попадаете под ее огромное человеческое обаяние. Не актерское, не сыгранное, а идущее откуда-то из глубины души. Кажется, что этот человек предельно счастлив, несмотря на трудности, которые бывают и в ее жизни тоже, как и в любой другой. И этого личного счастья хватает на то, чтобы сеять добро, искренне любить других, сдавать кровь, всячески поддерживать тем, кому сложнее. И не на словах, а деятельно. Созданный ею проект «Наивно? Очень» делает сегодня маленькие, но очень уверенные шаги к реализации идеи организации рабочих мест для особых людей, кому путь к официальной работе на производстве закрыт. При этом, делая такие большие в человеческом смысле дела и являясь одной из ведущих актрис РАМТа, Нелли – человек очень скромный и работоспособный. Может, потому и дано ей так много возможностей, что дано много сил. И расходует она их по назначению, идя по выбранному однажды пути, нисколько не изменяя ему, несмотря на то, что путь этот складывался из случайностей.

– Нелли, Вы ребенком переехали из Грузии в Москву. Сложно было на новом месте?

– Приехав из Грузии, мы находились в статусе беженцев. Сразу устроиться в школу было практически невозможно. Мы с родителями обошли множество мест, но меня никуда не брали. Бесконечные отказы были для меня тяжелым ударом. Помню, было 26 августа, дети готовились к началу занятий и шли с новыми учебниками. Мама поняла, что где-то рядом школа и решила попробовать еще раз. Я, обиженная на весь белый свет, в очередной раз ждала маму у дверей этой случайно встретившейся нам школы. В тот момент я чувствовала, что или сейчас, или никогда. Лучше пойду работать, чем буду и дальше получать отказы. Но директриса этой школы оказалась душевным человеком, поняла нашу ситуацию и под честное слово без всяких документов разрешила мне приходить на занятия. Так произошло чудо, 1 сентября я пошла в школу.

– А первая настоящая встреча с театром состоялась когда?

– Как-то раз, выходя из студенческой общаги, где жила моя сестра, я встретила женщину, которая предложила мне пойти в студенческий театр ГИТИСа. «Конечно, хочу! – ответила я, – но у меня нет денег…» Тогда эта женщина подарила мне билет. Такие случайные встречи – удивительный факт. Это было в 1994 году. Мой первый поход на московский спектакль. Я совершенно погибла сразу же, с первого мгновения,  начала покупать билеты в этот театр и изучила весь репертуар, хотя любимым оставался все же, самый первый спектакль – «Чудесный сплав». Его я посмотрела 17 раз. А однажды подошла к кассе, и, не успев произнести ни слова, получила входной билет. Меня приняли за студентку ГИТИСа. С этого дня я стала ходить в театр бесплатно. Меня запомнили, я стала «своей», но этим положением никогда не пользовалась: не пыталась знакомиться и общаться со студентами, режиссерами и прочей театральной элитой. Для меня они были люди сцены, которые заряжали сумасшедшей энергией. Я до сих пор отчетливо помню момент, когда я захотела стать актрисой: мне показалось, что люди на сцене очень счастливы. Они все играли разные спектакли, но их объединяла какая-то положительная энергия. Я поняла, что актер – это настоящая профессия, к которой мне захотелось прикоснуться. И я поступила в студию филиала Театра юного актера.

– Быстро ли Вы испытали ощущение счастья на сцене?

– Пожалуй, уже на первом студийном спектакле счастье присутствовало, но больше все-таки волнение. Я была самой взрослой в группе и в своем первом спектакле играла дедушку. Конечно же, посмотреть мою первую работу пришли родители. К этой постановке я отнеслась очень серьезно. Так как раньше занималась художественной гимнастикой, то в одну из сцен вставила немного акробатики. По сюжету, дед занимался каким-то делом, а потом резко замертво падал. Во время падения я должна была закрыть глаза, притворившись бездыханной, и вдруг увидела, как в зале кто-то резко вскочил. Это была моя мама. Она не ожидала такого хода событий и очень за меня испугалась: стояла и пыталась понять, было ли задумано мое падение по сценарию или я свалилась по-настоящему. На самом деле, каждое выступление отнимает много сил, чувство счастья где-то растворяется. Но потом обязательно возвращается.

– Помните тот момент, когда у Вас появилось желание поступать в театральный?

– Помню два момента. В 11 классе стало понятно, что нужно определяться с профессией. Для себя я уже приняла решение, но как его озвучить? Мне было страшно произнести свое желание вслух, пока не произошло одно очень важное для меня событие.

Школа, в которой я училась, входила в пятерку лучших школ города Москвы. К тому же, наша классная руководительница была очень творческим человеком. Несмотря на то, что она вела два класса, ей удавалось выделить время и на постановку спектаклей с нами, и на туристические походы. Поскольку я была новенькая, я не была занята в школьных спектаклях как актриса, но при этом активно помогала с оформлением. В итоге, незаметно для себя, я оказалась в роли второго режиссера. Педагог оставляла меня с ребятами и наказывала им меня слушаться. Так что уже с 10 класса мне приходилось брать на себя много ответственности. Однажды я, как обычно, проводила какую-то закулисную работу, и вдруг услышала, что педагоги меня обсуждают: «Эта новая девочка – это же талантище!» Это было как гром среди ясного неба. Я вдруг почувствовала свою силу и обрела уверенность в себе. Теперь только оставалось это оправдать.

– Получается, что Вы случайно оказалась в этой школе, случайно получили билет в театр, случайно услышали фразу людей, которая вселила в Вас уверенность, что Вы на что-то способны. Это сколько же случайностей привели Вас в театр!

– Да, и эта фраза была первым важным событием, после которого я решила озвучить родителям свое желание поступать на актерский факультет. В школе я училась хорошо, поэтому родители не сильно беспокоились, какую профессию я выберу, но волновались, что я все время пыталась уйти от разговоров о будущем. Когда я сообщила свое решение, родители, конечно, приняли эту новость скептически, мол, время еще есть, переболеет. Но я с того момента, как определилась, уже больше не сворачивала с пути. Единственный компромисс, к которому мы с родителями пришли – это мое поступление на два факультета одновременно: на актерский и на «достойный», за который будет не стыдно родителям. Сошлись на педагогическом.

– В итоге, Вы учились параллельно в двух вузах?

– На самом деле, до этого не дошло. Экзамены на педагогический факультет были только в июне, а к тому моменту я уже почти была студенткой ВГИКа, пройдя множество отборочных туров. Это меня и спасло, так как необходимость подавать документы в другой вуз отпала. Родители видели, как сильно я загорелась и, зная, наверное, твердость моего характера, поняли, что я от своего не отступлюсь, поэтому с каждым месяцем все меньше и меньше на меня давили.

Я говорила о двух моментах, определивших мою актерскую судьбу. Первый – это когда я решила озвучить родителям выбор своей будущей профессии. А вторым был разговор с преподавателем моей театральной студии юного актера. Прошел год с тех пор, как я туда поступила. За это время у меня с преподавательницей сложились очень теплые, доверительные отношения, поэтому я решила поделиться с ней своим желанием профессионально заниматься актерской карьерой. Я пришла к ней с вопросом о том, как она смотрит на мое решение поступать на актерский факультет. Но она категорически заявила: «Ни в коем случае!» Это меня, конечно, убило. Я спросила, почему? В мой адрес уже прозвучало слово «талантище», а тут – кардинально «нет». Я шила декорации, я играла дедушку! Этот человек, как никто другой, знает мои способности и может мне сказать, имеет ли мне смысл поступать в театральный или нет, и именно этот человек, которому я всецело доверяла, как никому на белом свете, говорит  мне «нет»! Почему? «Мало иметь талант, нужно иметь актерский характер!»

– И как же это повлияло на Ваше решение?

– Такие беседы тоже не случайны. Я могла в тот же день отказаться от своей идеи, но этот разговор подействовал на меня ровным счетом наоборот. В 11 классе я перестала ходить в театральную студию, поступила на подготовительные курсы во ВГИК и уже занималась там, а преподавательнице своей сказала, что у меня больше нет времени посещать студию, так как я готовлюсь к поступлению. При этом я не уточнила, куда поступаю, а она не спросила. Следующая наша встреча состоялась только в мае, когда я ей призналась, что все-таки решила поступать в театральный. Она спросила, есть ли у меня программа? Я говорю, есть. «Прочитаешь?» И я начала читать. В тот вечер она несколько раз перезванивала мужу и говорила, что задержится. Мы с ней сидели до часа ночи, она очень вдохновилась материалом и хотела успеть вложить в меня что-то важное. Ее помощь для меня была неоценима. Я не удержалась и спросила ее: «Почему Вы мне год назад сказали, что мне категорически нельзя поступать на актерский факультет?» Она ответила, что теперь говорит «да». Видимо, год спустя, увидела во мне что-то, чего не замечала раньше, какую-то твердость духа, может быть. Поняла, что я не отступилась, больше не просила ее о помощи и шла своим путем. Она сказала «да»! Тогда это так много для меня значило! Мы до сих пор общаемся с Людмилой Виленовной, это замечательный человек!

– Неужели актер обязан обладать твердым характером? Кажется, наоборот, он должен быть пластилином в руках режиссера?

– В жизни каждого человека масса разочарований. В актерской среде они случаются намного чаще. При этом артист не должен уставать от жизни, переставать верить в себя, в свою профессию, в свое предназначение. Вообще, он не должен никогда останавливаться, обязан держать высокую внутреннюю планку, чтобы с достоинством исполнять любые роли на сцене. На это требуется невероятное количество моральных сил и здоровья. Я не удивлю вас, если скажу, что мы все немножко спортсмены, всегда должны быть в форме, быть готовыми в любой момент вскочить и начать работать. Отсутствие графиков и нормально выстроенной жизни либо ломает характер, либо его закаляет.

– О какой профессии Вы мечтали в детстве?

– В детстве часто мечтают о какой-то конкретной профессии, а мне просто хотелось быть героем. Я вообще была большой фантазеркой и очень часто в своих мечтах спасала кого-нибудь, например, детей из-под колес автомобиля. Когда я засыпала, то постоянно представляла себя героем. Я очень любила этот момент отхода ко сну, когда не нужно было делать уроки или заниматься музыкой. Ты уже никому не нужен и оставлен наедине с собой. Свет выключен, все думают, что ты спишь, а ты лежишь и мечтаешь. И вот эти фантазии постепенно переходили в сон. Я очень любила видеть сны, потому что они, как правило, были продолжением моих фантазий, а потом я пыталась вспомнить свои сны утром, продолжая придумывать сюжет. Там была такая богатая жизнь!

Свою будущую профессию я все время меняла в своих мыслях: то я доктор, потому что мне нравилось, как они спасают людей в фильмах о войне. А однажды походила с мамой по кабинетам и заразилась офисной жизнью. Я ходила и понимала, что вот она – жизнь, и какое-то время предавалась этим мечтам. Я представляла себе, как снимаю трубку: «Але. Документ? Да, сейчас сделаю. Готово, зайдите, отнесите вот это на подпись». Я фантазировала и думала, что интереснее в жизни вообще ничего нет. На столе стоит печатная машинка, телефон, бумажки, ручки. Красота просто! Я была очарована этими дверьми, коридорами. Потом мне страшно захотелось быть продавщицей. Это ведь тоже интересно! Берешь кусок сыра, кладешь на весы, ставишь одну гирьку, вторую, третью, а впереди – очередь. И с каждым ты общаешься: «Вам сколько? Какой кусок?» Этот процесс мне безумно нравился. А еще я любила ездить на велосипеде, каталась, в основном, по утрам, потому что не было машин на дорогах и, заодно, покупала хлеб и молоко. Я выходила в 6 утра, занимала очередь у всех палаток и каталась в свое удовольствие. Люди стоят, разговаривают, ждут, пока хлеб привезут, разгрузят и начнут продавать. Все считали, что я такая помощница, а я про себя знала, что, наоборот, я просто придумала способ часами кататься на велосипеде, и, главное, все оставались довольны! Я приносила с утра молоко, хлеб и прочие продукты, при этом вдоволь накатавшись. В тот момент я мечтала, что буду спортсменкой, например, велогонщицей.

Мечты постоянно сменяли друг друга, но об актерской карьере я никогда не думала. Я считала эту профессию, как и мои родители, несерьезной. Мне казалось, что актрисами хотят быть все девочки, это просто надо пережить и все. Поэтому я никогда не говорила об этом вслух и даже не обсуждала сама с собой. Понятно, все хотят быть актрисами, а я хочу быть журналисткой. Все хотят быть актрисами, а я буду начальницей какой-нибудь, как мама. Или химиком. Или биологом. Мысль стать актрисой была всегда самой последней, пока я не приехала в Москву и не посетила свой первый спектакль. После этого ко мне пришло понимание, что профессия актрисы – это самая настоящая профессия, это дело жизни!

– Если бы Вы не стали актрисой, то чем бы стали заниматься?

– Возможно, выбрала бы профессию журналиста и поступила на факультет журналистики. Потом, вероятно, я бы там не прижилась и ушла. Может быть, в итоге, я что-нибудь писала бы, поступив на сценарный факультет. Не знаю. У меня периодически случается какое-то буйство фантазий. Еще меня подталкивали к режиссуре. Тот же Александр Назаров, который предложил мне сыграть моноспектакль «Правила поведения в современном общества», советовал поступить на режиссерский. Но я, если честно, еще не наигралась.

– Если Ваша дочка когда-нибудь изъявит желание стать актрисой, Вы ее поддержите?

– Мы с мужем затрагивали этот вопрос, потому что наша дочка уже разыгрывает сцены из мультиков. Она только-только начинает ходить в театры и быть зрителем и еще не знает о том, что родители у нее артисты. Но это желание идет откуда-то изнутри. Вот она посмотрела недавно мультфильм «Холодное сердце» и начала копировать действия героини, петь, общаться с воображаемой сестрой, как это было в мультике. Это все – ее игровые фантазии. Хотя, я думаю, все дети этому подвержены. Но муж говорит, что ее участь уже определена, она – клоун! Мне нравится его идея, здорово, если она пойдет дальше. Ведь клоунада –  это глубже и серьезнее.

– Как Вы попали в РАМТ?

– После окончания ВГИКа я очень хотела устроиться на работу в театр, поэтому участвовала во всех показах. Приоритетными были Театр Моссовета – там служил мой мастер Георгий Тараторкин, и мне не хотелось прерывать с ним связь. В Театр Моссовета меня не взяли, но работать в театре очень хотелось. После показа в РАМТе прошла отбор. И очень рада, что попала именно сюда – это живой театр.

– Какой был Ваш первый спектакль?

– Мой первый ввод был в спектакль «Приключения Тома Сойера» – через него проходят все новенькие, а первой премьерой стал «Эраст Фандорин».

– Вам повезло, что первой Вашей премьерой был спектакль в режиссуре именно Алексея Владимировича Бородина. Как быстро возник у Вас контакт с режиссером, в чем заключался опыт первой работы с ним, и вообще опыт первой серьезной работы на профессиональной сцене?

– В спектакле «Эраст Фандорин» я играю Лизу Эверт-Колокольцеву. Эта роль очень важная, поскольку соприкасается с линией главного героя и с ней связано финальное событие всей истории. У меня две сцены в начале и выход в самом конце. Это всегда очень ответственно – начинать и заканчивать спектакль. Но тогда, конечно, я об этом не думала, осознав ответственность уже ближе к премьере. Я была в азарте нового опыта, все мои партнеры были мне незнакомы, я только пришла в новый театр, и для меня все было новым. Но поскольку роль была небольшая, мне приходилось подолгу ждать следующей репетиции. Между ними мог быть двухнедельный перерыв, месячный, так как репетировались другие сцены. И мне постоянно казалось, что до меня никак не доходят руки.

Но могу сказать, это всегда было очень активное ожидание, я старалась по возможности присутствовать на репетициях даже тех сцен, в которых не была занята, чтобы понять язык этого спектакля, язык Алексея Владимировича Бородина. Мне было недостаточно моих репетиций, мне казалось, что только я начинаю погружаться, как репетиция заканчивается. И до следующей, наверное, придется еще долго ждать. Хотелось непрерывности.

Параллельно с репетициями сценическими шли репетиции пластических номеров в репетиционном зале – это тоже помогало сохранить непрерывность процесса. И первым контактом с Алексеем Владимировичем, если его так можно назвать, был момент, когда он принял наш танец, срепетированный, придуманный и выстраданный без него. И то, что он принял его сразу, очень меня вдохновило, и стало понятно, что мы в одном русле мыслим, на одном языке разговариваем, одинаково видим и чувствуем ткань спектакля, создавая разные его кусочки на разных площадках.

Этот режиссерский язык был для меня новый, но в тот момент возникло какое-то интуитивное чувство, что мы на одном языке говорим. И счастье этого осознания вдохновляло. Потому что страх и сомнения – а это тоже неотъемлемая часть профессии – отнимают очень много сил. А когда ты перестаешь бояться, играя на сцене, пробуя, репетируя, силы затрачиваются уже на другое, идти вперед легче, проще. И возникает ощущение, что у тебя есть право на высказывание, Алексей Владимирович дает тебе это право.

– А ведь ваш с Петром Красиловым вальс из «Эраста Фандорина» стал одной из самых ярких сцен спектакля. Расскажите о его появлении.

– В какой-то момент Алексею Владимировичу показалось, что в спектакле не хватает истории любви, а это очень важно для линии главного героя. И так получилось, что небольшим танцем мы решили линию взаимоотношений, без которой трагедия главного героя не прозвучала бы так пронзительно в финале. Репетировали много, Петя был один на роль Фандорина, а мы с Татьяной Веселкиной репетировали роль Лизы в паре. Мне очень повезло с ней, Таня – удивительный человек и прекрасная актриса. Я только пришла в театр тогда, и она очень мне помогала, у нас сложились доверительные взаимоотношения. И с Петей мы сразу же прониклись друг к другу. Он очень азартный по-актерски человек. Мы втроем собирались в репетиционном зале, включали музыку и танцевали. Хореограф был очень загружен, к нам приходил только иногда, и мы ужасно боялись его обидеть. И вот когда мы свой танец уже выстрадали и полюбили и хотели отстоять право на существование именно этого танца, который родился из актерских импровизаций, то попросили Алексея Владимировича посмотреть наш вальс. И Алексей Владимирович сказал: «Молодцы, работайте».

– Есть понятие «мой режиссер». Можно ли с полной уверенностью сказать, что Алексей Владимирович – Ваш режиссер, Ведь Вы играете почти во всех его спектаклях?

– Режиссер мой, да. Потому что диалог с режиссером в работе не всегда возможен. Я наблюдала в репетиционном процессе разное: и только монолог режиссера, и, как ни странно, только монологи артистов, когда они берут на себя инициативу, и у режиссера даже нет возможности вставить слово. А находиться в творческом диалоге с режиссером – это такое волевое решение обеих сторон, которое, в результате, дает очень большую свободу творчеству. И Алексей Владимирович эту свободу предоставляет, направляет, дает возможность ошибаться, что мне тоже очень нравится. Могу предположить, это происходит потому, что Алексей Владимирович не только режиссер, но и педагог. И в своих постановках, в том, как он работает с артистами, это проглядывается. Он, начиная постановку, всегда отправляет нас в путь, никогда не требуя результата сразу. И это тоже дает свободу. Ты понимаешь, что ты в пути, твоя задача двигаться вперед. А рядом человек, который тебе поможет.

– Перебирая сыгранные Вами в РАМТе роли, по хорошему завидуешь Вашему репертуару: здесь и «Идиот» Достоевского, и «А зори здесь тихие…» Васильева, и «Таня» Арбузова, и «Лоренцаччо» де Мюссе, и «Берег утопии» Стоппарда, и «Красное и черное» Стендаля, и «Ничья длится мгновенье» Мераса. Огромный диапазон тем и возможностей для внутреннего роста. Отметьте наиболее яркие для Вас самой, наиболее трудные в преодолении работы, которые явились для Вас этапами в профессии и жизни.

– Если пройтись по поверхности, посмотреть глобально, то можно сказать, что это «Эраст Фандорин», потому что это первый выход на большую сцену. «Правила поведения…», потому что это первая смелость-наглость решиться на моноспектакль, прийти с инициативой, отстоять ее и потом выйти с ней к зрителю. А еще и потому, что эту работу оценили профессионалы. Номинация на «Золотую Маску» была как гром среди ясного неба, потому что мы на это не рассчитывали, а делали спектакль потому, что не могли его не делать. И, безусловно, «Берег утопии», потому что, мне кажется, какую бы роль я не играла в этой трилогии, во мне всегда присутствует осознание того, что я внутри глобального мероприятия и события. Это какой-то отдельно стоящий спектакль для меня.

Но я не слукавлю, если скажу, что для меня каждый спектакль – этап. Каждый сопряжен с каким-то усилием. Следом за «Эрастом Фандориным» меня распределили на роль Аннунциаты в спектакль «Тень». Его режиссер Юрий Еремин большой провокатор, и он оказывал на меня очень сильное давление в репетициях. Но этот натиск необходимо было выдержать. Было ощущение, что ты находишься внутри процесса вопреки, и все время нужно делать над собой усилие  – человеческое, не актерское, – чтобы не расплакаться, не сбежать с репетиции. Это было какое-то закаливание характера. И я ему очень благодарна, что он меня через эту мясорубку пропустил в первые годы работы в театре. В тот момент мне было очень сложно, но сейчас стало понятно, что если бы не было тогда такого опыта, потом, может, мне было бы сложнее с другими режиссерами. Допустим, ко встрече с Миндаугасом Карбаускисом, тоже провокатором, я уже была внутренне готова, когда внутренние силы уже не тратились на рефлексию, а кидались только на поиск.

Роль Аннунциаты была вся на сдерживании. Режиссер буквально ставил мне задачи: отойди подальше, отвернись, тихонечко стой. А я все думала: как же добро будет побеждать, если оно такое безвольное?

– А разговаривать нельзя было с ним?

– Нет. Это как раз тот случай, когда диалог невозможен. И настолько безвольно выстраивался мой образ, что я все время внутренне протестовала против такой трактовки. И на этом сдерживании многое потом родилось. Нужно было столько всего в себе подавить, чтобы в результате, стоя в стороне молча, все-таки эту энергию протеста выплеснуть. То есть энергия моего протеста вылилась в энергию протеста героини, и произошло совпадение. Может быть, этого и добивался режиссер: тираня меня, высекал нужную энергию. Наверное, так. Судя по тому, что потом мы с Юрием Ивановичем выпустили еще несколько спектаклей в РАМТе и не только, мы нашли точки соприкосновения и глобального понимания друг друга.

– Почти сразу с «Тенью» вышел спектакль «Правила поведения в современном обществе», после которого все стали говорить, что у нас в театре появилась прима. Читая пьесу, было совершенно не понятно, как это можно поставить, ведь это настоящий «телефонный справочник». Расскажите о работе над этим спектаклем.

– Сначала постараюсь коротко объяснить, как он возник. Александр Назаров был одним из педагогов по актерскому мастерству на курсе во ВГИКе. В течение учебы мы выпустили с ним несколько спектаклей, между нами возникла хорошая творческая связь, и после выпуска мы общались теперь уже на дружеских началах. Он работал в тот момент в МХТ, и как-то мы встретились в перерыве между репетициями. Он сказал: «Слушай, нашел такую пьесу… Вот прям ужасно загорелся, хочу делать ее с Ахеджаковой. Почитаешь? Нужен свежий взгляд». Собственно, на нее он и делал ставку, и должна эта премьера была выйти в «Современнике», если бы опять бы не сошлись звезды. Реакция у меня на эту пьесу была ужасной. Перечитывала несколько раз абзацы, пытаясь не упустить нить, а потом поняла, что никакой нити-то нет!

В общем, я была страшно раздражена. Не помню, что я тогда наговорила. Меня эта работа никак не касалась, и я высказалась прямо и горячо так, что в конце наших посиделок он сказал: «Слушай, я сейчас смотрел на тебя и подумал, а, может быть, это ты сыграешь?» Я ему говорю: «Подождите, секундочку, Вы, что, издеваетесь надо мной?» Он говорит: «Ну, ты так сейчас горячо рассказывала, что… Я понял, что там есть какое-то зерно, но я вот до сих пор для себя не могу ответить на вопрос, что же меня так зацепило. А ты поняла. Давай попробуем».

Мы начали встречаться, «разминать» материал. Денег на то, чтобы выпустить этот спектакль, нужно было немного, но кто на него пойдет? Кто пойдет на вчерашнюю студентку, на моноспектакль? Абсурд! Но, тем не менее, мы как-то так друг друга поджигали, что стало понятно: надо делать. Мы встречались с ним в кафе, пока это было возможно, потом в гримерке, переместились в репетиционные залы РАМТа. И в какой-то момент он говорит: надо решать, где и с кем мы выпускаем этот спектакль. Поскольку ты актриса РАМТа, то сначала надо идти с предложением к руководству. А я-то здесь второй год только работаю, какие предложения, тем более – моноспектакль?

Алексею Владимировичу дали пьесу заранее, чтобы он был готов к разговору, потом он вызвал нас, был страшно возмущен, сказал: «Я ничего не понял». Тогда Назаров начал ему рассказывать, я подключилась, и мы наперебой стали ему объяснять, как это будет, что это будет, что мы уже давно в репетициях и можем что-нибудь показать. Он сказал лишь: «Ну, покажите…»

Это был очень страшный момент моей жизни, когда буквально через несколько дней я увидела, что Алексей Владимирович поставил спектакль в план, повесили распределение – актриса Уварова, стояла даже дата премьеры. Я-то думала: ну сейчас покажем кусочки, если понравится, то может быть когда-нибудь… Я никогда не задумывалась, как это страшно. Когда увидела распределение, жизнь мне стала не мила. Я поняла, если мы не выпустим спектакль, то все, это конец, из РАМТа надо уходить. Спасение было только в работе. Приходить на репетиции, ни о чем не думать, фантазировать.

Я бы еще обязательно хотела упомянуть Ларису Ломакину. Она – художник декораций, она же придумывала свет и костюмы и внесла очень много. Решение пространства дало нам сразу хорошую воздушную подушку. Это спектакль нас троих. Первые годы Назаров вел спектакль, старался приходить, корректировать, но потом наша занятость нас развела, и он стал реже приходить, и вот многие годы спектакль живет абсолютно своей жизнью. Недавно у нас были гастроли в Таджикистане. Александр Владимирович ездил туда со мной. Мне было очень важно, чтобы он был рядом, потому что зал был, по-моему, мест на 800, совсем не камерный. И, посмотрев спектакль, он сказал: «Мне кажется, ты знаешь об этом спектакле больше, чем я, поэтому я боюсь сейчас нарушить твое какое-то тайное знание о нем. Громче, ярче, вот все, что я могу тебе сказать». Он даже не стал в структуру входить. Сказал: «Этот спектакль живет своей жизнью, и он абсолютно твой, я боюсь что-то нарушить в этой конструкции».

– И этот спектакль стал Вашей визитной карточкой в театре.

– Я сравниваю это с прыжком из самолета, – не будучи уверенным, что у тебя за спиной – рюкзак или парашют – надо прыгать. Ну, прыгнула, а потом уже стало понятно, что спектакль стал визитной карточкой. Колоссальный опыт, который ты нигде не получишь никогда за долгие годы. То, что Алексей Владимирович взял это в репертуар РАМТа, на тот момент был очень щедрый аванс. Ответственность большая была. Повезло, что спектакль полюбился зрителю.

Могу добавить только, что дальше этот спектакль мне в жизни очень помогал. Некоторые фильмы случились только потому, что был этот спектакль. Однажды мою кандидатуру предложили на роль в фильме «Я остаюсь». Режиссер не хотел меня брать: «Я не смотрел «Не родись красивой», где Вы снимались, ничего плохого о Вас не думаю, потому что я Вас не знаю. Я знаю только картинку, но мне эта картинка не подходит». Потом совсем без энтузиазма попросил рассказать о себе. Я говорю: «Ну, в театре работаю, сегодня спектакль» – «Да? Какой?» – «Ну, вот «Правила...», придете?» – «Приду». Все! Я еще была в гримерке, когда мне позвонили и сказали: «Вы утверждены. Больше никаких проб не будет». И аналогичный случай был с фильмом «М плюс Ж».

А потом был спектакль «Таня» – тоже школа жизни. Я должна была играть эпизодическую роль невесты, но в процессе репетиций меня перекинули на роль Дуси в состав с Ульяной Урванцевой. А мне, само собой, грезилась Татьяна. В тот момент мне казалось, что внутренне я очень совпадала с главной героиней. Но эта роль не твоя – и это испытание, когда надо репетировать в спектакле «Таня» роль Дуси. И у меня сначала с Дусей был конфликт. Это было впервые, когда я была в диалоге не с режиссером, а с персонажем, мы с Дусей прямо вели переговоры. И, слава Богу, к премьере я успела понять, что такие характерные роли – это благодать. Играя Таню, я бы так много себе позволить не могла, а играя Дусю, я могла все. На каждом спектакле, можно сказать, я шалила с удовольствием, с ощущением «э-ге-гей». А Даша (Д.Семенова – актриса РАМТа, исполнительница роли Тани – прим. ред.), у которой очень близкая мне игровая природа, всегда это ловила и отдавала. В наших парных сценах мы всегда существовали в каком-то кайфе по-партнерски. После Дуси я с удовольствием берусь за такие роли, когда можно безответственно шалить, пока главные герои «тянут паровоз в светлое будущее», и получать удовольствие, и радоваться жизни и профессии. Когда на тебе не лежит груз ответственности за весь спектакль, а при этом есть возможность громко, ярко существовать.

Так каждый спектакль ставит новые вопросы, на которые нужно отвечать. Каждый раз – это какое-то усилие, с разным связанное. «Красное и черное», например. Я была удивлена распределению, когда увидела себя в роли мадам Реналь, а подумала, какая же я Реналь, если я, извините, Дуся, к примеру.

– Но это же было после «Берега утопии». После Натали Герцен уже можно было выйти и в роли мадам Реналь, или Вы себя ею не чувствовали?

– К этому моменту я роман не перечитывала, и у меня было какое-то общее ощущение, что это такая взрослая дама. А когда в связи с распределением я взялась перечитать роман, я поняла, что героине 29 лет, мы с ней ровесницы, и я подумала: секундочку, это я! Это я! С «Берегом» было немножко не так. Натали Герцен я стала в процессе. Сначала во второй части я должна была играть Марию Огареву. Мне очень нравилась эта роль, нравилась сцена Марии Огаревой и Натали Герцен. Сцена шикарная. Я репетировала ее с Ирой Низиной, которая и была Натали Герцен. Но когда возникла необходимость, мы репетировали роль Натали уже в пару с Ирой, и так получилось, что на финишную прямую я вышла в роли Натали Герцен одна. Это было в ходе репетиций, и уже некогда было пугаться.

– Сложно в одном спектакле сразу три роли сыграть, когда нет времени подготовиться и надо из одного образа быстро перейти в другой?

– Для меня не сложно. Я такой человек, что не могу репетировать только один спектакль. Я знаю, есть артисты, и их много среди моих знакомых, которым тяжело быть занятыми в двух работах одновременно, потому что вся воля, все силы, все мысли направлены на что-то одно. Я, напротив, если занята чем-то одним, ничего не успеваю, не могу сосредоточиться на этом. А если у меня есть разные объекты, требующие моего внимания, это меня очень концентрирует. Сначала я занимаюсь одним, потом полностью переключаюсь на второе, отдыхая от первого.

Возможность резкого переключения освобождает меня от лишних волнений, у меня нет времени рефлексировать, бояться. И мне не нужно давать это время, я начну его чем-то заполнять, что может мне, в результате, помешать. Получается, что внутри этого спектакля, играя разные роли, весь день я должна быть собранной. Если бы я не играла в первой части, то, я думаю, что к началу второй части «Берега утопии» я была бы уже слишком взведена в ожидании ответственности играть Натали Герцен. А поскольку до Натали Герцен я – Наташа Бейер, где опять же можно дурить, у меня нет времени беспокоиться. А еще между первой и второй частью у меня так мало времени, что я успеваю только добежать до гримерного цеха, перегримироваться, одеться и выбежать на сцену.

– В театре Вы начали переходить к серьезному репертуару. И вдруг среди всего этого появляется детский спектакль «Почти взаправду», где Вы выступаете в совершенно неожиданных образах: обаятельной сумасшедшей Ласки и трогательной Бабочки. Было невозможно представить, что после таких серьезных ролей Вы согласитесь на Тоона Теллегена.

– Вы не поверите, но это один из моих любимых писателей, которые меня вдохновляют. У нас была традиция с первым мужем в день зарплаты ходить в книжный магазин «Москва». Там я и наткнулась случайно на эту книжку. Сказки коротенькие, стою, читаю. Показываю мужу, а он: «Бред какой-то...» Обычно мы с ним совпадали во мнениях, и я расстроилась. В тот день книжку не взяла. А потом опять на нее наткнулась. Бред, не бред, а мне нравится. Купила первую, вторую, третью, целую серию.

В тот период я подрабатывала в Высшей школе экономики, там есть театр, у истоков которого стояли мы с двумя моими однокурсниками. И там впервые я решилась поставить этот спектакль. Там «разминала» эти сказки Тоона Теллегена, как Назаров когда-то разминал со мной «Правила поведения…».

Потом я дарила эти книжки друзьям в нашем театре. Но ни у кого не было желания поставить спектакль, а у меня до этого руки не доходили. И вдруг катастрофа, просто катастрофа. В РАМТе была лаборатория молодых режиссеров с выпускниками курса Женовача. А я даже не слышала об этом. Я бы приняла участие, люблю такие затеи. И вот одна из студенток выбрала Тоона Теллегена. Отрывок уже показали, и спектакль приняли к постановке. Уже и распределение висит. И я думаю: я уже столько лет ношусь с этими книжками, а тут мимо меня проходит спектакль! И вот на этой эмоции встречаю Алексея Владимировича. Кстати, это качество – говорить то, что думаешь – и помогает, и мешает мне в жизни. В данном случае помогло: «Алексей Владимирович, как же так, у нас Теллегена будут ставить, а я с ним под подушкой сплю, это мой антидепрессант!» Он говорит: «Да?» Я говорю: «Да! Можно я хотя бы в состав с кем-нибудь?» Он говорит: «Уварова, ну вообще! Тебе, что, заняться нечем? Хотя… Режиссер только что была у меня, и сказала, что ей не хватает одной девочки».

– Надо же какие случайности в жизни!

– И тогда он познакомил меня с режиссером, она тоже удивилась. «Главная роль уже занята, – говорит. – Ну, ладно, приходите на репетицию».

– А потом в списке Ваших ролей появляется еще и собака – главная героиня взрослой премьеры нынешнего сезона «Лада, или Радость». Была ли у нее собака – прототип?

– Нет, это собирательный образ. Он складывался в процессе репетиций и размышлений, как бы это могло быть. Но, конечно, в репетиционный период я стала пристальнее обращать внимание на всех собак.

У меня никогда не было своей собаки, но я очень дружу с Александром Феклистовым, с которым мы работали в спектакле «Три сестры» театра «Ле Жемо», и у него очень много собак, он живет загородом. Понимаете, у них с женой те самые собаки, каждая собака с судьбой, историей, это дворняги, которых они спасали, оперировали, буквально с того света доставали. Они очень трепетно относятся к этим живым существам. Я поехала к ним в гости с семьей. И самым главным стало даже не наблюдение за собаками, которые вокруг постоянно бегали, а то, как хозяева выстраивают с ними взаимоотношения. Вот это вдруг стало важнее. Взаимоотношения людей и собак. То есть эта связь невероятная, которую я никогда не испытывала, но увидела ее воочию, и то, как моя дочка общалась с собаками – она не испытывала страха, когда вокруг нее бегало пять огромных собак. Нет страха, есть настоящая любовь. Это меня зарядило какой-то уверенностью в необходимости этого материала. И тем, что важнее думать не о том, как я буду играть собаку, а о том, как выстроить взаимоотношения с каждым героем.

– Что же в итоге помогает выстраивать роль и отношения с героями в этом спектакле?

– У нас прекрасная команда, как-то все сошлись характерами. Мы все столько лет уже работаем вместе, часто встречались в других работах, но такого единения еще нигде не было, какие-то новые струны нашли и не хочется их терять. Поэтому сейчас мы друг за друга очень держимся. Не знаю, сколько еще эта эйфория общности продлится. Есть спектакли, например, где я стараюсь не пересекаться ни с кем в антракте, где нужно успеть забежать в гримерку, закрыть дверь и молить Бога, чтобы никто в эту дверь сейчас не постучал, даже участники спектакля, не говоря уже о посторонних. А «Лада…» – это тот спектакль, в котором во время антракта я сразу бегу в гримерку к Тане Матюховой и Наталье Чернявской и прошусь: «Я посижу у вас?» Боюсь терять эту связь, боюсь оставаться одна. И после спектакля мы тяжело расходимся. Не хочется разрушать возникшую атмосферу.

– А вообще насколько страшен контакт с людьми за кулисами во время спектакля, насколько он выбивает тебя из общего ощущения роли?

– Как правило, меня это не очень отвлекает. Просто в каждом спектакле складывается своя атмосфера. Она задается режиссером изначально, и материал диктует свои правила работы. В каких-то спектаклях просто необходимо постоять, поболтать, послушать анекдоты и через секунду выйти на сцену. Какие-то требуют времени на одиночество и анекдоты оказываются некстати. Но, как правило, этого и не происходит. Я не задумывалась над этим, но, наверное, это все-таки распространяется на всех участников – какое-то общее ощущение уместности одного или другого.

Когда в антракте появляется кто-то извне, я это не очень люблю, потому что это сразу уносит тебя в совершенно другую жизнь. С актрисами спектакля мы можем говорить о чем угодно, можем рассказывать о детях, даже о политике, но все равно мы остаемся внутри какой-то одной системы, не нарушая атмосферы. А кто-то извне может нечаянно привнести какие-то другие смыслы.

А вот то, что происходит на «Ладе…», было еще на спектакле «Идиот», который, безусловно, во многом для меня этапный. На нем мы не только в антракте не могли расстаться, но даже после окончания спектакля не расходились. Иногда, когда театр закрывался, мы переходили в кафе. Сначала мы, может, говорили о спектакле, а потом – о чем угодно. В тот момент мы находились в какой-то связке, вместе пережив такой сильный опыт, что никак не могли оторваться друг от друга. Это как будто несешь что-то хрупкое, и нужно, пока есть силы, нести аккуратно и вместе, чтобы донести это и не разбить.

– Ничего себе, что Режис Обадиа сделал с вами…

– Да, такое редко бывает. В «Ладе…» нечто похожее, но чуть на другой эмоции. Это приподнятое настроение, эйфория после спектакля, когда испытываешь чувство благодарности партнерам за то, что мы сейчас вместе рассказали историю, и одним «спасибо» не получается выразить все, что чувствуешь. И если сейчас ты на кого-то это не выльешь, то, наверное, первого встречного в метро будешь обнимать.

Поэтому мы обнимаемся с партнерами и с легким сердцем расходимся. В этот момент кажется, что ближе людей нет, и страшно с ними расстаться, и кажется, что это не повторится. А когда это повторяется, опять страшно, что этого больше не произойдет. А потом опять.

– Вы говорили о том, что выбрали актерскую профессию, когда Вам показалось, что люди в ней очень счастливы. Вас именно это в профессии держит?

– Да, это есть. И многие приходят в нее, наверное, поэтому. Но почему не уходят? Ведь из этой профессии очень даже можно уйти. В тот год, когда я пришла в РАМТ, из него ушел артист Денис Зюркалов, к сожалению, его уже нет в живых. И тогда он ушел не из театра, ушел из профессии. Для меня это был шок. Его здесь ценили, любили, уважали, у него были роли. Его не выбросили на берег, он был востребован, и волево принял решение. Но сейчас мне не кажется это невероятным, потому что внутри профессии, как оказалось, постоянно нужна мотивация. И на разных этапах разная. Только на эйфории счастья, влюбленности долго не продержишься.

Репетируя «Ладу…», я для себя ответила на этот вопрос так: мне все время хочется пробовать что-то, чего ты еще не делал, пробовать разные жанры, формы, себя в этих формах – это дает энергию. А сейчас меня уже посещает мысль, что это не то, что может тебя задержать в профессии, потому что есть ощущение конечности этих поисков, ты должен уже выворачиваться наизнанку и вставать на уши, чтобы не скучать. И если раньше меня все-таки больше интересовал язык, то сейчас важнее стало, какую историю я рассказываю. Потому что в любой истории есть что-то, что ты так или иначе транслируешь. И это то, что сейчас меня  в профессии удерживает.

– «Ничья…» из тех историй?

– «Ничья длится мгновенье» – безусловно, та история, которую хочется рассказывать. Это то, что болит. И я крайне благодарна Карбаускису за выбор этого материала.

У нас была с ним любопытная встреча до распределения ролей. Он, видимо, составил список, с кем хочет попробовать работать, и мы вместе с Дашей Семеновой одновременно попали на разговор с Миндаугасом, заранее прочитав роман. На ней он спросил: «А вы сами кого бы хотели сыграть?» В романе много женских ролей, и все хороши. И это тот случай, когда не важно, какую ты роль играешь. Важно, что ты играешь в этом спектакле у этого режиссера. И Даша сказала: «Можно я первая скажу, что я не хочу играть». И она просто сорвала у меня с губ (почему я говорю, что мы с ней очень совпадаем): «Я не хочу играть Бузю». Это девушка, в которую влюблен главный герой, о которой он в спектакле постоянно рассказывает, это его девушка-мечта, девушка-весна. И Миндаугас сказал: «Нет-нет, что вы, ее не будет совсем, потому что у каждого зрителя своя девушка-весна, и выводить ее на сцену – самоубийство».

Мы обе были ему страшно благодарны, потому что сразу выдохнули, и сразу стало понятно, что мы как-то одинаково мыслим. А дальше он выслушал наши пожелания, Даша сказала, что если выбирать из двух предложенных ролей, то она хотела бы сыграть Ину Липман, а я сказала про Рахиль. Он сказал: «Как странно, я как раз думал совсем наоборот, но давайте попробуем». Попробовали, и спора не вышло, так и закрепили.

– В Вашем репертуаре два спектакля про войну: «А зори здесь тихие…» и «Ничья…», наверняка, несравнимые с другими спектаклями по внутренним затратам. Нужно ли в таком материале абстрагироваться, чтобы не случилось саморазрушения, или ты не имеешь права отстраняться и это преступно по отношению к профессии?

– Я не считаю, что это преступно, если ты умеешь кидать себя в обстоятельства на все сто, и так же на все сто выбираться из этих обстоятельств. И это очень даже необходимо делать, потому что человеческие ресурсы не бесконечны. Но этот урок мне преподали еще во ВГИКе.

Я играла Хромоножку в «Бесах». Это была часть студенческого спектакля по разным романам Достоевского, который, естественно, мы периодически играли. Отрывок длился 20 минут, а в себя я приходила потом еще часа два. Сцена заканчивалась моей истерикой, состоянием аффекта и обрывалась. В спектакле есть возможность этот пик пережить и пойти дальше, но когда ты играешь сцену, вырванную из контекста, это ни во что не вытекает. И каждый раз я в соседней аудитории еще часа два рыдала, потому что сначала мне нужно было себя в эту бездну кинуть, а потом оттуда себя достать.

И в какой-то момент режиссер, педагог Владимир Петрович Поглазов просто заглянул в эту аудиторию, где артисты переодевались, и случайно обнаружил меня, рыдающую в углу, заваленную какими-то тряпками. И он сказал: «А что, у Уваровой что-то случилось?» А мои однокурсники, которые с пониманием относились к моей истерике, благоговейным шепотом говорят: «Нет-нет, просто она в себя не может прийти». И он вдруг: «Что? Ну-ка быстро встала!» И стал на меня так кричать! Если бы он мог, он бы еще меня отхлестал по щекам, но крика было достаточно, чтобы привести меня в чувство. Он сказал: «Если ты не можешь прийти в себя, значит, ты не здорова, у тебя проблемы с психикой. И значит, тебе делать нечего в этой профессии. Это сейчас ты играешь одну сцену, а в спектакле тебе нужно будет через две минуты сыграть уже другую по состоянию сцену, или, может, флешбэк какой-нибудь – пятью годами ранее, например. А ты, видите ли, в себя не можешь прийти. Не можешь? Уходи!» И это была шоковая терапия.

– Быстро подействовало?

– Эта эмоция никуда не девается, просто ты учишься в себе ее зажимать до момента, когда эти пары можно выпустить. И в спектакле, как правило, бывает так, что ты это в спектакле же и отдаешь.

– В какой-то другой сцене? В другом виде?

– Да, да. Просто эту энергию нужно использовать для другого, а не позволять себе купаться в отчаянии, потому что не это есть профессионализм. Профессионализм именно в том, чтобы уметь свои эмоции зажимать или, когда нужно, их раскрывать, отдавать. И если бы такого опыта у меня не было, мне было бы сложно играть в спектакле «Ничья…», особенно в моем жизненном контексте, когда мне пришлось сыграть пару спектаклей, будучи уже беременной, и выйти в этой роли сразу после родов. И если не выключаться, можно, наверное, сойти с ума.

– Но, тем не менее, невозможно не думать, не размышлять о судьбе героя, которого ты выходишь играть на сцене. В Вашей последней премьере «Лада, или Радость» есть кульминационный момент – монолог Лады, когда на ее хозяйку нападают волки. Что Вы чувствуете, произнося этот монолог?

– В жизни мне не представилось возможности проявить себя настоящим героем, а здесь это становится реальным. Когда репетируешь, действительно, задаешься вопросом: а ты сама когда-нибудь бросишься на волков или какую-то злую силу ради кого-то? Ты конкретно. Я не знаю, правда, не знаю ответа на этот вопрос. Мне бы хотелось думать, что да, брошусь. Лада вселяет в меня уверенность, что если в моей жизни случится такой момент, я не отступлюсь.

В интервью использованы материалы встречи актрисы Нелли Уваровой с Театроведческой секцией РАМТа и зрительскими клубами «Премьера» и «Театральный словарь».

Олеся Мойса
Мария Четырина
Ольга Бигильдинская