Софья Апфельбаум: «Здесь люди не работают по приказу»

Портрет директора театра

27.05. 2022

В начале 2015 года в должность директора РАМТа вступила Софья Михайловна Апфельбаум, пришедшая в театр из Министерства культуры. Сегодня можно сказать, что переход из системы с одними принципами функционирования в систему иную прошел почти что гладко – благодаря гибкости, трудолюбию и оптимизму героини нашего интервью. Готовность не ломать, а изучать мир театра изнутри, вникать во все нюансы его жизнедеятельности и всецело участвовать в его строительстве – вот те качества, которые позволяют Софье Апфельбаум сегодня успешно руководить 100-летним творческим организмом под названием РАМТ, сохранять его демократический дух и источник силы.

– Учиться на театрального менеджера Вы начали после школы. Почему Вы выбрали продюсерский факультет ГИТИСа, а не актерский или режиссерский, куда идет большинство тех, кто любит театр?

– Я себя не ощущала ни режиссером, ни актером. Но мне хотелось где-то в культуре быть. Продюсерский – очень интересный факультет. Он в свое время отделился от театроведческого, поэтому там много истории театра, литературы, большой блок искусствоведения. Плюс специальные предметы: экономика театра, менеджмент и так далее. Нас учили, что такое художественно-постановочная часть, производство спектаклей, эксплуатация. Ты из многих областей чего-то хватаешь. Продюсеров выпускают не бухгалтерами, не юристами. В моей работе рядом со мной должны быть люди этих профессий. А моя профессия – менеджер. Еще говорят, что хорошие директора выходят из заведующих ХПЧ, потому что они очень хорошо знают процессы, как что в театре организовано.

– А у Вас были другие варианты, куда пойти учиться?

– Конечно! Я занималась музыкой, и мы с родителями думали, что я пойду по этому направлению, но до поступления в музыкальное училище решили, что годик я еще поготовлюсь. А за этот год многое изменилось, я узнала о существовании факультета, и история с музучилищем как-то растворилась.

– Кто Ваши родители по профессии?

– Папа – физик. Мама – учитель музыки. Они не из этой сферы, но из близкой.

– Когда Вы, будучи молодой девушкой, пришли учиться в ГИТИС, Вы думали, что когда-нибудь будете директором театра?

– На самом деле, когда туда приходят, то все думают, что будут директорами театров. Потом это становится смешно: ты понимаешь, что никогда директором точно не будешь. Особенно когда попадаешь на практику и понимаешь реальный объем того, что делает директор. Какую-то другую должность себе присматриваешь.

– Миссия РАМТа – воспитывать новое поколение, в его репертуаре много спектаклей для подростков. У Вас в детстве и юношестве были спектакли, которые как-то повлияли на формирование Вашей личности?

– В моей жизни всегда было больше музыки, так как я ею занималась. Но в театр я и с родителями ходила, и прекрасно помню, как нас водили в школе. У нас была очень хорошая учительница-театралка, которая приглашала из разных классов тех, кто хочет пойти, и мы шли – во МХАТ, другие театры.
Позже среди моих сверстников много было фанатов Театра имени Моссовета. Тогда там играли (да и сейчас играют) рок-оперу «Иисус Христос – суперзвезда». Зрители сначала становились фанатами этого спектакля. Потом ходили смотреть на любимого актера в других спектаклях. И потихонечку становились поклонниками Театра Моссовета. Это интересный феномен, который я наблюдала среди своего окружения.
Еще в те годы гремел «Смертельный номер» в Табакерке. Сейчас остались от него только очень плохие записи, поэтому не понять, что в нем такого было.
И помню, как мы ездили в Питер и смотрели в БДТ «Аркадию» Тома Стоппарда. На нас спектакль с Алисой Бруновной Фрейндлих и Петром Семаком произвел неизгладимое впечатление. Когда в РАМТе поставили «Берег Утопии», я уже от министерства ходила его сюда смотреть. И мне эта новая встреча со Стоппардом кажется сегодня символичной.

– Как на посту директора Вам помогает опыт работы в министерстве?

– Как говорил мой начальник, Алексей Алексеевич Шалашов (сейчас он снова директор Московской филармонии, но на некоторое время уходил оттуда в министерство), для того, чтобы понять, кто как работает, нужно чтобы все директора учреждений хотя бы недели на две пришли поработать в министерство, а все министерские люди хотя бы на месяц пришли поработать в организацию.
Когда я работала в Роскультуре, однажды позвонила в РАМТ и говорю тогдашнему директору: «Нам нужен спектакль "Таня" для участия в одном из проектов». Он отвечает: «У нас не идет сейчас этот спектакль. Актриса в декрете». – «И что? Введите другую». Понятно, что я человек театральный, но все равно, когда ты работаешь в министерстве, у тебя другая система координат. Сейчас я уже понимаю, что куда-то действительно можно ввести новую актрису, но в «Таню», которая была поставлена на Дашу Семенову (исполнительницу главной роли в спектакле – прим. ред.) – вряд ли.
В министерстве ты работаешь в системе, где требуется сделать отчет к такому-то числу, подготовить справку. И сейчас, когда нам приходят министерские документы, я лучше других понимаю, что от нас хотят.

– У Вас диктатура или демократия в театре?

– У нас очень демократичный театр. Мне хочется, чтобы в нем было больше горизонтальных связей. И поскольку РАМТ небольшой, это возможно. Есть часть вопросов, которые решаются без меня.
Многое перевернула пандемия. То, что раньше казалось невозможным – отмены, замены спектаклей, – сейчас уже вошло в привычку. Но это требует не столько моего ручного управления, сколько работы Алексея Владимировича Бородина. Я удивляюсь, как его на все хватает.

– Что Вам сложнее всего дается на посту директора?

– Решение вопросов, связанных с тем, что мы находимся в историческом здании, памятнике архитектуры, которое нуждается в ремонте. Мы должны были лет десять назад начать большую реконструкцию. Этого по многим обстоятельствам не произошло, поэтому театр живет в тех условиях, какие есть. Очень много вопросов связано с противопожарной безопасностью, с охраной труда. Они для меня сложноваты, это отдельная наука.

– Вы – лауреат Театральной премии «МК» в номинации «Лучший директор» в 2019 году и лауреат в той же номинации в «Звезде Театрала» в 2021-м. Каким должен быть лучший директор театра, в Вашем понимании?

– На самом деле, когда говорят «лучший директор», подразумевают заслугу театра. Зрители обычно не знают директоров. Оценить качество работы директора может только экспертный совет, но таких специфических экспертных советов, которые бы оценивали именно работу директоров, не существует. И в тех номинациях, о которых вы говорите, были люди, которые по 40 лет работают директорами. Мне, конечно, было приятно, что меня выдвинули, но я понимаю, что и В.И.Тартаковский (директор театра «Московская оперетта» – прим ред.), и М.Б.Варшавер (директор театра «Ленком» – прим. ред.), и многие-многие другие более достойны награды. Конечно, это приятно. Но я воспринимаю это как поддержку театра и признание того, что он правильно развивается.
Если театр работает стабильно, если в нем много премьер, если он посещается – это, в том числе, и заслуга директора. Но не все зависит от него. Главный в театре художественный руководитель, и он определяет политику. От директора же зависит состояние здания, как встречают зрителей, какова система продажи билетов, какой сайт – это все ответственность директора и один из показателей его работы. Чтобы не было социальных всплесков в коллективе, не было текучки большой – тоже вопрос директора. Если идет большая текучка – это значит, что в организации проблемы.

– Директор – это женская профессия?

– Я бы сказала, что нет. У нас вообще общество более маскулинное. Есть много хозяйственных вопросов, художественно-постановочная часть, которые требуют мужской руки. Поэтому два моих заместителя – мужчины.

– А у директора театра может быть плохое настроение?

– Конечно! Еще как!

– И в этом случае что делать?

– Стараться держать себя в руках. Но бывают дни, когда очень много негатива и невозможно находиться в тонусе. Тогда можно пойти в зал, посмотреть спектакль, чуть-чуть зарядиться и понять, что все не зря. Видишь результат работы, понимаешь, что занавес каждый день открывается, каждый день происходит чудо, и все обретает смысл. Поэтому я люблю, когда у нас каникулы и ты с утра приходишь, а тут уже идет спектакль. Наша дирекция расположена рядом со зрительским фойе – это здорово. Хотя, конечно, лучше бы, чтобы все службы были изолированы от зрительской части. И когда у нас будет реконструкция, предполагается, что в нашей нынешней дирекции будет большой буфет.

– В вашем театре очень уютно. Заходишь, и чувствуется, что здесь много любви. Тяжело ли было, когда Вы пришли сюда в 2015-м, создавать теплую атмосферу? Или она такой и была, и Вы просто вписались в нее?

– Наверняка было так же. Эта атмосфера идет от Алексея Владимировича, от артистов. Здесь есть уникальные люди. Например, наши актеры часто организуют благотворительные ярмарки – в том числе, в поддержку артиста Леши Янина, который серьезно болеет с 2015 года и сейчас проходит реабилитацию. Кто-то что-то испек, руками сделал, нарисовал. Не сказать, что это приносит огромные деньги, но людей сплачивает. Я не знаю, где это еще возможно.
Ну а когда я пришла в РАМТ, мне в первую очередь надо было привыкнуть ко всему новому, потому что я – из другой системы. В театре другие законы жизни, здесь люди не работают по приказу, как в Министерстве культуры, и нужно ручное управление, обязательно за всем проследить. Новые процессы очень сложно внедряются. Но, что интересно, если ты что-то запустишь, оно уже дальше само живет.

– В одном интервью Вы говорили, что в бюджетном учреждении, в Уставе которого не прописана благотворительная деятельность, провести благотворительную ярмарку или спектакль непросто. Что нужно сделать в организационном или юридическом плане, чтобы не нарушить закон?

– Сбор с благотворительного спектакля нам не разрешено никуда отправлять. Но артисты свой заработок за этот спектакль перевести могут, и они пишут заявление об этом намерении. Театр как бюджетное учреждение сделать благотворительный взнос может только с согласия учредителя. Мы этого согласия не получили и поэтому нашли такую форму.

– Но есть и другой благотворительный проект, где помощь оказывается уже самому театру: Фонд поддержки РАМТ. Расскажите, пожалуйста, о нем.

– Мы создали этот фонд как некоммерческую организацию при театре, которая делает какие-то проекты. Через фонд мы подаем заявки на президентские гранты, потому что бюджетные учреждения не могут сами их подавать. Провели выставку к 100-летию РАМТа, часть которой до сих пор работает. Сформировали целевой капитал – это такая новая форма дополнительного финансирования, когда у организации есть некий запас средств и она получает с них процент. Основная задача состоит в том, чтобы накопить достаточно большую сумму и проценты от этих средств составляли бы существенную часть бюджета театра.
Вот, например, на доходы от целевого капитала мы начали выпускать дайджест интернет-газеты «РАМТограф» в бумажном виде, заплатили гонорар режиссеру аудиоспектакля «СТО» к юбилейному сезону. Мы были первыми, кто создал целевой капитал при театре.

– Какую роль играет в этом Клуб друзей РАМТа?

– В формировании целевого капитала участвуют как крупные благотворители (у нас их, к сожалению, немного, но мы им всем благодарны), так и простые зрители. Их мы привлекаем как раз через Клуб друзей. Такое название родилось потому, что при ЦДТ и РАМТе всегда существовало много клубов. Для друзей театра мы придумали программу лояльности. Деньги, которые они нам жертвуют, отправляются на пополнение целевого капитала.
При этом им предоставляется целый ряд льгот, которые театру почти ничего не стоят. Мы приглашаем их на прогоны спектаклей, устраиваем специальные мероприятия.

– Какие Ваши любимые театры?

– Сложно сказать. Мы все очень любим СТИ за стиль. Туда и просто приятно приходить, там уютное фойе. Все любят «Фоменок». В Электротеатр интересно приходить. Но в основном ходишь не столько в театр, сколько на премьеры. Понятно, что если Бутусов выпускает в «Сатириконе», то идешь туда. В Театре Вахтангова много чего происходит. Например, последняя их премьера, всех поразившая.

– «Война и мир»?

– Да. «Горбачев» в Театре Наций – это событие. МХАТ теперь наш театр-побратим, потому что там Егор Перегудов ставит очень хорошие спектакли: «Месяц в деревне», «Сирано де Бержерак». Я хожу ко всем коллегам. Это правильная традиция, что все театры дружат друг с другом. Это важно. Москва еще такая разрозненная, а когда приезжаешь в Питер на премьеру, то встречаешь всех директоров и худруков. Но там меньше пространство, и все ко всем ходят. И мы стараемся.

– В РАМТе за сезон 2020/2021 было выпущено одиннадцать спектаклей.

– Когда-то у РАМТа действительно были ударные годы. Но в предыдущем сезоне получилось так, потому что часть премьер не вышла вовремя из-за пандемии. Плюс мы отмечали 100-летие и выпустили к юбилею запланированные «Петя, волк и Володя-музыкант», «Блоха» и «В добрый час!» – на них были выделены отдельные средства. Но мы и так обычно выпускаем семь-восемь премьер за сезон.

– Существует ли план постановок и может ли он меняться?

– Мы всегда заявляем о своих планах на сборе труппы перед началом сезона. К этому моменту уже понятно, что будет ставиться. Дальнейшее зависит от очень многих факторов: от занятости артистов, режиссеров, от наличия площадки. Так у нас произошел перенос премьеры «Острова сокровищ», который должен был выпуститься еще в прошлом году, но все артисты этого спектакля были заняты у Алексея Владимировича Бородина в его «Душа моя Павел».
Что касается Большой сцены, то есть несколько периодов, когда можно использовать ее для репетиций. После январских каникул мы можем позволить себе не играть спектакли и выпустить премьеру. И она обычно выходит в феврале. А следующая – в июне или сентябре. Поэтому больше двух-трех спектаклей в сезон на Большой сцене не выходит. А малые сцены в нашем театре появились как раз для того, чтобы занять артистов в каких-то экспериментальных постановках и давать другим режиссерам реализовываться.

– Бывает, что в середине сезона приходит человек с идеей и ставит спектакль?

– Бывает. Если это небольшая форма, и если у нас есть не занятые артисты. Такая история случилась с «Котом Савелием» (спектаклем «Дни Савелия» – прим. ред). Она родилась внутри театра и не была в плане постановок. Но пришли артисты, сказали, что готовы репетировать сами, что это будет во дворах и не помешает нашим площадкам. И мы согласились на это. В итоге вышел спектакль. Понимаете, можно все очень жестко зарегламентировать, сказать: «Вот у нас план постановок. Пожалуйста, приходите в 2025 году». Но когда понятно, что рождается нечто значимое, то отодвигаются и другие премьеры. «Дни Савелия» стал очень громкой премьерой. Но, конечно, так не всегда получается. Что касается основной сцены, мы все очень тщательно взвешиваем. Доверить тому или иному режиссеру постановку на Большой сцене – это ответственность Алексея Владимировича. Ему тут важно не ошибиться. И он часто дает возможность молодым попробовать себя в малых пространствах, потому что даже если случится неудача, то это не так разорительно для театра.

– Получается, экспериментальные спектакли существуют за счет других постановок?

– Абсолютно верно. Все малые формы кормятся за счет больших. Они только сами себя окупают: продажа билетов обеспечивает лишь заработную плату артистов и постановочной части. А чтобы их поставить, нужны дополнительные средства. Как в прошлом году с «Блохой» и «В добрый час!» – на них нам деньги дало государство.

– Но рентабельно ли долго держать в репертуаре экспериментальный спектакль?

– Вообще, все камерные сцены не рентабельны. С точки зрения экономики, театру от этого ни горячо, ни холодно. Он получает средства только от основной сцены. Но экспериментальные площадки нужны, во-первых, для того, чтобы шло развитие театра. Если артистов не заняли в спектаклях большой формы, они находятся в простое, не репетируют и только играют старые спектакли. И чем дольше это происходит, тем больше проблем в коллективе. Малая форма – это возможность для какого-то актера, который не играет главные роли на Большой сцене, как-то себя проявить. То же и с режиссерами. Когда он поставил на Маленькой сцене, у него есть шанс поставить и на Большой. Как в случае с Рузанной Мовсесян, которая выпустила «Лелю и Миньку», и после этого ей доверили Большую сцену. Опять же, наши постоянные зрители посмотрели все наши новые спектакли на Большой сцене, а у нас – еще есть. Они могут прийти в театр 12 раз в году, чтобы посмотреть другие премьеры РАМТа.

– Откуда в РАМТе берутся деньги?

– Все очень просто. У нас есть источник, который называется субсидия, и есть то, что мы зарабатываем. К сожалению, целевой капитал, о котором я говорила, – это небольшая сумма. А больше источников нет.

– В период неполной заполняемости зала на чем приходилось экономить? И как удалось сохранить зарплаты сотрудникам?

– Мы бюджетный театр, поэтому наши потери частично нам компенсировало государство. Конечно, на чем-то мы экономили. Какие-то ремонтные работы не делали, которые в иной ситуации, наверное, сделали бы. От каких-то закупок пришлось отказаться. В принципе, до настоящего момента мы справлялись. Сейчас нам наконец-то 100-процентную рассадку разрешили, но сезон уже завершается.

– В связи с политическими изменениями может ли театр финансово пострадать?

– Весь наш процесс производства и показа спектаклей завязан на зарубежном оборудовании: свет, звук, проекции, все запчасти, светофильтры, лампы. Нам в последние годы приходили письма про необходимость импортозамещения. Но если бы было что-то отечественное, чем можно было бы все это заменить, мы бы с удовольствием это сделали. Вот, например, кресла в нашем зале производства Ставрополя. Пострадаем ли финансово, посмотрим. Понятно, что сейчас деньги обесцениваются. Но цены на билеты мы пока не повышаем.

– А нет оттока зрителей?

– Когда в начале марта объявили 100-процентную рассадку, у нас не было эйфории, потому что продажи идут заранее. Ведь обычно алгоритм покупки выглядит так: те, кто хочет пойти на какой-то спектакль, заходят на сайт в день начала продаж. Увидели, что есть билеты – купили. Увидели, что билетов нет, и больше это не отслеживают. И поэтому в первые дни после отмены ограничений получилось, что даже наши маленькие самые дефицитные спектакли так и остались непроданными.

– Станет ли понятно, как изменились продажи, при открытии продаж на май? (Интервью записывалось 10 марта – прим. ред.).

– Проблема в том, что май – уже не театральный месяц. Театральные месяцы – с октября по март. В апреле идет спад посещаемости, а в мае все уезжают на картошку. По этому признаку даже июнь лучше, чем май. Это закономерные вещи – когда люди ходят в театр. Самый театральный месяц – как вы думаете, какой?

– Январь?

– Нет, ноябрь. Сентябрь – еще не театральный. Октябрь – более или менее. Ноябрь – самый театральный. Декабрь – тоже неплохой, но все люди уже готовятся к Новому году. В январе – да, каникулы. Февраль – более или менее. Март – тоже неплохой месяц. В апреле – спад. И вот нам радостно сказали в марте: «Продавайте все», – а у нас уже весь сезон практически продан. Поэтому май нам погоды не делает. У нас, видите, еще сложность с тем, что мы находимся на Театральной площади. И, например, на 9 мая лучше вообще ничего не ставить, потому что все перекрывают.

– А как изменились покупательские привычки людей после пандемии?

– За этим очень интересно наблюдать. Во-первых, все продажи ушли в интернет. Во-вторых, если раньше зрители планировали задолго, то теперь день в день. Раньше в день спектакля уже почти ничего не продавалось, потому что люди не знали, будут билеты или нет, когда они приедут. А сейчас заходят на сайт, видят билеты, покупают и идут. Это постковидный феномен.

– Вы ходите на прогоны спектаклей перед их сдачей?

– Хожу только когда Алексей Владимирович зовет с собой. А иногда он говорит: «Не идите. Я пойду сам посмотрю». Это относится, в основном, к молодым режиссерам и связано с тем, что он смотрит этапы их работы и помогает. Это его миссия и проявление мудрости. То, что у нас так много режиссеров выпускает спектакли – это его достижение.

– А Вы можете повлиять как-то на спектакль на этапе подготовки?

– Практически не могу, потому что этим все-таки художественный руководитель занимается. Но бывают случаи. Например, когда Рузанна Мовсесян с Машей Утробиной хотели супер-занавес с фруктами в «Манюне» сделать аркой, вырезав ее в занавесе, я сказала, что не надо никакой арки (от этого занавес неизбежно бы «морщил», да и в целом эксплуатация была бы затруднена, а смысла в ней особенного не было). Смотрю теперь и думаю, что я молодец.

– Вы можете сказать «денег нет»?

– В принципе, могу, но пока не приходилось.

– А если по названию понимаете, что спектакль не будет продаваться, можете попросить его изменить?

– Ну да, мы так поменяли название «Кота стыда», который поначалу иначе назывался. С «Барышней-крестьянкой» тоже театр настоял, чтобы в скобках стояли «вариации». Мы понимали, что это произведение из школьной программы и на спектакль могут прийти учителя, поэтому решили в какой-то степени себя обезопасить и не вводить в заблуждение зрителей.

– Сколько времени Вы проводите в театре?

– Много. Обычно с половины одиннадцатого. Не могу сказать, что каждый день я здесь до конца спектакля, но мы должны его начать, посмотреть, что все в порядке. Конечно, когда премьера, все здесь до конца. Как ни странно, много работы было, когда наступила пандемия. Те десять дней, когда мы еще работали офлайн, каждый день приходили новые письма: то фестиваль переносится, то гастроли отменяются. Я в какой-то момент села и сказала: «Боже мой, да я не работала за все время столько, сколько за эти дни». Потом наступила тишина, когда всех отправили домой. Еще же очень важно, что ты находишься на месте и тогда все работает. Как только куда-то отъезжаешь, уже у самой ощущение, что что-то не так.

– Какие Ваши идеальные выходные?

– Когда на работе все тихо-спокойно и ты можешь уехать загород и чуть-чуть отвлечься.

– А когда Вы уезжаете, отключаете интернет?

– Нет. Мне проще, когда я на связи.

– Члены Вашей семьи часто бывают в РАМТе?

– Конечно, на премьеры они приходят. Сын какое-то время тут часто находился. Сейчас учится рядышком и тоже заходит.

– РАМТ – не второй дом?

– С учетом того, сколько времени мы проводим здесь, конечно, это второй дом.

– Как Вы боретесь с усталостью?

– Устраиваю себе выходной, высыпаюсь. Тот факт, что театр работает этапами, помогает. Ритм работы в министерстве никогда не прекращался. Летом было чуть-чуть поспокойнее, но не в последние годы. И там требовалась неделя, чтобы отключиться от всего. Здесь удается не все время находиться в жестком режиме.

– Любимое ли это дело?

– Конечно!

– А директор может быть одновременно и художественным руководителем?

– Это все-таки разные профессии. И это на самом деле плохо. Юридически у нас первое лицо – худрук. Но он мне делегировал вопросы организационные, экономические, финансовые. Конечно, есть такие люди, которые всем занимаются сами, но это не совсем правильно. Плохо, когда директора начинают ставить спектакли, писать себя на афишах режиссером или продюсером, что, мне кажется, неприемлемо для государственного театра. Если ты хочешь заниматься творчеством, тогда ты не должен быть директором. Уходи на свободные хлеба, нанимайся как режиссер, но не используй свое положение в личных целях. Если такое в театре случается, это означает, что в нем проблемы.

– Вы на своем месте?

– Об этом не мне судить.

– А по Вашим ощущениям?

– В данный момент, наверное, да.

 

Мария Баранникова

Фотографии из архива театра и открытых источников